За Москвою-рекой - Варткес Тевекелян

В ожидании ужина Сергей прохаживался по столовой. Каждый раз в квартире Никитиных на него нападала необъяснимая грусть. Все вокруг — старомодная дубовая мебель, рассчитанная на жизнь многих поколений, крашеные ставни и тяжелые выцветшие гардины на окнах, множество горшков с геранью, толстый альбом в бархатном переплете с бронзовым замком, вышитые подушки и подушечки на широкой тахте, потертые коврики ручной работы и, наконец, десятка полтора фотографий в рамках на стене, — все напоминало давнее прошлое и было похоже на декорации пьес А. Н. Островского в Малом театре.

Квартира эта имела свою историю.

Дочь замоскворецкого купца, гимназистка Софья Фоминична вышла замуж за молодого врача без практики Николая Осиповича Никитина по любви, против воли родителей. Для своего времени она считалась женщиной передовой, но квартиру обставила точно по образцу отцовского дома и во многом придерживалась купеческих традиций. Умерла Софья Фоминична в 1937 году, когда Наташе было десять лет, а сыну Николаю девятнадцать. Николай Осипович не женился, дом целиком перешел на попечение старой няни и ее стараниями сохранился в нетронутом виде.

Сергей остановился перед увеличенным портретом Софьи Фоминичны. Из позолоченной рамы на него глядела миловидная молодая женщина в высокой прическе, в кружевной кофточке со стоячим воротником. На груди золотая цепочка часов скреплена изящной булавочкой, на тонкой, красивой шее бархотка с овальным медальоном. Глаза ласковые, на круглом лице застыла благожелательная улыбка, точь-в-точь как у Наташи. Рядом тоже увеличенный снимок плечистого мужчины в сюртуке — Николай Осипович Никитин в молодости. Казалось, накрахмаленный воротничок и черный галстук душат его, оттого он так неестественно вытянул шею...

Под портретом справа висел еще снимок — группа людей в белых халатах. Николай Осипович, сидящий в середине, отмечен крестиком. Под карточкой надпись: «Главный хирург первой городской больницы Николай Осипович Никитин среди своих сотрудников в день присвоения ему почетного звания заслуженного врача Республики». Слева, на другой фотографии, он же в военной форме, на плечах полевые погоны полковника медицинской службы. Карточка была датирована 1943 годом. По рассказам Николая Николаевича Сережа знал, чго Николай Осипович был бодрый и веселый человек. Уехав на фронт в первый же день Отечественной войны, он постоянно присылал домой добрые, полные юмора письма, примерно в таком роде: «Никогда в жизни не был так много на воздухе; это очень полезно для здоровья, и если бы не грохот бомбежки, раздражающий нервы, то, несомненно, вернулся бы домой совсем молодым». В одном из писем он советовал сыну, который имел отсрочку как студент-выпускник текстильного института, закалять себя, потому что «по рассеянности работников интендантского управления забыли заготовить мягкие перины, пуховые подушки и теплые одеяла. Все эти предметы заменяет солдатская шинель. В дождь и в стужу приходится лежать порой на голой земле, и я всегда поминаю добрым словом текстильщиц, которые изготовили такую добротную шинель из шерсти русской овцы. Самое поразительное заключается в том, что, вопреки всем законам медицинской науки, солдаты не заболевают ни «прострелом», ни ишиасом. Во всяком случае, в нашем госпитале я не встречал пациентов с таким диагнозом».

Появилась Наташа. Она успела причесаться, надеть лиловое шелковое платье, которое было ей очень к лицу. Худенькая, с тонкой талией, она больше походила на подростка, чем на девушку-студентку.

— Наконец-то, Сережа, вы вспомнили нас! Нехорошо забывать друзей...

— Ох, Наташа, так много всяких дел, что дышать некогда! Брат, наверно, рассказывал вам, чем мы занимаемся?

— Он вообще перестал разговаривать со мной. Если и скажет слово, то или о новой красильной барке, о сукновальных машинах, или о реконструкции цеха. Неужели и вы будете таким же сухарем, как Николай?

— Что ты! Сергей Полетов другой — он в свободное от работы время ведет философские диспуты, играет на балалайке и пишет лирические стихи! Однако соловья баснями не кормят, я голоден, как волк, Сережа тоже. Садитесь за стол!—Николай Николаевич наполнил рюмки и, подняв свою, предложил: — Выпьем за беспокойных людей.

Он пил редко, поэтому быстро захмелел, шутил, подтрунивал над сестрой.

