Том 2. Стихотворения 1850-1873 - Федор Тютчев

В комментариях ко второму тому поставлена задача воссоздания тютчевского творческого настроя, поэтической субъективности, своеобразия его эстетических эмоций, раскрытия его духовности, монархических и религиозных позиций. Особенно заметна связь стихотворений, вошедших в этот том, с политической публицистикой и эпистолярием Тютчева (см. т. 3–6 настоящего издания).

Значительное место в комментариях заняли отзывы литературных критиков, писателей, поэтов, публицистов и философов о наиболее выдающихся, как бы программных, стихотворениях — «Поэзия», «Эти бедные селенья…», «Над этой темною толпой…», «Пошли, Господь, свою отраду…», «На новый 1855 год», «А. А. Фету», о стихотворениях «денисьевского» цикла.

После 1844 г. и до конца своих дней Тютчев в основном жил в России, лишь наездами бывая в европейских странах. В стихотворениях этого периода он чаще обращается к событиям русской жизни, а если речь шла о западноевропейской, то с подчеркнуто русской точки зрения. В комментариях дано развернутое объяснение реальной социально-политической ситуации той поры в России и Западной Европе. Впервые прокомментированы религиозные, православные взгляды поэта, отраженные в его стихах, отдельных образах и обращениях.

Приведен необходимый историко-культурный, литературный и лингвистический комментарий. В справочном аппарате использованы принятые сокращения.

Текстологическая работа и комментирование осуществлены группой ученых под руководством В. Н. Касаткиной, авторская принадлежность комментариев (или фрагментов) обозначена в следующих сокращениях: А. А. — А. П. Ауэр, А. Б. — А. И. Безбородова, Э. З. — Э. В. Захаров, В. З. — В. П. Зверев, В. К. — В. Н. Касаткина, Н. К. — Н. Г. Коваленко, А. М. — А. Ф. Монахова, Е. О. — Е. С. Островская, Ю. Р. — Ю. А. Ростовцев, Ф. Т. — Ф. Б. Тарасов, А. Ш. — А. В. Шапурина, Т. Ф. — Т. В. Федосеева. О характере и точности тютчевских переводов стихотворений иностранных классиков дали свои заключения Л. К. Латышев (Л. Л.) и М. Г. Марианашвили (М. М.).

Автографы (2) — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 25. Л. 3; Мураново (воспроизведен в ж. «Новый путь», 1903, № 11).

Списки — Сушк. тетрадь (с. 43); Муран. альбом (с. 50); РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 55 (1). Л. 85.

Первая публикация — Москв. 1850. № 7. Кн. 1. С. 163; вошло в Совр. 1854. Т. XLIV. С. 39; Изд. 1854. С. 39; Изд. 1868. С. 117; Изд. СПб., 1886. С. 136; Изд. 1900. С. 160.

Печатается по автографу Мураново. См. «Другие редакции и варианты». С. 274*.

Автограф в РГАЛИ — на небольшом листе бумаги, чернилами; вариант беловой, с заглавием, с одной поправкой в 4-й строке: «Она сама слетает к нам»; зачеркнуто слово «сама» и сверху написано — «с Небес». 2-я строка — «Среди клокочущих зыбей…». Последнее слово поддержало аллегорический образ, возникший уже в первой строке (образ грозы на море) и продолженный в следующих строках. Появление в 4-й строке слова «с Небес» закрепляло аллегорию. Синтаксическое оформление стихотворения традиционно тютчевское, особенно в стихотворениях с образом воды: в конце строк 2-й, 4-й, 5-й, 6-й, 7-й стоит тире с удлиненными линиями.

Автограф Мураново беловой, без исправлений, правка предыдущего варианта 4-й строки учтена. Появился вариант 2-й строки: «Среди клокочущих страстей». В графике выражена тенденция к написанию прописных букв в начале слов, не обязательно заглавных: «Страстей», «Стихийном», «Сынам», «Громов», «Клокочущих», «Небес», «Земным», «Лазурной», «Взоре», «Море», «Елей», в слове «Небесная» первая буква «N» (лат.). Очевидно, что графика передавала стремление к олицетворению изображаемого. Заглавие «Поэзия» подчеркнуто; в конце стихотворения — также черта; тире стоят в конце 4-й и 6-й строк, в 5-й — запятая и тире.

