Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll"

Они и обижаться на него не умели. Короткое упоминание о проведенной накануне ночи сразу же гасило ревнивый пыл, поджигая румянцем щеки. Джеймс загонял девушек в угол прежде, чем все они умудрялись проделывать подобное с ним, взывал к благоразумности, идущей в ногу со стыдом, из-за которого горячая кровь превращалась в кипяток. Он был хитрым и ловким в своем обмане. Умел достигать своего, не прилагая больших усилий.

И всё же Джеймс не был сторонником нежностей. Короткие рандеву, что язык не поворачивался называть свиданиями, завершались почти одинаково. Их результатом было удовлетворение физической потребности, когда внутри оставалась зияющая пустота, которой он не замечал, довольствуясь простыми радостями. Этого было достаточно. Прелести любви и женитьбы всё ещё были ему не постижимы.

Ночная прогулка с Фреей завершилась лишь под утро. Оба были изрядно уставшими, но, невзирая на это в теле чувствовалась некая легкость. Он не проводил её до самых дверей общежития, но издали проследил за тем, как она через них проникла внутрь, не оглядываясь назад. Спроси его кто, зачем стоял и ждал, Джеймс пожал бы невинно плечами, не отдавая себе отчета в том, зачем это сделал.

Домой возвращался неторопливо. Душу охватило странное спокойствие, граничащее с умиротворённостью, не испытываемой прежде. Джеймс не терзал себя в мятеже, ограничив спектр чувств к самозабвенной радости и фальшивой безмятежности, обманывая накатывающие время от времени шумными волнами усталость, разочарование и злость. Теперь же ему было совершенно просто и незатейливо. Спрятав руки в карманы, он ступал легким шагом, подавляя глупую улыбку.

Джеймс не хотел списывать легкость в сердце на счет Фреи. Определенно дело было не в ней, а в волшебстве ночи. Звезды так сошлись, луна расположилась под определенным углом, в воздухе была особенная прохлада. Он не помнил, чтобы когда-либо ему было так просто в присутствии девушки, которую мог позволить воспринимать для себя, как интересного собеседника, друга, просто интересную личность, в которой смысла было больше, нежели во всем окружающем его мире. Чувственная, но в то же время достаточно упрямая даже в изъяснениях того, в чем могла быть неуверенна.

Они много молчали поначалу, затем болтали, пока совсем не забыли о том, кем были и как оказались в компании друг друга. Бродили по городу, сидели на влажной от росы траве, заглядывали через чужие окна, наблюдая за спящей жизнью за ними. Шутили, смеялись, а затем снова надолго замолкали. И всё же время для них пролетело незаметно, чего оба не могли ожидать.

Джеймс даже чуть было не вздумал поцеловать Фрею на прощанье. Не невинным поцелуем в щеку, а тем самым, воспоминания о котором они оставили на песчаном пляже в Сейнт-Айвсе. Это был порыв, неконтролируемый сознанием, исходящий где-то из глубины потерянной рваной души, в которой не было и капли теплоты. Наверное, Фрея предугадала это намеренье. Бегло попрощалась, оборвала вдруг всю особенность ночи, нарушила тишину её звучания, будто резко сняла пластинку с записи, последняя песня которой теперь была навеки оборвана, и оставалось только и думать о том, какими словами и на какой ноте она заканчивалась.

И всё же домой Джеймс возвращался во многом воодушевленный. Не было на его лице ни тени задумчивости или искреннего непонимания происходящего, будто всё так и должно было быть. Гулять всю ночь напролет с девушкой безо всяких неприличных намерений было для него в новинку, но во многом приятную. Это было совсем не то же самое, что проводить время с Мартой или леди Клеменс, с которыми разговоры и развлечения были неизменно одни. Может быть, до того, как они с Мартой пересекли черту, между ними и могла сохраниться эта непринужденность, но в то же время не пересечь её было невозможно, иначе девушка могла перестать ему быть интересной.

Было около семи, когда Джеймс вернулся в апартаменты. Неуклюже бросил на вешалку пиджак, который тут же с неё упал, неряшливо разбросал обувь и сразу прямиком на кухню, откуда уже слышался свист чайника.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Надо же, я не ожидал тебя раньше вечера, — с хитрой улыбкой заявил Спенсер, доставая ещё одну кружку для друга. — Сколько выиграл?

— Я не играл, — весело ответил. Закатал рукава до локтей, вымыл тщательно руки, чтобы затем присесть на подоконник и начать курить в открытое окно.

— Ладно. Тогда я даже не хочу знать подробностей, — Спенс поднял руки вверх и опустил голову. Привычными ловкими движениями разлил по чашкам кипяток, бросил чайных листьев, насыпал сахару, как обычно, рассыпав и по столу.

