У кладезя бездны. Часть 2 - Александр Афанасьев

Генерал долго молчал, чтобы унять свой гнев.

— Мне нужно допросить этого человека. Возможно, это все же не пустышка.

Генерал кивнул, и я понял — они не смогли.

— Этот парень ваш. Предупреждаю, что весь разговор пишется.

— Его сильно помяли?

— Есть немного. Но не перестарались. Говорить он будет.

Неизвестный, которого мы взяли, сидел голым, привязанным к стулу, привинченном к полу в тесной и душной камере, в камере пахло страхом, кровью и блевотиной, последних двух субстанций было достаточно и на полу. Стул был металлическим, от него отходил толстый черный кабель, который шел к стоящему в углу трансформатору, негромко гудящему, а от трансформатора шел провод к розетке в стене. Еще у стены стоял стол со старомодным кассетным магнитофоном и микрофоном, а перед неизвестным стоял юпитер, применяемый в синематографе для освещения. Сейчас он был выключен и горел верхний свет.

Испытывал ли я жалость к этому человеку? А ничуть! Больше года я прослужил в Персии после того, как Его Величество изволили присоединить Персию к России на правах автономного образования. За мной была вся Персия… я должен был понять, что происходило в них при правлении Шахиншаха, что происходит в них теперь, на кого из "старой гвардии" можно опереться, кого просто уволить, а кого расстрелять от греха подальше. Помните, рассказывал о визите в пыточную тюрьму САВАК и как там людей раскатывали асфальтовым катком? Так это еще не самое страшное, в основном благодаря этой работе у меня теперь седина в волосах и ни к черту нервы. Вот только после свержения САВАКа произошло такое, что… И этого подонка — явно имеющего какое-то отношение к происходящему — я бы и сам с удовольствием током попытал.

Были, конечно, еще мотивы. О них позже… сами поймете.

Неизвестный то ли был без сознания от жары и пыток, то ли просто играл, что он без сознания. Заметив на столе, где велась запись допроса, бутылку воды — я налил стакан, вылил пытаемому на голову. Он застонал, открыл глаза.

— Доброго времени суток, сударь… — сказал я по-русски.

Испугался. Видно, что испугался.

— Не ошиблись. Я русский. Не ожидали?

— Почему?

А ты, гад…

Это был тот, второй, кто был в машине. Тот, чей разговор нам удалось прослушать. Тот, с акцентом Западной Персии…

— А такие как вы никогда не ожидают, что сделанное — к ним же и вернется. Стадион. Вспомнили?

— Я не знаю, о чем вы. Воды…

Я поднес бутылку к губам, неизвестный жадно высосал все, что там оставалось.

— Начнем с самого простого. Ваше имя?

— Имя?

— Да, имя.

Неизвестный задумался.

— Имя у меня есть.

— Какое же?

— Пошел ты! Как тебе такое имя?

Разговор шел на английском.

На этом месте — я должен был ударить допрашиваемого. Или включить ток. Но я не сделал ни того, ни другого. Я думал.

Передо мной был не араб. И не перс. И вообще — не мусульманин. При этом — я был уверен, что именно этот урод — был в одной машине с генералом Тимуром и говорил с ним. Явно не о погоде…

— Асм шома чист? — спросил я, задавая наиболее распространенные и общеупотребимые вопросы, — шома ахлем коджа астид? Шома четур асти? Шома фарси харф мизанид?[49].

Хотя неизвестный прикинулся, что ни хрена не понимает, по глазам я понял — дошло! Понимает!

— На каком языке ты хочешь говорить? Инглиш? Эспаньол? Дойч? Франсе? Итальяно? Фарси?

Нельзя сказать, что я говорил на всех этих языках. Но многое понимал — как и все аристократы, вынужденные много путешествовать. Тот же испанский — благодаря знакомству с Марианной у меня был на довольно высоком уровне.

— Ты не можешь говорить? Хорошо. Надумаешь — скажи.

Обычно — подозреваемый понимает, что полицейскому нужно его признание — и получается, что полицейский в каком-то смысле зависит от него. Моей задачей сейчас было показать, что это не так.

— Вспомнишь свое имя, дай знать.

Я постучал в дверь, чтобы меня выпустили.

— Интересный вы человек, адмирал Воронцов…

Я вздохнул. То же самое — я слышал два дня назад совсем при других обстоятельствах. И от кое-кого, кто привлекательнее Молота Ислама.

— Да и вы, сударь, совсем не так просты, как кажетесь…

Генерал ничего не ответил…

Мы сидели на верхнем этаже виллы Сусини. Широкий балкон, на котором нам накрыли стол и подали чай — был полностью отрезан от внешнего мира прочной сеткой, и казалось, что ты в заключении…

— Кто этот человек? — снова попробовал Бельфор.

