Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна Георгиевна

— Далеко продвинулась?

— Изрядно, но теперь в стену уперлась, мне кузину твою надобно допросить. Но как я это сделаю, если о самом факте убийства сообщать ей не должна? Следствие-то тайное.

— Мы что-нибудь придумаем. — пообещала я. — Ступай, а то твой строгий временный начальник заругает. После службы домой не заезжай, время не трать, сразу ко мне.

— Думаю, старую княгиню удар хватит, ежели к ней в мундире сыскная чиновница явится.

— Моя гардеробная к твоим услугам будет. Не спорь. Это не подарки вовсе! А пока мы будем тебе достойный наряд подбирать, о делах потолкуем.

— Нянька?

— Я ее каждый день силою накачиваю, она редко в себя приходит.

— Жестоко, — решила Геля, — но действенно.

Она чмокнула меня в щеку, помахала горничным на прощанье и почти бегом отправилась в направлении приказа.

Платье ждало меня у модисток. Ткань, из которой кроилось и сшивалось это обманчиво простенькое одеяние, была драгоценнейшим паутинно-тонким шелком. От любого неловкого движения шелк грозил порваться, зато облегал тело прихотливым ажурным мерцанием.

Раздумывая о том, какая обувка достойна сего чуда, я наконец исполнила свою давнишнюю мечту о хрустальных туфельках. Разумеется, обычные сапожники либо обувщики мой заказ исполнить не могли, а приказчик чародейской лавки сообщил с почтением, что мастеров, которые смогут изогнуть хрусталь по размеру, он не знает. У него я приобрела изгибной аркан и семифунтовый кристалл, который, исходя из пыльного его вида, стоял в лавке с момента ее основания, лекала получила у сапожника. А после совместила все три компонента, влив в аркан толику огненной силы под восторженное аханье модисток и горничных.

Хрустальные туфельки стояли теперь, дожидаясь своего часа, в ногах платяного манекена.

Примерка заняла три четверти часа. Она была последней. Завтра наряд упакуют и доставят на Голубую улицу, с ним прибудет и платье Натали. Кузина выбрала себе салатный цвет, а подол велела украсить салатными же розочками. На мой вкус, выглядели зеленые розы точь-в-точь кочанчиками капусты. Но Наталья Наумовна настолько извела меня за прошедшие дни беседами о романах своих беспрецедентных, что я разрешила себе эту крошечную месть.

— Ах, Фима, — томно тянула она. — Какая это была страсть!

Я уже зачем-то знала, что слева от пупка его сиятельства есть родинка в форме полумесяца, а спать он предпочитает на животе.

Не пригодится! Пупок! Слово-то какое потешное!

— Ах, Фима, как счастлива могла бы я стать! Какое блаженство могла бы дарить этому человеку, оказавшемуся столь слабым и ничтожным…

Пупок!

Князем Кошкиным беседы не ограничивались, шкатулка была просмотрена до дыр, я уже, кажется, помнила назубок все имена-фамилии Натальиных кавалеров, все звания и даже прозвища. Рассказы ее в процессе несколько видоизменились. Кроме светлой грусти воспоминаний стали проскальзывать нотки мстительные. Наталья Наумовна, оказывается, обид не прощала. К примеру, господину Курицину, тому самому, с залысинами, она расстроила свадьбу с молоденькой купчихой, встретившись с нею в антракте оперного спектакля и открыв глаза на ветреность избранника. Вскоре выяснилось, что ни один из поклонников кузины воздаяния не избежал. Кто-то в любви пострадал, кто-то в делах — Наталья Наумовна, искусница, и это умела.

Самое для меня ужасное заключалось в невозможности избавиться от общества Натали. Газеты будто с цепи сорвались, живописуя мои похождения, и Геля потребовала от меня затаиться. Последней каплей стала заметка в зловредном «Чижике-пыжике», в которой развязно сообщалось, что барышня А. была замечена в компании жениха барышни Б., в нумере гостиницы, название которой сокращениями не скрыли.

Наталья Наумовна эту заметку тщательно в мой альбом наклеила и зловеще ее черными чернилами обвела. А после, пользуясь моим невольным заточением, принялась тянуть жилы амурными воспоминаниями. Не прощала она обид. До того меня довела, что свидания с князем я ждала с нетерпением.

