Порог невозврата - Ауэзхан Кодар

Атымтай встал, как вкопанный, ему хотелось ей что-то сказать, но дар речи отказал ему. Девушка, продолжая улыбаться, высоко поднимая колени, легко пробежала мимо него.

Это было какое-то мгновение, но запомнилось ему на всю жизнь. Эта столь скоротечная встреча стала для него, как посвящение в веру. Раньше он и подумать не мог, что красота сражает, что она победоносна, что она – манифестация своей избранности, не позволяющая тому, кто ее увидел, отвлечься на что-то иное, кроме ее прославления. Кто знает, возможно, и пророк Мухаммед, был сражен неким видением, где он понял, что стал посланником Аллаха, невиданного Бога, единственного и единого как мироздание. Так и Лейля с первой минуты стала для Атымтая прорывом в неведомое, «дуновением вдохновения», имеющим божественный статус. С тех пор он посвятил ей несколько поэтических книжек, он уже попросту не мог думать об ином. Но и поэтом не стать он уже не мог. Казалось, ему суждена была легкая слава. Ведь у публики больше всего в чести стихи о любви…

Однако всё оказалось сложнее. Он писал о любви, когда люди писали о тракторах и комбайнах, когда Цветаеву только начали издавать, когда Ахматова уже закончила свой путь земной. Он писал о любви, когда на каждом перекрестке прославляли «Целину» и «Малую Землю». В этом он упрямо не совпадал со временем. Да и в Союз писателей его приняли, когда ему было за тридцать. Правда, рекомендацию дал сам Аскар Сулейменов. Она состояла только из одной строки: «Если все остальные наши поэты – рысаки, то Атымтай – иноходец».

Казалось бы, прошло столько времени, пора бы уже повзрослеть, пора бы понять, куда дует ветер. Его сокурсники прекрасно это понимали. Едва окончив вуз, выбивались в начальники, становились лауреатами всевозможных премий, их имена гремели по всей республике, а Атымтая знали только в узких кругах литературного бомонда. Люди писали о покорении космоса, находили высоких покровителей, а Атымтай как писал о Лейле, так и писал, только теперь он называл ее сестрой цветка шугунук [3], т. е. она стала для него не просто возлюбленной, а олицетворением Родины. И это пришло так легко, так естественно, что сам поэт не заметил этой метаморфозы, а критики и литературоведы – тем более. Они вообще не видели в нем ничего, кроме праздной витиеватости и досужего словоблудия. Самый лучший из них явно подтрунивая над ним, писал, что этот поэт всё путает, вместо того, чтобы писать пером на бумаге, он тончайшей иглой выписывает причудливые орнаменты по металлу. Между тем, хотя и шутя, критик докопался до главного: Атымтай работал не с темами, а с языком. Для него язык был выше всего и прежде всего. Даже прежде Бога. Ибо язык творит мир, а поэт ему сотворчествует. И не язык – инструмент поэта, а поэт – инструмент языка. Посредством реинтерпретации времени, он убирает швы смерти и всё к чему бы он ни прикоснулся, превращается в целостное неуночтижимое бытие. Не потому ли он добился такой музыкальности, что рифмовал почти целые строки? В любом языке бывает пласт заимствованных слов, перемешанные с чисто казахской лексикой, они звучали у него как родные. С недавнего времени он стал писать на русском, используя те же приемы. Продолжая вышагивать, Атымтай зашевелил губами.

Локти выше, легкий бег —На Турбазе водки нет.Но приятный вот хабар,На Клочкове водка бар.

Разве предложишь такие стихи на обсуждение секретариата Союза писателей?

В Алма-Ате он пробовал состояться дважды. И каждый раз судьба, казалось, была к нему благосклонна. В студенческие годы, учась на журфаке, он был баловнем всего факультета. Его все любили, цитировали, приглашали на веселые попойки. Но однажды случилось так, что на одной из таких попоек избили его друга. Поймали где-то и безжалостно затоптали. Юность – самое жестокое время для человека. Там все впервые и на все вызовы надо отвечать моментально. И в то же время юности не присуще чувство меры. Атымтай с друзьями пошел искать обидчиков друга. Состоялась групповая драка, о которой стало известно в деканате. Чтобы не отчислили, пришлось взять академический. Так Атымтай опять оказался в родном краю, в горах Сарнокай, на высокогорном джайляу. Лет через десять друг стал там директором совхоза, а Атымтай вернулся опять в Алма-Ату.

