Побег из Бухенвальда - Григорий Зинченко

Эта новость быстро разнеслась по деревне. В домах поднялся плач, ведь сразу ясно, какая добровольная работа ждет их детей. Отправить своих сыновей и дочерей в Германию равно, что похоронить. Нас всех предупредили, что деревня окружена и если кто попытается убежать, будет расстрелян на месте. Мои родители не могли долго прийти в чувство. Мать начала причитать.

— Лучше бы ты, Гриша, дома не появлялся, тогда, может, была бы какая-нибудь надежда, что ты переживешь эту войну. А теперь не знаю, увидимся ли мы еще.

Отец печально произнес:

— Сегодня у нас прощальный день с Гришей, а завтра увезут его в Германию, другого пути нет, придется расстаться. Сказали приготовить торбу на неделю. Мать, дорога далекая, готовь не меньше как на две.

— Вася, я не отпущу его, это же конец, как ты не понимаешь? Отвези его в лес.

— Куда?

— Ты что не знаешь?

— Поздно, деревня окружена.

Мать горько зарыдала. За ней стали плакать мои сестры и братья, не удержался и отец. Один я не знал, что мне делать — плакать или нет. И страшно, но в то же время в душе какое-то любопытство. Куда угодно пусть везут, только не в кочегарку, хотелось свет повидать. Я думал, поработаю в Германии, соберу денег и вернусь домой. А вдруг не вернусь? Не хотелось расставаться с деревней, друзьями, со своей погонщицей. Неожиданно вспомнился сон, который приснился, когда я был кочегаром. Первый сон исполнился уже давно, а сейчас, похоже, начал дополняться второй. Но сон не предвещал ничего хорошего. Меня тащили на веревке, я бился головой об мостовую. Нет, сон тот был плохой.

— Ну что, сынок, пойди попрощайся со всеми. К родственникам зайди и с друзьями побудь в последний раз.

Пошел я прощаться, всех родственников обошел.

Куда ни приду, все плачут, как будто хоронят. Потом пошел в центр села, где собралась молодежь. Стали петь песни грустные, танцевать не хотелось. Решили пройтись по деревне. Не раз я видел, как провожали парней в армию, там были пожелания и советы. Но эти проводы сильно отличались от тех — мы прощались. Никто этого не говорил вслух, но каждый понимал, что прощается, возможно, навсегда. И еще одно существенное различие было в этих проводах: провожали не только ребят, но и девушек. И это было самое ужасное, ведь многие из них ни разу не выезжали из деревни. Обнимались, целовали друг друга и плакали. Слез не стыдились. Подошла и ко мне моя погонщица. Обнявшись долго плакали, она одно твердила: «Не отпущу». Уже занималась заря нового дня, но никто не расходился. Дома никто не спал в эту ночь.

Мать пекла хлеб и жарила кур. Прилег немного отдохнуть, но уснуть не мог. Видел, как мать заливалась слезами, и сам не мог удержаться от слез. Чувствовал ли я тогда, что я ее больше не увижу? Не знаю. Около восьми часов утра отец стал запрягать подводу.

— Ну, сынок, готовься в дорогу. Друзей себе ищи надежных, хороший друг в беде не оставит. Будет трудно, но ты крепись. Тут зашла во двор погонщица.

— Я к тете Саше.

Мы зашли в дом, и она на стол положила сверток.

— Это сало для Гриши в дорогу, мама передала. А когда будут провожать?

— В девять, всем селом на станцию поедем.

В девять часов мы выехали. Впереди ехали сельские полицаи, староста села и солдаты. Заключающими колонны были три немецких солдата с автоматами на плече. Казалось, будто все село арестовали. В деревне никого не осталось, только собак с цепей спустили. Я шел с отцом и матерью, сзади мои родственники. Мои двоюродные брат и сестра тоже попали в этот набор.

Отец мой всю дорогу шел и давал мне советы, а мама тихо плакала.

— Сынок, береги себя, зря не рискуй, ведь никто не знает, куда вас везут. Ну, а если будет трудно и жизнь будет в опасности, то советую, бросай все и беги, только бегством спасешь себе жизнь. Живи надеждой, смотри, не один ты оставил близких. Не забывай нам писать письма. Много не пиши и плохого тоже, письма, возможно, будут проверять и могут выбросить, если им чтото не понравится. Напиши, где живешь и как, а когда встретимся, тогда все расскажешь.

— Папа, я читал когда-то о том, как Ленин за границей жил. Он писал много секретных писем. Их проверяла царская цензура, но никогда не могла прочесть, что там написано. Он писал чернилами, а между строчками молоком. Молоко когда высыхает, то не остается и следа от него. Но его друзья знали, что нужно делать, они проглаживали письмо горячим утюгом и тогда проявлялись буквы. Я уже пробовал и очень хорошо получается. Я буду тоже так писать, а вы уже знайте, что нужно делать с моим письмом.

— Смотри, Гриша, зря не рискуй, а то ты начитался всяких книжек, а в жизни оно все по-другому бывает.

— Не переживай, папа, все будет хорошо.

— Дал бы Бог.

Так, разговаривая, мы пришли на станцию, где нас ожидал товарный эшелон. Некоторые вагоны уже были заняты. Двери были закрыты, но верхние люки открыты и по ним можно было определить, в каких вагонах едут девушки, а в каких парни. Нам открыли два вагона. На полу лежала солома — наша перина. Полиция окружила платформу и приказала лезть в вагоны. Что тут началось, кажется, только сейчас поняли, какая ужасная участь ждет нас. Прощание. Тут подошла и моя погонщица. Мы обнялись, поцеловались, всплакнули и на прощание она подарила мне платочек. Потом отец и мать стали прощаться. О, это совсем не то прощание, когда нас провожали в город на работу, как хотелось запомнить навсегда родные черты.

— Прощай, сыночек, может, это последний раз мы видимся с тобой. Будем надеяться на лучшее, до встречи.

Это были последние прощальные слова — больше я их не видел. Матерей невозможно было оторвать от детей. Полицаи стали отгонять родных, бить прикладами, но невозможно было что-то сделать. Состав стал медленно трогаться, вся толпа рванулась следом. Долго бежали, потом постепенно стали отставать. Потом остановились и нам было видно издалека, как все стояли с поднятыми руками, будто в последней надежде обращаясь к небу, моля о помощи.

В вагоне было очень жарко. В углу стоял бачок с водой, один парень стал предупреждать:

«Воду пейте понемножку и ни капли чтоб не разлили на пол, продукты расходуйте экономно, вдруг ехать будем долго». Так этот парень и стал старшим по вагону.

Девчата с нашего села ехали в соседнем вагоне. Стало очень душно и кое-кто начал пробираться к люку, но другие стали возмущаться, что совсем нет воздуха.

Постепенно все замолчали. Хотелось осмыслить происшедшее. Ведь последние сутки прожили как во сне.

Уже под вечер поезд остановился в поле. С одной стороны открыли двери, от вагонов далеко отходить запретили. Это было наше первое испытание — ведь не животные же мы. Хотя бы на какой — нибудь станции остановились, где был бы туалет. Но нам объяснили, что на станциях остановок не будет, чтоб не разбежались.