Как же не хотелось мне возвращаться на Голубую улицу! Я бы велела кучеру ехать самой длинной дорогой, но горничных требовалось отпустить с поручениями. Агенты уже подыскали мне дом в столице, даже предложив несколько вариантов, и я хотела, чтоб Марты нынче же осмотрели предложенное.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Натали вышивала в гостиной. Подняв голову от пялец при моем появлении, она кивнула на свободное кресло:

— Как прошла примерка?

— Чудесно! Я поднимусь к себе, Маняшу проведаю.

— Оставь, — сказала кузина с нажимом. — Я навещала ее недавно, и получаса не прошло. И, Фимочка, не в обиду, мне отчего-то кажется, что твое общество на Марию Анисьевну не лучшим образом действует.

«Конечно, не лучшим, — могла бы я сказать, — примерно как навское зелье на твоего покойного брата действовало. Все время ей, притворщице, все больше и больше моей силы хочется. Силы-то мне не жаль, я лишь, памятуя предупреждения Ивана, опасаюсь Маняшино тело повредить».

— Неужели? — удивилась я фальшиво, устраиваясь в предложенное кресло. — Ну раз ты так считаешь, поберегу я ее, пожалуй. Или, может, лучше Маняшу подальше от меня переселить? Марты в ее комнату переедут, а она на первом этаже расположится?

— Маняша слаба и не сможет здесь мне помочь. Я вот о чем с тобою поговорить хочу, Фимочка…

И в словах простых и строгих Наталья Наумовна сообщила мне, что моя дружба с сыскной чиновницей ее печалит, что участвовать в развлечениях с князем Кошкиным должна вовсе не эта простолюдинка, а аристократичная моя родственница.

— Как возможно, Наташенька? — всплеснула я руками. — После того ужаса, которому тебя Анатоль подверг, я не смею тебя даже просить находиться в его обществе!

Тут выяснилось, что ужас был не столь уж ужасным, что прошлое осталось в прошлом и что она, Наталья Наумовна, зла на князя не держит.

Я осторожно поинтересовалась, почему и какого рода воздаяние остудило девичий гнев.

Натали возразила, что добра, аки лань кроткая. Но любопытство мое уже пробудилось, поэтому, не сказав ни «да» ни «нет», оставив тем самым ей надежду, я продолжила расспросы.

Кузина принялась что-то лепетать невнятное. Чтоб подстегнуть ее красноречие, я потянулась к шкатулке, но скатерть скользнула, ларец упал со стола, крышка хрустнула, слетела с петелек и разломалась.

— Прости! — присела я собирать реликвии. — Завтра же новый тебе у столяров закажу, видела на главной улице мастерскую.

Мои оправдания прервал звонок телефонного аппарата, и Натали отправилась к нему, оставив меня прибираться.

Меж шелковой обивкой и дощечкой крышки лежала еще одна карточка. Мужчина был высоким и очень худым, он стоял, глядя прямо в объектив, слегка опираясь на трость. Я смотрела на него, пытаясь понять, где могла его видеть, а когда заслышала шаги возвращающейся ко мне кузины, спрятала карточку за широкую ленту пояса.

— Павел Андреевич телефонировал, — сказала Натали. — Через четверть часа он заедет за нами.

— Мы ведь на восемь уговаривались! На вечер.

— Обстоятельства изменились.

— Я горничных отпустила! Даже платье сменить не смогу.

— В этом поедешь. Княгиня слаба совсем, его сиятельство опасается, что вечером принять тебя она не сможет.

— А Гаврюша?

— Он дома останется. — Кузина была непреклонна. — Хоть малость уважения к княгине Кошкиной проявить ты обязана.

— Что ж, — возражений достойных в голову не приходило, — тогда мне надобно его успокоить перед отъездом.

Взбежав дробно на второй этаж, не бросилась я вовсе к дремлющему на кровати коту, а выдвинула ящик с писчими принадлежностями. Уж не знаю, что за срочная надобность, но упредить нужно Евангелину Романовну. На скрип пера по бумаге наложился другой скрип — дверной. Из смежной комнаты вышла нянька.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Кому строчишь?

Я смотрела на нее с ужасом. Фальшивая Маняша была облачена в шелковое черное платье самого барского фасона, на непокрытой голове высилась башенка прихотливой прически, запястья украшали браслеты, грудь — камея на атласной ленте. Навья перестала притворяться — тревожный сигнал.