— Знаешь, пора бы тебе уже знать эти подробности, — Джеймс усмехнулся, выдыхая в воздух ядовитые кольца сигаретного дыма, заполняя гадким запахом воздух. — И, тем не менее, я никого не охмурил этой ночью. Хотелось бы надеяться на обратное, но боюсь, что всё же эта крепость мне ни за что не поддастся.

— Разве ты не был на ежемесячном вечере, устраиваемым Инканти? — Спенсер смотрел на друга с большим опасением, заняв место за столом. Джеймс не внимал его настороженности, кивнув утвердительно в ответ. — А в последний раз ты там был ещё в марте позапрошлого года, если я не ошибаюсь.

— Феноменальная память, — иронично усмехнулся Джеймс, потушив тлеющий окурок и выбросив его через форточку.

— Чёрт, Джеймс! — казалось, будто Спенс ненароком обжегся, что случалось не редко, поэтому Джеймс спокойно последовал в ванную, не став обращать на друга внимания. И всё же тот посеменил за ним. — Ты был с Фреей? — начал выглядывать Джеймса через круглое зеркало, когда тот принялся чистить зубы.

— Да, и что с того? — стегнул плечами, когда по подбородку потянулась белая линия пасты. Спенсер по-прежнему смотрел на него с таким необъятным ужасом в глазах, будто его медуза ужалила, не меньше. Спенс в свою очередь искренне не понимал, притворялся ли друг или действительно не понимал, в чем была проблема.

— Ты же знаешь, что она кузина Дункана. Она совсем не… — парень замялся, не в силах объяснить то, что и так было очевидно. — Она лучше всего этого, знаешь ли.

Джеймс нагнулся над раковиной, промыл рот, плеснул в лицо холодной воды, прежде чем медленно развернуться к другу. В глазах ни единого намека на шутливость, губы грозно сжаты в плотную линию, ноздри вздулись от злости. Вся легкость испарилась в мгновение ока. Ночь прошла. Наступило утро, и день обещал оставить предыдущий в пыли забвения. Спенсер заметил, как Джеймс сжимал края раковины и, казалось, та повалиться вниз под натиском, но большей была вероятность того, что Спенс упадет первым.

— Она лучше чего?.. — строго спросил, вынудив друга неприятно поежиться. Спенсер начал блуждать рассеянным взглядом по замкнутому пространству комнаты, будто не мог найти выхода, что был буквально за его спиной.

— Ты ведь понимаешь, что я имею в виду. Она ведь тебе не нравиться, как и любая другая девушка. Всё, что тебя привлекает в ней, как она легко может дать тебе отпор, но в остальном… Я всего лишь прошу прекратить эту игру, пока не стало слишком поздно, — Спенсер начал бормотать себе под нос, но каждое слово проходило Джеймсу под кожу, будто сквозь неё протягивали иголки. Это было честно и справедливо. Он и сам не стал бы отрицать того, что это была чистейшей воды правда, но вот только что-то внутри противоречило этому.

— Она меня не привлекает, — резко отрезал. — Лишняя трата времени и усилий, которые, в конце концов, не будут того стоит, — Джеймс выпятил вперед подбородок, расслабил вдруг ладони и даже поддернул вверх краешек губ. — Она сама просила проводить её домой. В конце концов, это же кузина Дункана. Как я мог отказать? — иронично подметил, окончательно выпутываясь из сетей прошедшей ночи. Оставил её в затворках памяти, как кадры из фильма, которого был сторонним наблюдателем, но не больше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Не влюбляй её в себя, — Спенсер покачал головой, пока вовсе не вышел из комнаты, вернувшись обратно на кухню.

Он не верил Джеймсу. В большей мере доверял своему чутью, нежели любым убеждениям друга, насколько правдоподобными те не были бы. Спенсер замечал больше, чем любой другой, вероятно, даже сами Фрея или Джеймс. В присутствии друга девушка почти всегда вжималась в кресло или стул, чувствовала себя крайне некомфортно рядом с ним и постоянно чем-то занимала руки, то мяла подол платья, то салфетку на столе, то с силой вжимала ногти в мягкую плоть собственного тела. Когда Джеймс оказывался на расстоянии, бросала на него неосторожные взгляды, розовые губы поддевала кроткая улыбка, щеки неизменно окрашивал прилив крови. Джеймс же был непривычно настойчив и задирист, хотя привычной его уловкой была небрежность, безотказно срабатывающая с каждой, что лишь мельком обращала на него внимание. Он будто пытался задеть Фрею, как капризный ребенок, оказавшейся на чужом дне рождении, ютился рядом с ней и нарочно выводил из себя.