Больше чем блондинка - Кэтлин Флинн-Хью

– Ну как? – спросила Дорин, глядя на себя в зеркало.

– Секунду, Клаудиа, – пролепетала я.

Мамины волосы теперь выше плеч, длинная густая челка, а цвет… Сияющий золотистый каштан, которым бы я при любых других обстоятельствах восхитилась, но сочетание с полным отсутствием макияжа наводит на мысль о парике, причем дешевом.

– Разве не здорово? – радостно спросил подоспевший Жан-Люк. – Мы очень старались!

– Прошу прощения, – подала голос Клаудиа Джи.

– Одну секунду! – резковато отмахнулась я. Честное слово, если Дива к нам больше не придет, плакать не буду.

– Вы кто? – возмущенно спросила Клаудиа мою мать.

– Дорин Уоткинс, – протянула руку мама.

Боже, что она творит!

Часто задышав, Дива протянула Дорин холеную, унизанную перстнями руку. «Почему с вами все так носятся?» – говорила она всем своим видом.

– Ну так как? – не унималась Дорин.

Боже, ей сделали дизайн бровей!

– Если честно, то… – начала я. Весь салон выжидательно на меня смотрел. Кажется, мама довольна. Впервые в жизни она чувствует себя красавицей. – Великолепно. Ты выглядишь великолепно. – Крепко держа за руку, я повела Клаудиу Джи к раковине.

Дорин просидела в салоне до вечера отчасти потому, что боялась гулять по городу одна, отчасти потому, что ей нравилось наблюдать за мной. Я, конечно же, не возражала. В мамином взгляде светится любовь, даже со своей ужасной стрижкой она напоминает ангела. Лишь ангел может так терпеливо сидеть на банкетке, прижимая к груди сумочку. Хорошо, что ей не предложили пластиковый чехол, еще бы, не дай Бог, рассмеялась!

Изменившаяся до неузнаваемости Дорин пожирала глазами клиенток. День выдался «звездный»: к Фейт были записаны Сьюзен Сарандон и еще несколько менее известных актрис. Супермодель, обрученная с членом королевской семьи, сидела на банкетке, выставив напоказ длинные в ажурных чулках ножки. Стрижка у нее необычная, мальчишеская. Еще приходили представительницы нью-йоркских СМИ. Самая яркая из них – Линн Мендельсон, известная голливудская публицистка. Линн всегда на высоких каблуках: помню, она как-то говорила, что публицист просто обязан казаться выше остальных.

В довершение всего на стрижку привели трех мальчишек, которые устроили драку, настоящую, с синяками и разбиванием носов. Волосы у всех троих льняные, тонкие, так что просвечивает розовый череп. Привыкшая к подобным сценам мать не обращала ни малейшего внимания ни на сыновей, ни на недовольные взгляды других посетителей. А что могли сделать мы? Стрижка стоит девяносто долларов – в «Жан-Люке» такими деньгами не бросаются.

– Уймите кто-нибудь этих бесенят! – взмолилась пожилая дама.

– Где их мать? – кричала другая, с ненавистью глядя на дерущихся мальчишек.

Еще четверо – и на сегодня все. Для Дорин у меня приготовлена целая программа: ресторан, а потом модное шоу на Бродвее; билеты помог заказать знакомый продюсер. Завтра я отдыхаю, так что времени хватит на экскурсию к Статуе Свободы, ленч в «Ла коте баск» и поход по магазинам на Мэдисон-авеню. Очень хочется доставить маме удовольствие и показать, что у меня все в порядке. Пусть она мною гордится!

– Так-так-так, – проговорила Дорин, когда мы наконец вышли из салона. – Так-так-так…

Она по привычке отбросила назад волосы, но после того, как ее постригли, отбрасывать стало почти нечего. Мы свернули на Мэдисон-авеню, где магазины уже закрывались. На улице совсем темно. Брр, еще не привыкла к зимнему времени.

– И так каждый день? – спросила мама.

– Почти.

– Невероятно!

– Ну, сегодня посетителей чуть больше обычного. Праздники и все такое…

– А кто та женщина?

– Которая из них?

– С длинными пегими волосами и…

– Скорее всего Клаудиа Джи.

– Она знаменита?

Мы стояли у светофора на углу Шестьдесят третьей и Мэдисон.

– Они все знамениты.

Дорин покачала головой. Я никак не могла привыкнуть к ее новому облику. Зачем только ее постригли! Теперь она похожа не на мою маму, а на чужую женщину из тех, что останавливаются в «Брегдорфе», перекусывают в «Ла гулю», а потом идут в «Жан-Люк». У таких фамильные особняки с экономкой и дюжина кашемировых одеял для потенциальных гостей.

Дорин перехватила мой взгляд.

– Слушай, тебе ведь не нравится в «Жан-Люке».

– Это отличное место, – вяло отбилась я, лихорадочно подыскивая более убедительный ответ. – Здорово тебя уложили!

Дорин улыбнулась:

– Кстати, как его зовут? Того красивого итальянца, что делал укладку?

– Массимо.

– Точно, Массимо. Мне он очень понравился.

– Он просто чудо и, по-моему, самый талантливый стилист салона.

– Да, он талантливый, вы все талантливые, – проговорила Дорин, но прозвучало как-то странно. Для нее понятия «парикмахер» и «талант» несопоставимы. Талантливым может быть пианист, скульптор, математик, а стрижка – это так, ремесло. Мы в «Жан-Люке» считали иначе: стрижка – это искусство, иначе разве стали бы клиенты тратить на нас такие деньги? – Он такой… робкий, – проговорила мама и выдержала многозначительную паузу. – Наверное, он…

– Кто?

– Сама знаешь!

– Ах это! – рассмеялась я. Надо же, забыла, как отличаются нравы Википими и Мэдисон-авеню. – Гомосексуалист?

Мама кивнула:

– Думаю, да, и не он один.

Некоторое время мы шли молча. Что-то тут не так, мама что-то недоговаривает! Нужно срочно выяснить!

– Ну и как тебе?

– Что?

– Салон, моя работа… Что ты об этом думаешь? – спросила я плаксивым тоном, каким дочки вне зависимости от возраста говорят с матерями.

Дорин сбавила шаг и поплотнее завязала шарф.

– Думаю, для тебя это прекрасная возможность, – проговорила она, и я снова почувствовала, что мама о чем-то умалчивает.

– Что? – не вытерпела я.

– Просто… Не представляю, как, черт подери, ты все это терпишь!

Я даже растерялась: мама никогда не ругалась.

– Что терплю?

– Этих женщин…

– Клиенток?

– Боже мой, Джорджия, никогда не видела столько надутых…

– Они не такие уж плохие! – перебила я и осеклась. Что я делаю? Зачем выгораживаю этих богачек перед мамой?

– Просто хочу, чтобы ты была счастлива, милая.

– Я счастлива.

Неожиданно на глаза навернулись слезы. Я сделала вид, что разглядываю витрину ювелирного: крупные розоватые жемчужины на коричневой шее манекена. Нет, не буду плакать!

– А ты представляешь, сколько я здесь зарабатываю? – выпалила я. – Только чаевыми пятьсот долларов в день.

– Детка, это здорово! – Мама обняла меня за плечи. – Я так тобой горжусь…

Такого я вынести не могла. По щекам покатились слезы. Черт, только этого не хватало!