Печатные издания восходят к автографам: в Москв. 2-я строка — «Среди клокочущих страстей», в Совр. — «Среди клокочущих зыбей», также в Изд. 1854, Изд. 1868, Изд. СПб., 1886, Изд. 1900. Все эти издания отдали предпочтение слову «зыбей». Везде стихотворение печатается с заглавием. В Изд. СПб., 1886 появилась дата — «1848», она указана и в Изд. 1899, в других изданиях отсутствует. Печатные издания не воспроизводят особенностей тютчевской графики и пунктуации. Но появилось тире после слова «Небесная» в 5-й строке («Небесная — к земным сынам»). Оно сохраняется в подавляющем большинстве изданий. Как правило, стихотворение печатается как однострофное (таково оно и в автографе). Но в Изд. 1899 напечатано в виде двух четверостиший.

Г. И. Чулков (Чулков II. С. 18) за основу взял второй автограф, воспроизведенный в Москв. и в ж. «Новый путь», но по ошибке на первое место поставил 4-5-ю строки (там же. С. 297), хотя в автографах и в Москв. стихотворение печатается со строки «Среди громов, среди огней…» и т. д. Дату 1848 г. он принял с сомнением.

Датируется концом 1840-х — началом 1850-х гг., цензурное разрешение в Москв. — 31 марта 1850 г.

Стихотворение начало ряд высказываний поэта о социальных катаклизмах, вводило в сферу его тревожных предчувствий и в то же время надежд на силу поэтического слова, благотворно воздействующего на людские души.

По-видимому, С. С. Дудышкин (Отеч. зап. С. 55–56) первым отозвался на тютчевскую «Поэзию»: «…как вдруг откуда-то послышался прежний гармонический строй и чей-то звучный голос снова напевает слуху давно знакомую ему мелодию… Приятно забыться хоть на час в беседе с музою и вспомнить то время, когда она была постоянною гостьей в нашей литературе» (цитирует полностью стихотворение по Изд. 1854. — Ред.). Дальнейший анализ образов состоит в утверждении чистого искусства, заключенного в лирике «вечно-ясной», «вечно-прекрасной», живущей «на недоступной высоте», откуда все представляется ей в светлом сиянии. С улыбкою смотрит она на мир Божий, и никакая гроза не смутит ее покоя. Самое смятение природы видит она не иначе как в ярких, радужных цветах. Из прозрачных облаков и из молниеносных туч равно берет она свои краски, которыми пишет великолепные картины. Радости жизни становятся ярче под ее оживленною кистью, и самые тревоги жизненные как бы смягчаются и получают более нежный колорит от одного прикосновения волшебной руки ее. Как сама она полна гармонии, так все, даже самые горькие жалобы сердца, разрешаются на языке ее в удивительную гармонию». Эстетический комментарий Дудышкина подчеркнул идею «примирительной» роли поэзии, и критик неоднократно употребляет само слово «гармония», которое отсутствует в стихотворении, акцентирующем разлад мятежного бытия с поэзией. У Тютчева поэзия «льет примирительный елей», запечатлен сам процесс, но ничего не сказано о его результатах. В Пантеоне, отд. 5. С. 5–6 критике подвергнут разбор стихотворения в Отеч. зап., рецензент упрекает автора хвалебной статьи за красивость, риторику слога и одобрение неясных образов Тютчева.

А. Дерман полемизировал с В. Я. Брюсовым по поводу сперва «Silentium!», а затем и «Поэзии»: «Не менее странно истолкование, данное стих. «Поэзия»: «…лиры у Тютчева было две, впрочем, дивно согласованных между собою. Первая была посвящена поэзии, воспевающей «блеск проявлений» дневного мира, поэзии умиротворяющей, явной. Это о ней сказал Тютчев:

Она с небес слетает к нам,Небесная — к земным сынам,С лазурной ясностью во взоре,И на бунтующее мореЛьет примирительный елей.

Другая (лира) была посвящена хаосу и стремилась повторить «страшные песни», взрывающие в сердце «порой неистовые звуки».

Никаких двух лир, хотя бы и «дивно согласованных», у Тютчева не было, а была одна и об этой одной говорится в «Поэзии», от которой, к сожалению, оторваны первые три строчки, без которых мысль стихотворения пропадает. Вот они:

Среди громов, среди огней,Среди клокочущих зыбей,В стихийном пламенном раздореОна с небес слетает к нам

и т. д.

Эти строки с непререкаемой убедительностью говорят, что «поэзия» слетает не только для «воспевания» блеска проявлений «дневного мира», как это кажется Брюсову, но слетала в самый разгар «стихийного пламенного раздора», чтобы пролить на него «примирительный елей»; т. е. не для превращения «стихийного раздора» по существу в блеск проявлений «дневного мира», а для введения, и этого блеска, и раздора, и всех внутренних хаотических процессов душевной жизни в русло поэтического выражения, в ритмический порядок. Не о содержании хаоса или дневного блеска говорит здесь поэт, а лишь о процессе творчества, о превращении бесформенности в форму» (Заветы. С. 197–198).