Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915 - Леонид Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В нише тихо болтают две сиделки. Выходит из коридора второй врач, доктор Прямой, — еще молодой человек, близорукий и очень скромный. При его приближении сиделки смолкают и принимают почтительные позы. Кланяются.
Прямой. Добрый вечер. Васильева, что тут такое? Припадок?
Васильева. Да, Сергей Сергеич, припадок.
Прямой. Чья это комната? (Присматривается к двери.)
Васильева. Керженцева, того самого, Сергей Сергеич. Убийцы.
Прямой. А, да. Так что с ним? Иван Петрович там?
Васильева. Там. Теперь ничего, успокоился. Вот Маша идет, ее можно спросить. Я только пришла.
В камеру хочет войти сиделка Маша, еще молодая женщина с приятным, кротким лицом; доктор окликает ее.
Прямой. Послушайте, Маша, ну как?
Маша. Здравствуйте, Сергей Сергеич. Теперь ничего, стих. Лекарство несу.
Прямой. А! Ну, несите, несите.
Маша входит, осторожно открывая и закрывая дверь.
А профессор знает? Ему говорили?
Васильева. Да, докладывали. Они сами хотели прийти, да теперь ничего, отошел.
Прямой. А!
Из камеры выходит служитель и вскоре возвращается назад. Все провожают его глазами.
Васильева (тихо смеется). Что, Сергей Сергеич, не привыкли еще?
Прямой. А? Ну-ну, привыкну. Что он, буйствовал или так?
Васильева. Не знаю.
Сиделка. Буйствовал. Насилу трое справились, так воевал. Такой уж он Мамай!
Обе сиделки тихо смеются.
Прямой (строго). Ну-ну! Нечего тут зубы скалить.
Выходит из камеры Керженцева доктор Иван Петрович, у него слегка кривые колени, ходит переваливаясь.
А, Иван Петрович, здравствуйте. Как там у вас?
Иван Петрович. Ничего, ничего, прекрасно. Дайте-ка сигареточку. Что, на дежурстве сегодня?
Прямой. Да, на дежурстве. Да услыхал, что у вас тут что-то, зашел посмотреть. Сам хотел прийти?
Иван Петрович. Хотел, да теперь незачем. Кажется, засыпает, я ему такую дозу вкатил… Так-то, батенька, так-то, Сергей Сергеич, так-то, душечка. Крепкий господин Керженцев человек, хотя по подвигам его можно было ожидать и большего. Подвиг-то его знаете?
Прямой. Ну как же. А отчего, Иван Петрович, вы не отправили его в изоляционную?
Иван Петрович. Так обошлись. Сам идет! Евгений Иваныч!
Оба врача бросают папиросы и принимают почтительно-выжидающие позы. В сопровождении еще одного врача подходит профессор Семенов, внушительный, крупных размеров старик с исчерна-седыми волосами и бородой; вообще он сильно облохмател и несколько напоминает дворового пса. Одет обычно, без балахона. Здороваются. Сиделки отходят в сторону.
Семенов. Здравствуйте, здравствуйте. Успокоился коллега?
Иван Петрович. Да, Евгений Иваныч, успокоился. Засыпает. Я только что хотел идти доложить вам.
Семенов. Ничего, ничего. Успокоился — и слава богу. А что за причина — или так, от погоды?
Иван Петрович. То есть частью от погоды, а частью жалуется, что беспокойно, спать не может, сумасшедшие орут. Вчера с Корниловым опять припадок был, полночи завывал на весь корпус.
Семенов. Ну, этот Корнилов мне самому надоел. Керженцев опять писал, что ли?
Иван Петрович. Пишет! Надо бы у него эти писания отобрать, Евгений Иваныч, мне кажется, что это также одна из причин…
Семенов. Ну-ну, отобрать! Пусть себе пишет. Он интересно пишет, потом почитаете, я читал. Рубашку надели?
Иван Петрович. Пришлось.
Семенов. Как заснет, снимите тихонько, а то неприятно будет, как в рубашке проснется. Он ведь ничего помнить не будет. Пусть, пусть себе пишет, вы ему не мешайте, бумаги дайте побольше. На галлюцинации не жалуется?
Иван Петрович. Пока еще нет.
Семенов. Ну и слава богу. Пусть пишет, ему есть о чем поговорить. Перьев ему дайте побольше, коробку дайте, он перья-то ломает, когда пишет. Все подчеркивает, все подчеркивает! Вас ругает?
Иван Петрович. Случается.
