Женский клуб - Това Мирвис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Печаль овладела всеми от истории Бат-Шевы и Бенджамина. Бат-Шева сникла, стала как будто меньше ростом; радостное волнение, с которым она описывала свой первый шабат в синагоге, испарилось. Миссис Леви задумалась о том, как будет безутешна, если потеряет Ирвинга. Он был ее половинкой, она это точно знала. А Бат-Шеве пришлось справляться в одиночку. У нее не было семьи, на которую можно опереться.
Бекки перебирала разные темы, чтобы хотя бы перевести разговор на менее трагические моменты из жизни Бат-Шевы.
– Ваше имя, наверное, новое? – предположила она – хватит уже миссис Леви задавать все вопросы.
– Я взяла его, когда перешла в иудаизм. Став еврейкой, хотела взять еврейское имя. Как бы скрепив для себя свое новое «я».
– Но почему именно Бат-Шева? – недоумевала Бекки. Если уж есть возможность выбрать себе имя, есть столько разных вариантов. Будь у нее выбор, она уж точно не стала бы Бекки – предпочла бы что-то более драматичное, вроде Шошаны или Ариэллы.
– Мне нравилось, как оно звучит, и еще в нем был особый для меня смысл. Бат-Шева означает «седьмая дочь», а я решила перейти в иудаизм из-за субботы, седьмого дня.
Шира впервые включилась в разговор:
– Круто. Я тоже хочу сменить имя.
– Что ты такое говоришь? Шира – красивое имя, – возмутилась Бекки и повернулась к остальным: – Ее назвали в честь моей бабушки. Она это говорит, просто чтобы меня расстроить.
Бекки тяжело вздохнула. Она устала разбираться с Широй в одиночку. Муж всегда умудрялся быть не в городе, когда ситуация накалялась.
Она взглянула на миссис Леви и Мими в поисках поддержки, и миссис Леви ободряюще улыбнулась. Она воспитала двух дочерей и отлично знала, как это непросто. Вспомнились жуткие ссоры, когда они заявили, что не собираются возвращаться в Мемфис. Миссис Леви посмотрела на дувшуюся Ширу: она готова была поклясться, что та скорчила недовольную мину в ответ на слова матери. Полная противоположность Аяле, которая, нежно прижавшись к миссис Леви, довольно играла ее золотым браслетом.
– Простите, если мы задаем чересчур много вопросов. Наверное, тяжело рассказывать о таких личных вещах едва знакомым людям, – заметила Мими, несомненно, думая о сказанном в Торе, что, если кто обратился в иудаизм, не отделять его от остальных, не давать почувствовать себя чужаком, потому что мы и сами когда-то были чужаками в земле Египетской. Живя здесь, в Мемфисе, мы это понимали особенно хорошо.
– Я совсем не против, – ответила Бат-Шева. – Хорошо, когда есть с кем поговорить. Бывает, что, когда Аяла уже спит, я смотрю из окна на все эти дома вокруг, и мне становится очень одиноко.
Миссис Леви попыталась представить, что бы она делала, если бы на всем белом свете у нее была одна только тихая маленькая девочка. И не смогла. И хотя ее дети здесь уже не жили, но только в самом Мемфисе – собственно, в радиусе одной мили – у нее были муж, сестра, два брата и две невестки, пять племянниц и семь племянников и несчетное число двоюродных, троюродных и четвероюродных братьев и сестер, про пяти– и шести– и говорить нечего, но их она уже в голове не держала.
– Вы уже думали, чем хотите здесь заняться? – спросила Мими. – Когда ты при деле, всегда легче.
– Меня так занимала сама идея переезда, что времени что-то спланировать толком не было, – сказала Бат-Шева. – Но я собираюсь поискать что-нибудь, связанное с искусством, – может, преподавать в школе или работать в галерее.
– Ах да, верно, – подхватила Бекки. – Рена Рейнхард рассказала мне про ваши картины. Говорит, они очень интересные.
Рена передала Бекки слова Бат-Шевы о том, как ей хотелось бы видеть реакцию на свои работы и как важно ей дать людям что-то прочувствовать, и Бекки гадала: относилось ли это только лишь к ее художествам?
– Лена Гурвиц тоже художница. Она изумительно владеет каллиграфией и еще расшивает диванные подушки. У меня в гостиной есть две, – заявила миссис Леви. – Может, вам стоит придумать что-то вместе.
– Такими вещами я не занимаюсь. Я пишу, – ответила Бат-Шева тоном, который, не предполагая никого обидеть, не оставлял сомнений, что она выше каллиграфии и вышивания.
– Что ж, – откашлявшись, произнесла миссис Леви, – что ж, это очень мило.
Бекки нервно захихикала и хотела было потрепать Ширу по голове, но та отпихнула руку матери.
– Оставь меня в покое, – прошипела она, и Бекки опустила глаза: вечно она все делала и говорила невпопад.
Желая сгладить неловкость, Мими посмотрела на часы.
– Уже вот-вот должны вернуться раввин с Йосефом.
Служба в синагоге в тот вечер задержалась: в городе гостили родители кантора, и он, наверное, решил блеснуть в их честь. Когда раввин и Йосеф наконец появились, их уже совсем заждались. Мими представила раввина Бат-Шеве, и тот кивнул, почти не глядя. Он не был недружелюбным, просто он такой, и особенно с женщинами: немножко скованный, немножко резкий. Йосеф стоял чуть позади, и Мими подошла поцеловать его в щеку.
– Хорошей субботы, – произнесла она, оглядела его темные волосы, белоснежную рубашку и вся засветилась от гордости. – Ты уже знаком с Бат-Шевой и Аялой?
Не успел он ответить, как Бат-Шева вставила:
– Рада снова встретиться, Йосеф. – Она повернулась к Мими: – Йосеф был очень приветлив со мной, когда я только приехала.
Йосеф так явно смутился, что миссис Леви едва могла это вынести.
– Такой уж он, наш Йосеф, – сказала она, надеясь хоть немного разрядить обстановку.
– Так и есть. – Мими положила руку на плечо Йосефа. – Мы им очень гордимся.
Миссис Леви огляделась: теперь уже все собрались к ужину, и оставаться дольше было невежливо.
– Ну вот, пришло время мне вас покинуть, – объявила она. – Ирвинг, наверное, уже вернулся из синагоги и думает-гадает, куда это я сбежала.
Мими пошла проводить ее до двери, и миссис Леви крикнула напоследок, как приятно было повидать Бат-Шеву и наконец нормально поговорить – вместо вечных коротких «здрасьте», которыми они обменивались, когда та приводила Аялу. Она поблагодарила Мими за гостеприимство – все, как всегда, чудесно, – потом дверь захлопнулась, и миссис Леви осталась снаружи, а Бат-Шева – внутри.
