Сатана и Искариот. Части первая и вторая - Карл Май

— Да.

— Кто завел об этом разговор? Я имею в виду — с самого начала? Вы сами или он?

— Он. Он указал мне на большие преимущества найма немецких переселенцев, а так как он в то же время предложил сам уладить это дело, то я передал ему все полномочия.

— Вы настолько хорошо его знали, что смогли доверить ему дела?

— Да. А почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что я хотел бы знать, считаете ли вы его честным человеком.

— Конечно, считаю. Он — абсолютно честный человек и уже оказал мне значительные услуги.

— Значит, вы знаете его уже довольно долгое время?

— Несколько лет. Его мне рекомендовали люди, каждое слово которых имеет большое значение для меня, и до сегодняшнего дня он пользовался полным моим доверием. Вы, кажется, судите о нем по-другому?

— Совершенно по-другому!

— Вероятно, он чем-нибудь вас обидел, раз вы питаете к нему предубеждение.

— Нет, напротив, он испытывал ко мне весьма дружественные чувства. Позвольте, я расскажу!

Он уселся на своем стуле поудобнее, приняв выражение величайшей сосредоточенности, и я рассказал ему обо всем, что пережил со времени прибытия в Гуаймас, обо всех своих наблюдениях и о выводах, сделанных мною из всего случившегося. Он выслушал меня, не говоря ни слова, не изменившись в лице, но, когда я закончил, на губах его появилась ироническая усмешка, и он спросил, недоверчиво поглядывая на меня со стороны:

— То, что вы мне рассказали, происходило на самом деле?

— Я не прибавил от себя ни слова!

— Из вашего удостоверения личности я узнал, что вы писали репортажи для какой-то газеты. Может быть, вам случалось в жизни и рассказы писать?

— Да.

Тогда он подскочил, хлопнул в ладоши и со смехом воскликнул:

— Да я же сразу об этом подумал! Иначе и быть не могло! Только писатель, или романсеро[58], видит повсюду вещи, существующие лишь в его воображении! Это Мелтон-то негодяй! Да он самый утонченный, достойнейший и даже самый набожный кабальеро из тех, кого я только знаю! Такое может утверждать только человек, витающий в таких сферах, о которых мы, простые смертные, и понятия не имеем. Сеньор, вы меня позабавили, вы меня очень и очень позабавили!

Он прошелся по комнате, потер с довольным видом руки и при этом засмеялся, как некто, оценивший очень изящную шутку. Я дождался паузы в его хохотке и с полным равнодушием заметил:

— Ничего не имею против того, что вы чувствуете себя так весело после моего рассказа; я только желаю, чтобы теперешнее ваше удовольствие не сменилось позже горчайшим разочарованием!

— Не надо заботиться обо мне, сеньор! Не надо никакого сочувствия к моему положению. Вы видите опаснейших слонов там, где летают одни безвредные мухи.

— А тот стюард? Уэллер?

— Его зовут Уэллером, он слуга на корабле. Вот и все!

— А его разговор с мормоном?

— Вы не так поняли. У вас безграничная фантазия!

— А его отец, разыскавший мормона в кустарнике?

— Он также существует только в вашем воображении. Вы же только предполагаете, что это был Уэллер-старший!

— А присутствие индейского вождя?

— Оно может быть объяснено каким-то очень простым обстоятельством или случайностью.

— А моя встреча с вождем племени юма и белым, оружие которого помечено инициалами «Р» и «У»?

— Это нисколько меня не касается, совсем не касается. Есть тысячи фамилий, которые начинаются с буквы «У». Почему же тот человек непременно должен был быть Уэллером! Зачем вам вообще надо было вмешиваться в эту стычку? Дело вас совершенно не касалось. Благодарите Бога, что вы вышли из переделки целым и невредимым! Какой-то escritor не тот человек, кому пристало сражаться с индейцами. Это вы должны оставить нам, жителям этих диких краев, которые знают краснокожих и умеют обращаться с оружием!

Я полагал, что асьендеро незнакомо имя Олд Шеттерхэнда, а поэтому не упоминал его в своем рассказе. Теперь, когда меня высмеяли в лицо, мне также не пришло в голову ссылаться на мои прежние заслуги, потому что можно было поставить десять против одного, что и тогда он не окажет мне доверия, физически он был очень красивый человек, но духовно — серая посредственность, которой мои вполне логичные заключения казались фантазиями. Я увидел, что мне не удастся поколебать его веру в Мелтона, а правильность моих предположений может быть доказана не словами, а только событиями. Поэтому я отказался от попыток убедить его в своей правоте, повторив еще раз только лишь свою просьбу о сохранении этого разговора в тайне, на что он, снова со смехом, дал утвердительный ответ:

— Что до этого, то вам не следует беспокоиться, потому что я не имею желания выставлять себя в смешном виде. Сеньор Мелтон посчитал бы, что я сошел с ума, если бы повторил кому другому подобную глупость; он вынужден был бы предположить, что эдакая фантазия родилась в моей собственной голове. Значит, я буду обо всем молчать. А как обстоит дело с должностью бухгалтера? Мелтон в самом деле обещал ее вам?

— Да.

— Невероятно, просто невероятно! Он же знает столь же хорошо, как и я сам, что никакого бухгалтера мне не нужно.

— Он только намеревался завлечь меня сюда таким обещанием.

— Это еще зачем? Для чего вы здесь нужны?

— Я сам не знаю причины.

— Так вон оно что! У вас есть одни голословные утверждения, но нет никаких точных фактов. Я полагаю, что эта бухгалтерская должность тоже является плодом вашей фантазии.

— То есть вы, дон Тимотео, просто считаете меня сошедшим с ума!

— Ну, сумасшедшим я вас не считаю, но какое-то колесико крутится у вас в голове быстрее, чем нужно. Рекомендую вам обследоваться в какой-нибудь больнице; может быть, еще не поздно спасти весь механизм.

— Спасибо, дон Тимотео! Голова у одного работает быстрее, у другого медленнее, от этого могут возникать забавные ситуации, и кто-то может упрекнуть другого в излишней доле фантазии, а тот возразит упреком в умственной лени. От должности бухгалтера я отказываюсь. Вообще я не собирался претендовать на это место.

— Ваша уступчивость и деликатность меня радует, сеньор, потому что, раз уж вы заговорили об умственной лени, я признаюсь, что мы, возможно, не ужились бы друг с другом. Когда вы намерены уехать?

— Завтра утром, с вашего разрешения.

— Даю вам это разрешение уже сегодня, даже в этот самый момент.

— Это означает, что вы выставляете меня за ворота?

— Не только за ворота, но и за пределы моей асиенды.

— Дон Тимотео, это — жестокость, противоречащая всем местным обычаям!

— Мне очень жаль! Но в этом вы сами виноваты! Эта видимая жестокость на самом деле является только лишь необходимой мерой предосторожности, которая, может быть, покажет вам, что я все же не такой уж отсталый человек, за какого вы меня приняли. Вы предупредили меня о нападении индейцев, возникшем только в вашем воображении; оно бы произошло, и пожалуй, немедленно, если бы я оставил у себя вас и ваших спутников. Вы убили сына вождя индейцев-юма, и вождь, безусловно, преследует вас. Оставь я вас у себя, на мою голову свалилось бы все племя. Пожалуй, вы согласитесь с тем, что я должен от вас избавиться!