— Не генерал Тимур — устало сказал я — неужели вы думаете, что я стал бы скрывать от вас его имя?

— Думаю.

— Дело ваше. Думайте, что хотите…

Мы пили чай и присматривались друг другу. Это было тяжело… ни один из нас не доверял другому ни на грамм. То, что произошло почти сто лет назад — незримо стояло между нами…

— Почему вы покинули Мексику?

Генерал презрительно сплюнул на пол.

— Мне нет дела до этих людей. Они не хотят жить.

— Не хотят жить, генерал?

— Вот именно…

Генерал щелкнул пальцами, приказывая принести еще чая. Чай здесь был отличным, крепчайшим.

— Когда нас… нас просто выбросили здесь, месье, мы выстояли по одной простой причине. Нам негде было жить. У нас не было страны. Мы никому не были нужны.

Я пожал плечами.

— Вас принимала Аргентина. Штаты. Даже мы.

— А… бросьте. Это предатели. Те, кто предал Францию и бросил ее на произвол судьбы Настоящие патриоты собрались здесь, выброшенные на африканский берег и решили: к черту весь мир, если у нас нет больше земли для Франции — значит, Франция будет здесь. А там — нет ни одного человека, который бы держался за свою землю. Любой думает, как разбогатеть и сбежать. Они не хотят жить.

— Ну, Альварадо же не сбежал…

— Альварадо…

Генерал о чем-то задумался. Потом перевел стрелки.

— А почему вы ввязались в это дерьмо в Персии?

— Молот Ислама меня спрашивает об этом?

— Вы цацкаетесь со своими муслимами, скажу я вам. С этим — у вас будут проблемы. Скорее раньше, чем позже.

— Как думаете, почему ислам так популярен среди бедняков? — вопросом на вопрос ответил я.

— А… Они просто не желают вылезать из своих деревень…

Я покачал головой.

— Поменяйте местами причину и следствие. Ислам — религия общины. Община — способ самозащиты людей от того, что вы отнимаете у них землю. Дайте им возможность зарабатывать на жизнь — это отвратит от ислама больше людей, чем пули.

Генерал зло смотрел на меня.

— Вы говорите как социалист.

— Нет, как практик…

Идиоты… Франция вообще страна больших идиотов, мы хорошо изучали ее историю. Держава, претендующая на мировое господство — свалилась в революцию. Трибуналы, выносящие смертные приговоры за "отсутствие гражданских чувств" — надо же придумать. Озверевший народ… захватив одну из придворных дам, они отрубили ей голову на гильотине, и кому-то пришла в голову идея преподнести голову сей дамы в подарок Королеве, которая тоже ждала казни. А по пути — они завернули к куаферу, чтобы тот изобразил на отрубленной, измазанной кровью голове некое подобие придворной прически. Вот таков был этот народ — ничуть к сему времени не изменившийся[50]. И жаль — что в то время не было Антикоммунистического фронта.

Недобрый — и становящийся все более недобрым разговор — прервал человек в белом халате, накинутом поверх военной формы. Они все здесь так ходили… врачи долбанные.

— Он раскололся, месье генерал — сообщил человек — дал слабину.

— Что он говорит? — быстро спросил Бельфор.

— Ничего, месье генерал. Он требует русского. Говорить будет только с ним.

Генерал остро глянул на меня.

— Значит, кто этот человек, вы не знаете, князь?

— Слово чести.

— Хорошо — решил генерал — постарайтесь расколоть его. В наших же общих интересах…

Француз постарались. Как следует постарались, при нас такого в Персии я не видел. Видимо, девяносто лет вялотекущей войны кого угодно превратят в зверя. Французы использовали электроток и зубную машинку, причем — переборщили…

Я постучал в дверь — мне открыли, за ней стоял сержант Легиона.

— Приведите его в порядок — сухо сказал я — позовите врача. Так я работать не буду.

Легионер взглянул на меня подозрительно, но отправился за врачом. Я посмотрел в большое зеркало… можно деньги поставить на то, что оно без амальгамы, одностороннее. Знаком показал, что я думаю обо всем об этом…

Пришел врач. Точнее — армейский санитар. Приведение допрашиваемого в порядок заняло минут двадцать, все это время я молча сидел и думал. Опыт Персии научил нас не доверять информации, полученной под пытками: на Востоке живут прирожденные лгуны, они соврут все, что угодно, чтобы избежать боли. Но этот человек — был кем-то другим, он родился не на Востоке — готов был поклясться.