У кладезя бездны. Часть 2 - Александр Афанасьев

Француз постарались. Как следует постарались, при нас такого в Персии я не видел. Видимо, девяносто лет вялотекущей войны кого угодно превратят в зверя. Французы использовали электроток и зубную машинку, причем — переборщили…

Я постучал в дверь — мне открыли, за ней стоял сержант Легиона.

— Приведите его в порядок — сухо сказал я — позовите врача. Так я работать не буду.

Легионер взглянул на меня подозрительно, но отправился за врачом. Я посмотрел в большое зеркало… можно деньги поставить на то, что оно без амальгамы, одностороннее. Знаком показал, что я думаю обо всем об этом…

Пришел врач. Точнее — армейский санитар. Приведение допрашиваемого в порядок заняло минут двадцать, все это время я молча сидел и думал. Опыт Персии научил нас не доверять информации, полученной под пытками: на Востоке живут прирожденные лгуны, они соврут все, что угодно, чтобы избежать боли. Но этот человек — был кем-то другим, он родился не на Востоке — готов был поклясться.

— Месье…

В глазах санитара я уловил некую нотку сочувствия мне. Должно быть тяжело здесь работать человеку, который давал клятву Гиппократа.

— Мы сделали все, что возможно. Только не использовали обезболивающее, это может повредить допросу.

— Он не свалится в шок?

— Нет, если только не продолжить.

— Хорошо, благодарю.

Санитар кивнул и вышел. Со стуком закрылась дверь. У меня был, по сути, только один козырь — прослушанный в машине разговор. Из которого я понял, далеко не все — все-таки не так хорошо знаю фарси, как хотелось бы.

— Продолжим с чего начали — сказал я — ты слышишь меня? Какой язык предпочитаешь?

— Можем… — неизвестный скривился от боли в зубах — говорить на твоем. На русском.

— Откуда ты его знаешь? — поинтересовался я.

— Учил… в школе.

— Ты русский?

— Неважно…

Идиоты. Эти идиоты решили, что самая лучшая пытка для человека, который должен заговорить — это сверлить ему зубы, а потом воздействовать на зубные нервы током. И нас — они называют варварами…

— Мы можем общаться письменно. Хочешь, дам карандаш и бумагу?

Неизвестный усмехнулся. Кивнул в сторону стекла.

— Что ты хочешь?

— Что я хочу… я назову тебе свое имя. Настоящее. Россия потребует моей выдачи.

— Есть за что?

— Есть…

— Говори.

Неизвестный скривил губы в улыбке.

— Ротмистр… Ежи Соболевский… теперь иди в посольство и… сообщай… москалина…

Сказанное было столь невероятно, что я подошел ближе, чтобы рассмотреть лицо этого человека. Нет… совсем не похож.

— Ты лжешь.

Дело в том, что историю ротмистра Соболевского я хорошо знал. Хотя и не имел к этому прямого касательства.

Ротмистр Соболевский был другом Цесаревича Бориса, наследника польского престола, мужеложца и отцеубийцы. Который таинственным образом исчез из Польши, когда рокош подходил к концу, и до сих пор его не удавалось отыскать. Цесаревич собрал возмутительную компанию, почти что банду — и вместе они куролесили по Варшаве. В их числе был и кавалерийский ротмистр Соболевский.

Кроме того, ротмистр Соболевский был еще и зятем князя Священной Римской Империи Людвига Радзивилла. Который служил казначеем при Польском дворе Романовых. И при котором — пропала большая часть польской казны…

— Сообразил? — проговорил Соболевский — вижу… сообразил. Иди в посольство и требуй…

— Требовать вы будете дома, сударь. Мне нужно что-то еще.

— Что… тебе нужно еще?

— О чем ты говорил с Тимуром.

— Перестань… не знаю никакого Тимура.

— Знаешь. О чем ты с ним говорил. Ты говорил с ним про деньги, так? Деньги, пайса. Где ты научился фарси?

— Какой… фарси.

— Язык. На котором в Персии разговаривают. Фарси. Не ври мне, иначе я не смогу тебе помочь. Вы ехали по дороге и говорили про деньги. Где скрывается генерал Абубакар Тимур.

— Я … его… не знаю…

— Мы не там ищем?! Где он скрывается? Он скрывается в Италии?

— Я … его… не знаю…

— Врешь! Где он скрывается? Кто ему помогает? Мы не там ищем? Кто ему помогает — католики? Ему помогает Ватикан?

То, что произошло потом — я запомнил на всю жизнь. Корил себя… хотя и понимал, что как бы я не задал вопрос — блок бы сработал. Блок в памяти, вложенный туда неведомыми охранителями, неведомыми мудрецами, он — и сыр, он — и мышеловка, он — и мышь, все в одном. Пара слов — и все кончено: сторожок высвобождает пружину и ловушка захлопывается. Финита. Возврата — нет.