— В этом платье ты, Наталья, просто красавица! Я всегда с ужасом думаю: что будет со мной, когда ты выйдешь замуж? По всей вероятности, мне, закоренелому холостяку, придется прозябать в одиночестве...

— А Забелина? — смеясь, спросила Наташа.

Сергей удивленно поднял глаза. Ему и в голову не

приходило, что Анна Дмитриевна нравится Никитину.

— Забелина? О, она замечательная женщина, но...— Никитин вздохнул и после короткой паузы добавил:— Наш Власов — уж на что серьезный человек — и тот, увидев Анну Дмитриевну в конструкторском, не мог оторвать от нее восторженного взгляда. Я даже приревновал... Ладно , лучше давайте выпьем!

Сергей смотрел на Наташу и думал:

«Она чудесная девушка, хороший товарищ. Николай Николаевич правду сказал — она всегда бывает рада мне... Если говорить по совести, то Наташа как человек лучше Милочки — сердечнее, мягче, а вот душа почему-то к ней не лежит... Отчего так бывает: знаешь, что девушка хитрит с тобой, ведет себя неискренне, а все же тянешься к ней?.. А рядом другая, хорошая, красивая, а сердца твоего «е затрагивает... Знать бы, что делает сейчас Милочка... Неужели совсем забыла меня? Наверно, забыла,— что я ей? Как ее мать, она ищет положения, удобства в жизни, а не друга. Это уж материнское воспитание...»

Ему стало грустно, но он пересилил себя, улыбнулся и поднял рюмку.

— За ваше здоровье, Наташа!..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Накануне технического совещания Власов решил подробно познакомить секретаря партийной организации комбината Морозову с проектом Никитина и с ее помощью пригласить партийный актив. Он позвонил ей и спустился в партком.

Это была уже не первая попытка со стороны Власова поговорить с Зинаидой Александровной, заинтересовать ее предстоящей большой работой, и если не удастся увлечь ее своими замыслами, то хотя бы заручиться поддержкой партийной организации. Но напрасно — Mo* розова, полная, невысокого роста, лет сорока женщина, выслушивала его совершенно бесстрастно и всегда отделывалась пустыми фразами: «Нужно обсудить, посоветоваться». Власов в душе злился и, глядя на ее круглое равнодушное лицо, делал над собой усилие, чтобы не сказать ей резкости.

Сегодня, излагая план реконструкции красильно-отделочного цеха фабрики, Власов увлекся, забыл свои прошлые обиды на Морозову, хвалил Никитина, Полетова и стал рассказывать о тех перспективах, которые ожидают комбинат в недалеком будущем.

— Понимаете, в данном случае мы имеем дело не с рядовым рационализаторским предложением! Если хотите, это целый переворот, техническая революция в красильном деле. До нас еще никто не пытался механизировать процесс крашения, считая его святая святых. Зинаида Александровна, по-моему, партийная организация обязана подхватить замечательнейшую инициативу наших новаторов — инженера Никитина и поммастера Полетова, обеспечить им всяческую поддержку, — горячо заключил он.

— Скажите, Алексей Федорович, если это, как вы утверждаете, действительно такой уж важный вопрос, то почему вы вынесли его «а техническое совещание без предварительного обсуждения на парткоме? — спросила молчавшая до сих пор Морозова.

Власов в первую минуту даже не нашелся что ответить.

— Полагаю, что члены парткома тоже будут на совещании! Какая разница, где они выслушают доклад Никитина? — сказал он.

— Большая разница!..

— В таком случае созовите партком сегодня или завтра утром — я с удовольствием изложу основное содержание проекта Никитина. Но будет лучше, если после технического совещания мы проведем собрание партийно-хозяйственного актива комбината для широкого его обсуждения.

Морозова побарабанила пальцами по столу и ответила:

— Хорошо, я посоветуюсь с инструктором райкома.

— При чем тут инструктор?! — воскликнул Власов. У него было такое ощущение, словно его окатили ушатом холодной воды. — Я понимаю — пригласить работников райкома на нашу конференцию, но советоваться с инструктором? — Он отвел глаза, чтобы не встретиться с холодным и недоверчивым взглядом Морозовой.

Власов встал, он утратил всякий интерес к беседе.

«Не человек, а ледышка! Разве я против привлечения райкома? Хорошо, если бы она сумела доказать райкому целесообразность всех этих дел, заручиться его поддержкой. Но для «ее главное — во избежание возможных ошибок и ответственности согласовать с кем следует вопрос, получить санкцию. Тогда она будет смело придерживаться определенной позиции! Не понимаю — как можно так работать?» — рассуждал рассерженный Власов, проходя по двору.