Пьесы - Шоу Бернард Джордж

МАДЗИНИ (в беспокойстве). Свет что-то уж очень яркий.

НЯНЯ (смотрит на дом). Это мистер Хэшебай зажигает свет во всем доме и срывает шторы.

РЭНДЕЛЛ (выбегает в пижаме, растерянно размахивая флейтой). Ариадна, душа моя, радость моя! Идите в подвал! Умоляю вас!

ЛЕДИ ЭТТЕРУОРД (совершенно невозмутимо лежа в гамаке). Жена резидента – в подвале, с прислугой! Ну, Рэнделл!

РЭНДЕЛЛ. А что ж мне делать, если вас убьют?

ЛЕДИ ЭТТЕРУОРД. Вас, вероятно, тоже убьют, Рэнделл. А ну-ка покажите, что вы не трусите, и поиграйте нам на флейте. Пожалуйста, сыграйте нам: «Пылайте, огни очагов».

НЯНЯ (мрачно). Уж насчет того, чтобы пылало, они позаботятся, вон эти… эти…

РЭНДЕЛЛ (пытается играть). У меня губы трясутся. Не могу ни звука сыграть.

МАДЗИНИ. Надеюсь, бедняга Менген цел и невредим?

МИССИС ХЭШЕБАЙ. Он спрятался в песочной яме.

КАПИТАН ШОТОВЕР. Мой динамит привлек его туда. Десница божья.

ГЕКТОР (выходит из дома и большими шагами идет на прежнее место). Мало света. Нам бы надо до небес пылать.

ЭЛЛИ (вся дрожа от возбуждения). Зажгите дом, Марк.

МИССИС ХЭШЕБАЙ. Мой дом? Ни за что!

ГЕКТОР. Я уж думал об этом. Да не поспеть теперь.

КАПИТАН ШОГОВЕР. Час суда настал. Мужество не спасет вас. Но оно покажет, что души ваши еще живы.

МИССИС ХЭШЕБАЙ. Ш-шшш… Слушайте. Слышите, вот сейчас? Как это великолепно!

Все поворачиваются спиной к дому и прислушиваются, глядя вверх.

ГЕКТОР (внушительно). Мисс Дэн, вам совершенно не годится оставаться здесь. Мы все из этого дома – мошки, летящие на огонь. А вам бы лучше в подвал пойти.

ЭЛЛИ (презрительно). Не думаю.

МАДЗИНИ. Элли, дорогая… Пойти в подвал, в этом же нет ничего унизительного. Всякий офицер скомандовал бы своим солдатам: марш по прикрытиям! Мистер Хэшебай ведет себя здесь как любитель. Менген и бродяга поступили совершенно разумно. Вот они-то и уцелеют.

ЭЛЛИ. Пусть уцелеют. Я буду вести себя как любитель. А вот ты зачем подвергаешь себя опасности?

МАДЗИНИ. Подумать только, какой опасности подвергают себя эти бедняги – там, наверху.

НЯНЯ. О них еще думать! Убийцы проклятые! Скажете тоже.

Страшный взрыв сотрясает землю. Они откидываются на своих сиденьях, кое-кто хватается за ближайшую опору. Слышно, как из окон со звоном вылетают разбитые стекла.

МАДЗИНИ. Никто не ранен?

ГЕКТОР. Куда попало?

НЯНЯ (со злорадством). Прямо в песочную яму. Своими глазами видела. Так ему и надо. Сама видела. (Со злобным смехом бежит к песочной яме.)

ГЕКТОР. Одним мужем стало меньше на свете.

КАПИТАН ШОТОВЕР. Тридцать фунтов первоклассного динамита – и попусту!

МАДЗИНИ. Ах, бедный Менген!

ГЕКТОР. Да что вы, бессмертный, что ли, что жалеете его? Теперь наша очередь.

Все молча, в страшном напряжении, ждут. Гесиона и Элли крепко держат друг друга за руки. Доносится отдаленный взрыв.

МИССИС ХЭШЕБАЙ (выпуская руку Элли). Ах, они пролетели мимо!

ЛЕДИ ЭТТЕРУОРД. Опасность миновала. Рэнделл, идите спать.

КАПИТАН ШОТОВЕР. Все по местам. Корабль невредим. (Садится и тут же засыпает.)

ЭЛЛИ (в отчаянии). Невредим!

ГЕКТОР (с омерзением). Да. Невредим. И до чего же опять стало невыносимо скучно. (Садится.)

МАДЗИНИ (садясь). Как я, оказывается, ошибся, – ведь вот мы все уцелели, а Менген и бродяга…

ГЕКТОР. Два вора…

ЛЕДИ ЭТТЕРУОРД. …два деловых человека…

МАДЗИНИ. …оба погибли. А бедному священнику придется, по-видимому, строить себе новый дом.

МИССИС ХЭШЕБАЙ. Но какое замечательное ощущение! Я думаю – может быть, они завтра опять прилетят.

ЭЛЛИ (сияя в предвкушении этого). Ах, я тоже думаю!

