Князь Святослав - Николай Кочин

Глава 10

Друзья - враги

Придя домой, Цимисхий хорошенько выспался и вспомнил подробности прошедшей ночи с завидным удовольствием. Он замечал и раньше, что царица смотрит на него влюблёнными глазами, но никогда не рискнул бы пойти на сближение с ней, если бы не этот старый ревнивец, который прямо-таки Исходил весь такой свирепой подозрительностью, что даже его, родного племянника, остерегался держать в столице и постарался выдворить на Восток.

- Ну, старая ханжа, - выругался Цимисхий добродушно, - вот я тебе и отомстил за это.

И он заранее тешил себя тем, как станет рассказывать об этом своим верным и близким друзьям, которых почти всех он пригласил сегодня на пирушку. Стол был роскошно сервирован отборными винами и изысканными кушаньями. Но пришло время гостеванья, а ни один не явился. Первый раз в жизни Цимисхий ощутил холодное дыхание надвигающейся катастрофы. Томительное ожидание сменилось тяжёлой тревогой. Сперва он заказал повозку, потом передумал, велел подать паланкин, несомый десятью рабами. Паланкин - это торжественнее и великолепнее. Только цари да особо знатные персоны им пользовались. Он велел проносить себя по фешенебельным и богатым улицам и останавливаться у домов самых близких и сановных друзей. И тут же посылал слугу доложить о своём прибытии. На этот раз даже самый закадычный друг не оказывался дома. А когда на улицах Цимисхий встречал знакомых, то они притворялись, что его не заметили, хотя в другое время почли бы за честь, если бы он одним только кивком головы ответил на их приветствие.

Привыкший испытывать судьбу, и хорошо знающий, что и самые верные друзья иной раз оставляют нас в минуты страшной опасности, он взял, как говорят, быка за рога, и поехал во дворец к самому василевсу. Он был один из немногих, которым позволялось входить в Священные палаты без доклада. Стража знала его, любила его, - он был очень с нею щедр на подачки. Но на этот раз гвардеец, стерегущий ворота во дворец, молча и решительно перегородил мечом дорогу. Цимисхий и сам схватился за меч, намереваясь срезать тому голову. В другой раз он это и сделал бы, но непреклонный вид сурового гвардейца остудил его порыв.

- Немедля доложи василевсу, что его просит принять доместик Востока, - сказал Цимисхий, дрожа от гнева.

Гвардеец удалился, а другой, стоящий на противоположной стороне ворот, подняв меч, держал его готовым к действию. Так ни с кем не поступали, кроме подозрительных лиц и врагов империи. Долго ждал Цимисхий, как самый заурядный чинуша. Наконец дворцовый служитель вышел и бесстрастным голосом сказал:

- Его Величество василевс Царства ромеев, дражайший владыка мой, изволили выразить удивление в ответ на вашу просьбу: такого доместика на Востоке не значится.

Служитель, показав Цимисхию спину, тут же удалился. Доместик Востока знал лучше всех, что это значило, поскорее надо уносить ноги из столицы, пока не настиг тебя кинжал из-за угла, яд за столом, или пожар в доме - способы, которыми издавна расправлялись с недругами византийские владыки. Дома Цимисхия ждал приказ Никифора Фоки - немедленно покинуть Константинополь и жить в своей вотчине в глубинке азиатских владений.

Цимисхий начал спешно собираться в дорогу. Сперва он решил очистить библиотеку от лишних манускриптов, чтобы легче перевезти её на Восток. Для этого он призвал своего друга, молодого и образованного историка - монаха Льва Дьякона. Лев Дьякон писал историю своего времени втайне ото всех, и только Цимисхию это было известно. Дьякон не был служилым человеком, его не опасались опальные люди, да и он не боялся их посещать. Лев Дьякон охотно принял участие в разборе манускриптов, папирусов, пергаментов и кодексов, писанных руками искуснейших каллиграфов.

Прежде всего он отобрал сочинения о других народах.

- Их надо оставить, - сказал Лев Дьякон. - Самодовольное высокомерие наше при полном незнании того, что делается соседними племенами, к общему благу поуменьшилось бы, и мы отчётливее представляли бы себе самих себя. Наше сознание, глядишь, кое-где возмутилось бы при невыгодном сравнении с иноземцами и указало бы нам путь к исправлению.