Семенов. Ну-ну, он и меня поносит, пишет: а если вас, Евгений Иваныч, в халат одеть, то кто будет сумасшедший: вы или я?
Все тихо смеются.
Иван Петрович. Да. Несчастный человек. То есть никаких симпатий он мне не внушает, но…
Из двери выходит, осторожно прикрывая ее за собой, сиделка Маша. На нее смотрят.
Маша. Здравствуйте, Евгений Иванович.
Семенов. Здравствуйте, Маша.
Маша. Иван Петрович, вас Антон Игнатьич просит, проснулся.
Иван Петрович. Сейчас. Может быть, вам будет угодно, Евгений Иванович?
Семенов. Нет уж, что его тревожить. Идите.
Иван Петрович следом за сиделкой входит в камеру. Некоторое время все смотрят на запертую дверь. Там тихо.
Превосходная женщина эта Маша, моя любимица.
Третий врач. Дверей только никогда не замыкает. Оставить ее распоряжаться, так ни одного больного не останется, разбегутся. Я жаловаться вам хотел, Евгений Иваныч.
Семенов. Ну-ну, жаловаться! Другие запрут, а и убежит, так поймаем. Превосходная женщина, Сергей Сергеевич, вы вот к ней присмотритесь, вам это внове. Не знаю, что в ней есть такое, но чудесно действует на больных, да и здоровых оздоровляет! Этакий прирожденный талант здоровья, душевный озон. (Садится и вынимает папиросу. Ассистенты стоят.) Что же вы не курите, господа?
Прямой. Я только что… (Закуривает.)
Семенов. Я бы на ней женился, до того она мне нравится; пусть книжками моими печку подтапливает, она и это может.
Третий врач. Это она может.
Прямой (улыбаясь почтительно). Что ж, вы холостой, Евгений Иваныч, женитесь.
Семенов. Не пойдет, за меня ни одна женщина не пойдет, я на старую собаку, говорят, похож.
Тихо смеются.
Прямой. А как ваше мнение, профессор, это очень интересует меня: доктор Керженцев действительно ненормален или же только симулянт, как он теперь уверяет? Как поклонника Савелова, случай этот в свое время меня чрезвычайно взволновал, и ваше авторитетное мнение, Евгений Иваныч…
Семенов (качнув головой в сторону камеры). Видали?
Прямой. Да, но этот припадок ничего еще не доказывает. Бывают случаи…
Семенов. И не доказывает, и доказывает. Что говорить? Я этого Керженцева Антона Игнатьевича знаю пять лет, лично знаком, и человек он всегда был странный…
Прямой. Но это еще не сумасшествие?
Семенов. Это еще не сумасшествие, вон и про меня рассказывают, что я странный; да и кто не странный-то?
Из камеры выходит Иван Петрович, на него смотрят.
Иван Петрович (улыбаясь). Просит снять рубашку, обещается, что не будет.
Семенов. Нет, рано еще. Был он у меня — мы про вашего Керженцева говорим — и перед самым почти убийством, советовался о здоровье; кажется, хитрил. И что вам сказать? По моему мнению, ему действительно каторгу надо, хорошую каторгу лет на пятнадцать. Пусть проветрится, кислородцем подышит!
Иван Петрович (смеется). Да, кислород.
Третий врач. Не в монастырь же его!
Семенов. В монастырь не в монастырь, а к людям припустить его надо, он и сам каторги просит. Так я и мнение свое ставлю. Понастроил капканов, да сам в них и сидит; пожалуй, и не на шутку свихнется. А жалко будет человека.
Прямой (задумавшись). А страшная это вещь — голова. Стоит немного покачнуться и… Так иногда и про себя подумаешь: а кто я сам-то, если хорошенько рассмотреть? А?
Семенов (встает и ласково треплет Прямого по плечу). Ну-ну, молодой человек! Не так страшно! Кто про себя думает, что он сумасшедший, тот еще здоровый, а сойдет, тогда и думать перестанет. Все равно как смерть: страшна, пока жив. Вот мы, которые постарше, должно быть, давно уж с ума посошли, ничего не боимся. Посмотрите на Ивана Петровича!
Иван Петрович смеется.
Прямой (улыбается). Все-таки беспокойно, Евгений Иваныч. Непрочная механика.
Издали доносится какой-то неопределенный, неприятный звук, похожий на нытье. Одна из сиделок быстро уходит.
Что это?
Иван Петрович (третьему врачу). Опять, вероятно, ваш Корнилов, чтоб ему пусто было. Всех измучил.