Ротмистр весь побелел, как при сердечном приступе, из горла его исторгся такой рев, какого я никогда не слышал от живого существа, это был то ли вой, то ли рев, то ли крик о помощи. Я бросился к нему, понимая, что поздно, что дело сделано, ловушка захлопнулась и возврата нет. Было уже поздно — ротмистр выгнулся на стуле, как будто его ударило током, я захватил его голову, за спиной лязгнул засов, в камеру ворвались сразу несколько человек, кто-то попытался оторвать от умирающего ротмистра меня. Я хотел крикнуть, чтобы держали голову — но кто-то профессионально просунул мне дубинку под подбородок, надавил — и у меня перехватило дыхание. Обе руки были заняты — и ничего сделать я больше не мог. Когда на меня навалилась тьма — ротмистр был еще жив…

— Зачем вы его убили?

Генерал Бельфор стоял передо мной — прямой как палка, крепкий как горы, и ни в его позе, ни в его голосе, ни в его взгляде не было ни капли сочувствия или понимания. Стойкий оловянный солдатик, намеренный довести дело до конца.

— Я его не убивал… — устало сказал я.

— Не лгите! Вы его убили! Он что-то хотел сказать и вы его убили! Вы его задушили, мать вашу!

— Зачем… Я мог убить его там, на улицах Касбы. И никто бы не узнал об этом. Зачем мне это?

— Вы бросились на него и стали душить! Вы в своем уме?! Может, у вас боевая психотравма, я слышал, что выбыли сильно контужены?

— Он попытался покончить с собой.

— Покончить с собой? Я похож на идиота, месье Александр? Человек, прикованный к допросному креслу, фактически — связанный по рукам и ногам пытался покончить с собой!?

— Вы не хуже меня знаете исламистов, генерал. Для них смерть — это путь к Аллаху. Можно мне воды?

— Вы не получите никакой воды и вообще не выйдете на свободу до тех пор, пока не ответите на вопросы.

— Дело ваше… Если вы намереваетесь пытать подданного Российского Императора — дело ваше. Смотрите, не перестарайтесь.

Генерал не успел ничего ответить — в дверь постучали.

— Сидите здесь. И попытайтесь выдумать такое объяснение своему поведению, которому бы я поверил.

Генерал Бельфор вышел в коридор, горело только аварийное освещение, там стоял врач и еще один офицер.

— Что скажете, мсье Дюкло?

— Интересный случай… — сказал Дюкло, по привычке протирая руки пропитанным дезинфицирующим раствором носовым платком[51], — я бы хотел взять тело на кафедру и поработать с ним, вы не возражаете?

— Возражаю. По крайней мере, пока. Но можете работать здесь, здесь тоже есть морг. Что скажете?

— Очень интересный случай, мсье генерал. Ему сломали шею, но клиническая картина не сходится. На шее я не обнаружил следов.

— То есть? — не понял генерал.

— Когда вы ломаете шею человеку, вы должны использовать либо собственные руки, либо веревку, либо что-то в этом роде. Нужно приложить усилие, значительное усилие — на коже, на тканях должны остаться следы и кровоподтеки. От всего остаются следы. Так вот — в данном случае — никаких следов нет, даже малейших.

— Он мог применить какой-то захват.

— Следы все равно бы остались, только в других местах. Я осмотрел все — следов нет. Кроме тех, которые оставили вы.

— А вы не могли перепутать?

Врач оскорблено покачал головой.

— Хорошо, хорошо… — примирительно поднял руку генерал, — так каково же ваше заключение, мсье Дюкло?

— Случай интересный, я не могу дать заключение сразу, нужны дополнительные исследования. Но я бы сказал — предварительно, мсье генерал, только предварительно — что он сам себе сломал шею.

— Вы понимаете, что говорите, мсье Дюкло?

— Понимаю, мсье генерал. И еще…

— Да?

— Кажется, вы перестарались. Я имею в виду при пытках. У этого человека кровяное давление поднялось настолько, что в глазах полопались все капилляры, они полны крови. Я, конечно, не буду этого упоминать, но…

— Этот человек после последнего сеанса был жив и разговаривал минут пять.

Врач усмехнулся.

— Зачем вы это, мсье генерал? Я знаю правила. Этот человек после того, что вы с ним сделали, не мог ни с кем разговаривать. От кровотечений он ослеп, я уверен, что при вскрытии мы обнаружим сердечный приступ или кровоизлияние в мозг или то и другое разом. Я же предупреждал ваших палачей о том, что перед допросом надо хоть давление у человека померить. Иначе он может умереть и ничего вам не скажет.