И поначалу опять всё было как нельзя лучше. Один очень известный поэт пригласил его в свой молодёжный журнал. Вот тогда он и связался с молодёжью, став для неё и придирчивым критиком, и наставником, и мэтром, и собутыльником на равных. Друг, к тому времени ставший директором совхоза, тоже его не забывал, иногда увозил его на джайляу и они отрывались там по полной программе. Кстати, звали его Жайлаубай и он был ему дорог тем, что был посвящен во все перипетии его отношений с Лейлёй.

С тех пор как он впервые встретил Лейлю, он узнал о ней всё, но всё это было для него не важно. Он хотел встретиться с ней, поговорить, признаться в любви, показать ей свои стихотворения, посвящённые ей и только ей. Ведь с тех пор как они встретились, стихи из него лились потоком. Он сам не ожидал, что поэзия придёт к нему как совершенный дар и увенчает его чело вечнозёленым лавром избранности и посвящённости в неземное. Но стоило ему с ней встретиться, как он лишался дара речи и просто превращался в её щенка, всюду бредущего за ней в поисках добра и милосердия. Их уже давно познакомили, он прекрасно знал, на каких вечеринках она бывает, но между ними так и не произошло настоящего общения, или подлинного контакта. На самом деле Лейля нисколько его не избегала, охотно вступала с ним в разговор и даже однажды сама пригласила его на танец. Но Атымтай в эти моменты был как сама бездарность, говорил что-то нечленораздельное или вяло отшучивался, а от танца с ней отказался, сославшись на то, что не танцует. Он шёл домой и всю ночь сидел над стихами, а днём бежал к другу и читал их ему. Порой забывал у него свою тетрадку. Другу надоело наблюдать, как он погибает буквально на глазах, робеет перед какой-то самоуверенной особой, однажды он взял тетрадку со стихами и передал их Лейле, выразив свои опасения, что если она не поймёт его, юноша на грани безумия. Лейля улыбнулась и сказала, что обязательно прочитает стихи и уж, конечно, не допустит того, чтобы человек из-за неё стал Меджнуном. И сдержала свое слово, приехала однажды в тот чабанский отгон, где Атымтай по своему обычаю проводил всё лето. У чабанов глаза на лоб полезли, когда к ним приехала шикарная городская девушка на черной, наверное, обкомовской «Волге». И стар, и млад побежали искать Атымтая, который как всегда «квасил» с друзьми у бурнотекущей горной речки. Когда ему сказали, что за ним приехала Лейля, он тут же хотел броситься за ней, но вспомнил, что недавно постригся наголо, и это обстоятельство его настолько смутило, что он решил не показываться ей на глаза. Бегая туда и сюда в поисках укрытия, он нырнул в речку. Лейля к счастью, не видевшая эту сцену, недоуменно хмыкнув, уехала ни с чем. Больше они не виделись. Потом он узнал, что она закончила какой-то московский вуз, вышла там замуж и с тех пор не появлялась в родных краях. А Атымтая прибрала к рукам его первая жена, девушка, с которой он дружил с первого класса. Но брак с ней оказался недолгим. Через год он развелся с ней, оставив ей сына. Потом у него было множество других романов, он не отказывал ни одной красивой девушке, заслужив славу гуляки-поэта, которого в старину называли «сал», т. е. безудержный, распущенный, неистовый. Раньше в степи был культ таких поэтов. Особенно он расцвел в 19 веке. Сал – это предводитель вольного мужского сообщества. Как правило, все они были холостыми, не связанными узами брака. Сал – это сама щедрость во всем, сверходаренная личность, универсальный талант – поэт, музыкант, бард, гуляка и затейник. Причем девушкам не положено отвечать ему отказом. Обычно он подъезжал к аулу и падал с коня. Девушки должны были подхватить его на руки и притащить в самую богатую юрту. Его веселая свита, спешившись, бежала за ним. Оказавшись в юрте, сал брал домбру и мог петь несколько дней, всячески веселя публику и приставая к юным красоткам. При всём при этом он мог перемигнуться с одной из них, а ночью встретившись с ней в логу, у речки с ароматом пряных трав и метелками камыша, так ее приболтать, что она никогда ни в чём ему не отказала бы. Этот дар каким-то образом проснулся в Атымтае в стране, где больше привыкли собираться на партсобраниях, чем на гулянках, где потомки грозных казахских батыров робели как дети перед секретарем райкома, где по вечерам слушали не салов, а скучную программу «Время». Как бы то ни было, сын председателя аульного совета, Атымтай, стал поэтом и вскоре ему стало тесно даже в рамках области. Но если бы он знал, что столица станет для него капканом, что она обломает его гордый нрав, лишит его избранности и что ему суждена судьба быть одним из пятисот писателей, членов Союза писателей Казахстана, разве он поехал бы в эту проклятую Алма-Ату?