- Эту мысль я вполне разделяю, - сказал Цимисхий. - Кичливость народов смешна перед фактом исчезновения величайших государств и культур. Где грозный Рим? Он сметён с лица земли варварами в шкурах, вооружёнными дубинами. Где величественная Ассирия? Вавилон, поражавший своим великолепием? Мудрые Афины, крохами со стола учёности которых мы робко кормимся? Всё суета сует и томление духа, изрёк Экклезиаст… Род уходит и род приходит… Вот теперь объявился этот Святослав… Невежественный и дерзкий юноша понаделал громких дел, и кто знает, чем всё это кончится. Во всяком случае наш василевс в страшном испуге…

Цимисхий взял в руки свитки, заново переписанные, стал их разглядывать. Это были извлечения из исторических работ касающихся славян и в частности русов. Цимисхий подал их Льву Дьякону.

- Что это?

- Оставь, этот народ заявил о себе давно. Нашими хронистами о нём написано немало. А благодаря Святославу русская земля ведома есть и слышима всеми концами земли.

Дьякон любовно погладил свитки и положил их в кучу избранных.

- Чем это было вызвано - неожиданная для ромеев забота о судьбах варварского народа? - подивился Цимисхий. - О них даже пишут, о них хотят знать? Странная забота.

- Пренебрежение этими сочинениями о славянах, которые известны и сейчас только нам, учёным, скажется, я думаю, в самое ближайшее время. Столкновения с русами, описанные историками, мало кому известны у нас, и это весьма пагубно. История есть память рода человеческого. Ею опасно пренебрегать, за это она мстит. Двигаться вперёд можно только в одном случае: оглядываясь назад. Мы живём окружённые славянами, которых так много и в нашей империи. Если бы читали про них, то знали бы, что славяне, не раз устрашавшие жителей Константинополя и заставлявшие наших предков метаться и плакать, несомненно заявляют себя народом сильным и загадочным. Но кто об этом хочет знать? О последних отважных подвигах Святослава на Востоке до нас доходят только смутные слухи. Да и то никто не принимает их всерьёз. Пожимают плечами, говоря: «Ах, эти дела варваров! Стоит ли о них думать. А думать как раз и надо бы прежде всего прочего! Невежество - вечный враг людей.

- Как жаль, - сказал Цимисхий, - что наши сановники опасаются умных людей и окружают себя угодниками и искателями тёплых мест. Дела государственные шли бы куда лучше. Я бы на месте василевса сделал тебя, Лев Дьякон, логофетом.

Лев Дьякон пропустил мимо ушей это замечание и подал Цимисхию охапку манускриптов.

- Положи их туда же, пригодятся. Это наши современники: писатели и сатирики. Рассмотрение их творчества убеждает нас, что мы владеем великими сокровищами наших предков, компилируем, подражаем им, но, странное дело, отходим от бесстрашия и тонкости их беспощадного ума. Заметь, доместик, что и современные сочинения мы всё ещё рассматриваем с точки зрения эллинского вкуса… До каких пор жить подражаниями? А всё своё: трагедия, лирика, эрос - у нас безмолвствует. Наши поэты сочиняют загадки, эпиграммы, панегирики и басни, в то время как в их умах ещё звучит гомеровская мелодия, но они сами бессильны подняться до её величия. Подражательность, топтание на месте… робкое чириканье… Прислужничество в поэзии.

- А что тому виною? - обеспокоенно спросил Цимисхий. - Ведь заработки поэтов нашего времени не уменьшились, значит есть чем существовать.

- Заработки увеличились. Верно. Но разве в этом дело? Для творчества нет ничего хуже, чем корыстное, низменное следование суеверию, хотя бы оно и всеми было разделяемо. Очень вредит таланту рабское служение популярности. Низкопоклонная мысль, боясь впасть в ересь, только и ищет случая угодить сильным мира, не заботясь об истине. А между тем, несмотря на сочинения, которые никто не читает, все пишутся, хоть сами авторы и знают, что всё это бесплодно. Но ведь никто не решится сказать, чтобы зря не тратили пергамент, который так дорог.

- Кланяться и льстить, конечно, легче, - заметил Цимисхий, связывая отобранные Львом Дьяконом свитки некоторых поэтов, который он считал не совсем безнадёжными. - Нюнить, пригибать спину, поддакивать писатели учатся у сановников… Да, да, это легче, чем высказывать правду и иметь мужество и решимость поделиться своим мнением с другими…

Лев Дьякон выдернул из кучи связку рукописей, прочитал и поморщился:

- И это называется поэзией. Панегирики в честь василевса или приближенных к ним лиц. Чем значительнее лицо, тем больше лести и похвал. Наши поэты дошли до предела самоуничижения, что отразилось и на стиле, он стал велеречив, бездушен и бессодержателен. Набор красивых слов и фраз: «О, ты моё солнце, превыше всякой простоты, всякого разума, всякой силы…»