Саянский дневник - Наталья Притвиц

На тропе стояли два всадника с карабинами, один на высоком строевом коне, другой на маленькой бурой лошаденке. Люди, первые люди за полтора месяца!

Им навстречу выбежали Леха и Владик. Должно быть, у наших ребят был довольно странный вид: из-под капюшонов торчат шляпы, а из-под шляп — грязные заросшие физиономии. И в ответ на приглашение подъехать к палатке всадники попросили показать документы. Леха тут же притащил кучу паспортов и студенческих билетов. Но на гостей более убедительно подействовало появление девочек, тащивших Мику. Они мельком взглянули на кучу документов, привязали лошадей и подошли к костру. Первый вопрос, который им задали, был: «Где мы?» Ответ был: «На Кингаше». И до Чушкина зимовья на берегу Кана всего двадцать километров! Вот было радости! Приезжие смотрели на нас сочувствующими глазами, качали головой, говорили: «Однако отощали вы, ребята». Потом один принес переметную суму и широким жестом высыпал из нее сухари. Затем добавил изрядный кусок мяса. Вот это был подарок! Мы не знали, как и благодарить этих незнакомых людей, но они в ответ на все наши излияния пояснили просто, что в тайге иначе не бывает. После долгих просьб один из них согласился назвать себя: Пермяков, из села Тугач, Саянского района. Другой все больше молчал, кутался в плащ. Оказалось, он болел. Поэтому они спешили и даже не захотели попробовать нашу затируху, в которую Леха на радостях вбухал последние три кружки муки. Мы требовали от них известий о международной обстановке, об уборке хлеба, о футбольных матчах. Но они сами пробыли десять дней в тайге и потому не могли сказать нам ничего вразумительного. Постояв у костра, они сели на лошадей и уехали, посоветовав на прощанье не налегать на сухари.

А они лежали перед нами золотой россыпью — пшеничные, сухие, такие заманчивые и такие доступные. Кто из нас раньше мог догадываться, сколько наслаждения может доставить горсть сухарей?

Мы поели их до затирухи, потом с затирухой, насыпав понемногу в котелки, потом пили чай с сухарями.

Это было уже высшее наслаждение. Но возмездие за излишество не замедлило наступить. Мы вдруг почувствовали такую тяжесть в желудках и такую слабость, что у нас еле хватило сил подбросить в костер еще несколько поленьев и залезть в свои спальные мешки. Прошло не меньше часа, прежде чем мы немного пришли в себя.

24 сентября

Петя появился в 11 часов, ведя в поводу пузатую белую кобылу, за которой бежал жеребенок. На ней в мешке была картошка, соленые огурцы и хлеб, а в аккуратном березовом жбанчике — молоко. Такой роскоши мы не знали полтора месяца!

Владик что-то скис. Как только он увидел вчера людей, у него, по его собственным словам, «коленки подогнулись». Но на лошади поедет все-таки Мика. Она хоть и храбрится, но ее нога, распухшая, как бревно, говорит сама за себя. Вот и пригодились ей занятия верховой ездой в Гутаре.

Больную ногу заворачиваем в шерстяной свитер, сверху обматываем обрывками синего плаща, на случай дождя. Потом осторожно усаживаем Мику в седло.

Наконец трогаемся. Впереди шествует Петька, держа в руке повод, за ним, мерно покачиваясь, движется белая кобыла, на которой, как некая принцесса, восседает Мика в своем синем плаще со звездами. В первый день похода она гарцевала на белом олене, в последний — совершает путь на белой кобыле. Злоязычный летописец окрестил Мику «принцессой-флегмоной». За конем принцессы следует почетный эскорт — пятеро прокопченных, изодранных и обросших бродяг, тех самых, которые сорок четыре дня назад такие свеженькие и «хрустящие» вышли из Верхней Гутары.

Тропа вьется по редкому лесу между кедров и облетающих берез. С серого осеннего неба изредка накрапывает дождь, под ногами глухо шуршит сырая листва.

Белая кобыла еле идет, ее приходится все время тянуть за повод, особенно на спусках. Кроме того, она норовит идти у самых деревьев, и ветки хлещут Мику по больной ноге. Она крепится, но все же изредка вскрикивает. Тогда ведущий вопит на невинную кобылу и тянет ее в сторону, но через десять минут все повторяется сначала. Уже в полной темноте выходим к Кану. Через некоторое время тропа ушла от берега в осиновые рощи. В одном месте дорогу преградил непроходимый завал — недавно упавшее огромное дерево. Мы вернулись, пошли в обход, но скоро уперлись в этот же самый завал. Повторили маневр — результат остался прежним. Заколдованный завал возникал всюду, по какой бы тропе мы ни тронулись.

Наконец кое-как обойдя его, мы двинулись дальше по смутно видной прогалине между деревьями.

Нескончаемо длинным был этот путь, в полном мраке, по незнакомой местности, в напряженном ожидании, что вот-вот покажется жилье. И когда мы уже теряли надежду, издалека донесся лай собак. Даже белая кобыла заметно прибавила шагу.

Через несколько минут на столбе у тропы затемнела большая доска. Алик осветил ее фонариком и прочел: «Граждане, берегите лес от пожара! Лес — это богатство нашей социалистической родины».

А еще минут через десять лес кончился. Слева угадывалась река, а впереди сгрудилось несколько больших черных предметов, непохожих ни на деревья, ни на скалы — это были дома!

Все-таки мы выдержали срок, данный себе самим десять дней назад. Мы вышли к людям 24 сентября, в день рождения Алика, в 11 часов вечера. Это был, конечно, лучший из всех подарков.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ПОХОДА

Разбудила нас музыка. Старший сын хозяина, подтянутый парень в полувоенном костюме, настроил приемник, и оттуда полились звуки скрипки, наполнившие нас чувством какой-то сладкой грусти. Скрипка пела, плакала, смеялась — и каждый звук находил отклик в истосковавшихся по музыке сердцах. Это была пьеса Венявского-Крейслера «Воспоминания о Москве».

И мы тоже перенеслись в Москву, где давно уже ждут вестей — ведь первого октября наступает контрольный срок, после которого нас уже начнут искать. А ближайший телеграф в Агинском, за шестьдесят километров отсюда.

Машины здесь не ходят, придется добираться пешком. Так что поход еще не кончен!

Мика поедет на телеге. Нога ее уже поправляется. Пришедшая из Грязного Оклира молоденькая фельдшерица сказала, что кризис миновал.

После долгих сборов мы распрощались с гостеприимными хозяевами Чушкина зимовья. Они переправили (как тут говорят, переплавили) нас на своей долбленой лодке через Кан. Ширина Кана здесь метров пятьдесят, течение быстрое. По берегам желтеют лиственницы, березы, небо хмурится, холодно и сыро. Наши перевозчики в ватниках и зимних шапках.