Рэнделлу удается, наконец, изобразить на флейте «Пылайте, огни очагов…»

Кандида

Перевод М.П. Богословской, С.П. Боброва

Действие первое

Ясное октябрьское утро в северо-восточной части Лондона; это обширный район вдали от кварталов Мейфера и Сент-Джемса; в его трущобах нет той скученности, духоты и зловония. Он невозмутим в своем мещански-непритязательном существовании: широкие улицы, многотысячное население, обилие уродливых железных писсуаров, бесчисленные клубы радикалов, трамвайные пути, по которым непрерывным потоком несутся желтые вагоны. Главные улицы благоденствуют среди палисадников, поросших травою, не истоптанных человеческой ногой за пределами дорожки, ведущей от ворот к подъезду; глаз отупело мирится с унылым однообразием неприглядных кирпичных домов, черных чугунных решеток, каменных тротуаров, шиферных крыш, с благопристойностью дурно одетых и непристойностью бедно одетых людей, которые здесь ко всему пригляделись и по большей части бескорыстно занимаются чужими делами. Некоторая доля энергии и вживления сказывается в кокнейской страсти к наживе и деловой предприимчивости. Даже полисмены и часовни чередуются здесь не достаточно редко, чтобы нарушить однообразие. Солнце весело сияет, никакого тумана. И хотя дым на всем оставляет явные следы, отчего лица, руки, штукатурка, кирпич и все кругом не отличаются ни чистотой, ни свежестью, он висит не такой тяжелой пеленой, чтобы беспокоить лондонского обывателя. В этой пустыне неприглядности есть свой оазис. Неподалеку от ведущей сюда Хэкней-Род имеется парк в двести семнадцать акров, обнесенный не решеткой, а деревянным забором; зеленые лужайки, деревья, озеро для любителей купаться, цветочные клумбы, делающие честь прославленному кокнейскому искусству возделывания газона, и песчаная площадка – куча песку, когда-то привезенного с пляжа для забавы детей, но быстро покинутая ими, после того как она превратилась в естественный приют паразитов, в обиталище всякой мелкой твари, которой изобилуют Кингленд, Хэкней и Хокстон. Павильон для оркестра, лишенная всякого убранства трибуна для Религиозных, антирелигиозных и политических ораторов, крикетное поле, спортивная плсшалка и старинная каменная беседка – таковы его аттракционы. Там, где пейзаж обрамлен деревьями или зелеными холмами, – это приятное место; там, где голая земля подходит к серому забору, кирпичу, штукатурке, к высоко расклеенным рекламам, тесному строю труб и завесе дыма, – ландшафт уныл и мрачен.

Самый приятный вид, на Виктория-парк, открывается из окна дома, принадлежащего церкви святого Доминика; оттуда не видно ни одного кирпича. Дом приходского священника стоит обособленно, у него свой палисадник и крыльцо с террасой. Посетители ходят через крыльцо и террасу; поставщики провизии и свои домашние ходят через дверь под крыльцом, ведущую в нижнее помещение, которое состоит из столовой и кухни. Наверху, вровень с входной дверью, расположена гостиная с большим зеркальным окном в парк. В этой единственной комнате, куда не допускаются дети и семейные трапезы, трудится приходский священник, достопочтенный Джемс Мэвор Морелл. Он сидит на жестком вертящемся стуле с круглой спинкой, в конце длинного стола, который стоит так, что, глядя через левое плечо, можно наслаждаться видом парка. К противоположному концу стола придвинут маленький столик, на нем пишущая машинка. За машинкой, спиной к окну, сидит машинистка. Большой стол завален брошюрами, журналами, письмами, заставлен целой системой картотечных ящиков, тут же календарь-блокнот, почтовые весы и прочее. Перед столом, посредине, повернутый сиденьем к священнику, стоит стул для посетителей. Рядом, так, что можно достать рукой, – этажерка, и на ней фотография в рамке. Стена позади уставлена книжными полками, и зоркому, опытному глазу нетрудно догадаться о склонности священника к казуистике и богословию – по теологическим очеркам Мориса и полному собранию стихов Броунинга, о его прогрессивных убеждениях – по «Прогрессу и бедности», выделяющемуся своим желтым корешком, по «Фабианским опытам», «Мечте Джона Болла», «Капиталу» Маркса и десятку других литературных вех социализма. Напротив, в другом конце комнаты, около стола с машинкой, дверь. Подальше, против камина, – книжный шкаф и рядом кушетка. В камине горит веселый огонь; и этот уголок у камелька с удобным креслом и черным обливным, расписанным цветами горшком для угля с одной стороны и маленьким детским стульчиком с другой выглядит очень уютно. В деревянной полированной раме камина вырезаны изящные полочки с тоненькими полосками зеркала, пропущенными в панели; на полке, в кожаном футляре, неизменный свадебный подарок – будильник, а на стене над камином – большая репродукция с главной фигуры Тицианова «Успения». В общем это комната хорошей хозяйки, над которой, в пределах письменного стола, одержал верх беспорядочный мужчина; но повсюду вне этих пределов женщина безусловно сохраняет полный авторитет. Декоративные качества обстановки изобличают стиль «гостиного гарнитура», изготовляемого предприимчивой мебельной фирмой из предместья; но в комнате нет ничего ни бесполезного, ни претенциозного; ист-эндскому священнику не по карману всякие нарядные безделушки.