Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем допросили тех, кто, так сказать, оказался свидетелем. Те рассказывали, как я стоял над трупами один с пистолетами в руках, как потом приехал Трокадэро на такси и как после его приезда показались Куса и Романоз вместе с тем выродком.
У этого выродка судья спросил:
– Ты услышал звуки выстрелов после того, как за тобой пришли, или – до?
– Я сидел внизу, в подвале, не слышал ничего, кроме топота бегающих ног, ждал своих приятелей, а когда увидел незнакомого, сильно испугался. – Затем он подробно описал, что видел и слышал, когда его вывели наружу.
Трокадэро отвечал на вопросы спокойно, с чувством собственного достоинства. Он произвел впечатление на всех присутствующих, в том числе и на судью. Явно в нем было что-то гипнотическое, прокурор начал задавать ему вопрос и замолчал, забыл, о чем хотел сказать. Я смотрел на него и думал, что за странная сука, это как же надо постараться, чтоб стать таким. Он так и вышел из зала, ни разу не взглянув в мою сторону. «Мать твою…» – материл я его в душе.
По мнению прокурора, тот факт, что никто не видел момента стрельбы – и следствие, к сожалению, вынуждено было опираться в основном на мои показания, – не позволяет считать преступление полностью раскрытым. Он высказал сомнения в непричастности Трокадэро и его людей: «Правда, в процессе расследования не удалось доказать их вину, но, с большой долей вероятности, это не свидетели, а соучастники убийства». Он потребовал от судьи обратить особое внимание на это обстоятельство.
Однажды в школе поставили спектакль, в котором вместе с учениками участвовали и учителя. Тогда физрук играл сердитого директора завода. Прокурор был чем-то похож на этого директора.
Обо мне он сказал: «Я остался в недоумении из-за того, что психиатры сочли его нормальным, это явно психически неуравновешенная личность с болезненным представлением о морали». Наконец он потребовал применить ко мне максимальную меру наказания – двенадцать лет – и сел.
«Мать твою…» – мысленно выматерил я и его.
Из ответного выступления адвоката я узнал, что у меня, оказывается, не болезненное, а рыцарское представление о морали, он привел рвущие душу примеры из истории и литературы о том, как друзья жертвовали собой друг ради друга. «Это те примеры, с которыми согласны мы все, надеюсь, и вы, уважаемый судья. Мы прекрасно знаем, что чувство собственного достоинства отличает нас, людей, от животных». Он говорил хорошо поставленным голосом, казалось, еще чуть-чуть – и польется песня. Проговорил пятнадцать минут и закончил так: «Это тот самый молодой человек, который уважает традиции представителей других вероисповеданий и для которого самое святое – это чувство долга перед другом. Это зов его генов, ведь он потомок Мухамберка Андроникашвили, рыцаря, который со своей ратью первым преодолел стены Иерусалима во время Первого крестового похода во главе с Готфридом Бульонским. И это должно заставить нас задуматься, чтобы глубже проникнуть в причины такого на первый взгляд неординарного поведения».
Он закончил речь и взглянул на сраженного его эрудицией прокурора, затем подошел ко мне, подмигнул и оперся рукой о перила. Явно был доволен собой.
Я перегнулся и спросил:
– Послушай, где ты откопал этого Мухамберка Андроникашвили?
– Я специально готовился к выступлению.
Это мне не понравилось:
– Но ты ведь договорился с судьей?
– Да, все в порядке.
– Тогда зачем ты столько упражнялся?
Он нахмурился:
– Я сделал, как следовало, – ответил он и отошел от перил.
Я напрасно нервничал, мне присудили десять лет, и этим все кончилось. Через две недели мне исполнилось восемнадцать, и меня перевели в отделение для совершеннолетних. Там воры «в законе» позвали меня в свою камеру. «Наш друг Трокадэро, – сказали они, – попросил нас приглядеть за тобой, как за достойным человеком, так что если какие проблемы возникнут, не стесняйся, обращайся к нам». Я пообедал с ними и выпил водки. Это была очень большая честь.
В криминальном мире вор «в законе», или «ганаб» (как их тогда называли), исполняет функцию судьи, что является основанием власти этой касты, которая в действительности является профсоюзом криминального мира. Удостоиться звания вора «в законе» – дело нелегкое, претендент должен удовлетворять целому ряду требований, начиная с самого детства. У касты есть свой кодекс, в соответствии с которым они судят и регулируют спорные вопросы. Тот, кто пойдет против их решения, очень рискует. Не знаю, как теперь, но во времена Советского Союза у них было большое влияние на заключенных, на той огромной территории они контролировали почти половину всех тюрем и лагерей. Их девизом было: достоинство и справедливость. Ходили слухи, что многие из них тайно сотрудничали с легавыми, но эти слухи не особенно ущемляли их авторитет, их слово было законом.
Вместе с адвокатом я написал заявление, просил направить меня на такое место работы, где заключенным день засчитывается за три. Такие зоны были в Восточной Сибири и на Крайнем Севере. Там на рудниках отбывали наказание в основном убийцы и особо опасные рецидивисты. Как говорили, из-за отравленной окружающей среды и крайне тяжелых условий оттуда возвращались немногие, а половина вернувшихся были серьезно больны. Поэтому по собственному желанию туда мало кто попадал. Я все это знал, но ни секунды не думал, десять лет было слишком большим сроком для меня, и я готов был рискнуть.
После вынесения приговора заключенные имели право на свидание с близкими раз в неделю. Для этого были специальные камеры со столом и стульями. Время было ограничено, свидание длилось час. Когда пришел Хаим, он принес в подарок десять пачек сигарет и передал завернутые в газету тысячу рублей.
– Вот и все, что осталось из денег, которые дал Трокадэро, – сказал он со вздохом.
Оказывается, евреи заплатили Трокадэро двадцать пять тысяч рублей. Из этих двадцати пяти тысяч три он отдал ментам, и они выпустили Хаима. Две тысячи подарил косому Тамазу.
– Из оставшихся двадцати тысяч двенадцать отдал мне, чтоб обделать твои дела, – наклонившись вперед, почти шепотом говорил Хаим, – потом он еще три тысячи добавил, так что в этом плане у тебя к нему претензий быть не должно.
Снаружи у дверей стоял надзиратель, но ему не было до нас дела. Когда истекло время свидания, он заглянул в глазок, Хаим дал ему пять рублей, и он добавил нам еще десять минут. Хаим рассказал мне про отца: «Твой отец переживает, суд
