Тень разрастается (СИ) - Крейн Антонина

Когда я вернулась в спальню, Кад уже сидела за письменным столом, одну за другой выводя лиловые ташени. Ночнушка переливалась на ней всеми цветами апрельского лососевого нереста, и будто поприветствовала меня, на мгновение блеснув иссиня-зеленым.

— Кому пишешь? — полюбопытствовала я, перед зеркалом прилаживая свой дурацкий псевдо-нос.

— Коллегам. День цветов — слишком крупный праздник для того, чтобы мы в Чрезвычайном Департаменте могли чувствовать себя в своей тарелке. Так и ждешь западла от расслабленной публики. Справа, слева, спереди — везде чудится опасность. Готовлюсь к бою и обороне, короче, — со вздохом пояснила Кадия и костяшками пальцем почесала свой хорошенькимй вздернутый носик, густо намазанный кремом от солнца. Ты ж моя предусмотрительная Кад!

Я призадумалась:

— То есть, считай, праздников у тебя больше нет? Чем больше отдыхающих, тем большая нагрузка на ваши плечи?

— Именно. В обычные дни за порядком присматривает куча госслужащих. По праздникам — только мы, — она цокнула языком и начала собирать вещи в поясную сумку.

— А где будет твой пост? — полюбопытствовала я.

— Возле Башни магов.

— Ооо. Серьезно. А во Дворце во время праздников тоже чрезвычайники дежурят?

— Конечно. На каждом этаже.

Мое сердце громко заколотилось. Я подошла к Кадии, присела на резной подлокотник кресла, в котором подружка уютно свернулась, обложенная душистыми письмами, перьевыми ручками и пушистыми склянками духов, и беззаботно спросила:

— А ты можешь поменяться с тем, кто дежурит у покоев Его Величества Сайнора?

Кад посмотрела на меня, как на идиотку.

****

Шолоховский День Цветов!

Что может быть прекраснее? Мой День рождения чуть-чуть не дотянул до этого фестиваля, о чем я бесконечно, беспредельно, бездумно жалела в детстве — и чему так радуюсь сейчас. Потому что День Цветов — он для всех. А День рождения — только для меня. С годами все больше ценишь эксклюзивность.

Но День Цветов, как ни крути, всегда так свеж, прохладен и впечатляющ, будто в первый день бытия. Горожане щеголяют изысканными полумасками и крупными цветочными венками в волосах, Верховный маг проезжает в жемчужной карете по улицам, раздаривая благословения с щедрой подачи налогоплательщиков; гирлянды из крупных, с детскую голову, пионов украшают переулки. Ярмарки гремят на площадях, рыцарские турниры дребезжат подле трактиров, музыканты взрывают легкие, стремясь отдать зрителям как можно больше магических переливов кларнета, басов фагота, взвизгов капиндеры… Иноземцы наполняют Шолох, как модные аметистовые амулеты — шкатулки стличных фифочек, и никто уж не разберет, где свой, где чужак. Смотрящие не бдят, Ловчие не ищут, все, все, кроме унылой горстки стражников-чрезвычайников, праздно шатаются по городу, разукрашенному так сочно, что веришь, что именно здесь начинается радуга.

Часть горожан уже успела вплотную познакомиться с чарующей настойкой облепихи и начала распевать фольклорные посевные гимны, когда мы с Дахху, в рыжих лисьих масках, пересекли Трекованный мост.

Охрана бездельничала, предпочитая любоваться всполохами магических огней в небе, нежели следить за шатающимися туда-сюда туристами.

Я в который раз порадовалась, что моя татуировка Ловчей неактивна. Пусть магия ко мне и вернулась, но это карлова магия, не имеющая ничего общего с насильным (с точки зрения унни) ведомственным клеймением сотрудников. Госслужащую, тем паче, беглую, засекли бы куда быстрее, чем прохлаждающуюся от нечего делать расслабленную девицу в наряде лесного зверька.

— Я вернусь через час, если все пойдет по плану, — шепнула я Дахху.

Смеющийся опирался сразу на два костыля — для верности. Ходил он довольно бодро, под завязку накаченный морфием, но иногда опасно спотыкался при поворотах.

— Подожду тебя на шахматной полянке, — улыбнулся он. Тонкие бледные губы полумесяцем приподняли гипсовые края лисьей полумаски.

— Ты способен ставить мат под обезболивающим? — критично уточнила я.

— Конечно.

Мне не нравилось, что больных в Лазарете накачивают опиоидами. Точнее, раньше мне было плевать — ровно до тех пор, пока это не стало любимым анальгетиком Дахху, и я не заметила, что друг всякий раз как-то подозрительно лыбится после дозы этого белого кристаллического порошка. Внезапно до меня стало доходить, что Смеющийся подсаживается не только на хорошее. Не только на науки, знаете. Не только на тайны бокки-с-фонарем, наркотическую заботу о чужаках (Карл, Снежок, благотворительные фонды), сумасшедшую идею выбить дом в скале. Он в принципе легок на зависимость.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И сейчас, глядя в плывущие, манящие, как подернутый водорослями осенний пруд, глаза Дахху, я с ужасом поняла, что мне придется всегда его оберегать. От одной привязанности или от другой. Просто потому, что сам он не чует берегов. Не знает, где и когда сказать «нет». Либо мир сам отказывается иметь с ним дело — по той или иной причине, либо Дахху будет рубиться в выбранную, подброшенную или навязанную (выбери нужное) игру, пока не сдохнет от истощения. Если даже у них с Кадией все сложится — ну мало ли — она не сможет его тормозить. Просто не сможет. Кадия сама больная на всю катушку. Лесные кукушки давно выдолбили гнездо у нее в черепе и играют там то в дятлов, то в прятки — по настроению.

Кажется, сейчас я впервые задумалась о том, какой безумной парой будут Мчащаяся и Дахху…

Открывшиеся перспективы до такой степени ужаснули меня, что я с исказившимся лицом попрощалась с другом, незаметно повесив на него маячок-унни, мое последнее достижение из области карловой магии (чувствуешь, если у близкого человека долгое время сохраняется отчаянное, дурное, испуганное настроение) и вяло побрела в сторону главного входа во дворец.

Прах… Как же мне не нравится то, что все в мире растет и меняется, вы бы знали.

Как, пеплом его задери, не нравится. Будь моя воля — я бы навсегда осталась здесь, в этом солнечном сейчас, когда все роли понятны, и цель недвусмысленно мигает впереди.

Не так сладок глоток воды, как его ожидание. Не так хороша победа, как предчувствие. Тем более, что ты всегда можешь ошибиться. Всегда можешь неправильно рассчитать, и все не только изменится — а это уже стресс! — но изменится еще и в худшую сторону…

Я судорожно сжала в кулаке амулет, сорванный со своего "ловчего" рюкзака, который мне утром вручила Кад. Рюкзак за большую цену ей отдали Смотрящие после серии допросов.

Амулет был теплым, пах знакомо. Или мне казалось, что пах.

Амулет был бессмысленной погремушкой, видимостью, призванной не увеличивать магию, а скрывать слишком большое ее количество у прежнего владельца.

Продолжая тему грядущих перемен — амулет пугал.

До ужаса пугал переменами.

****

Зеленый лабиринт, экстерьерная прихожая Дворца, был набит горожанами. Ребятишки в плащах-летягах и масках милых зверушек то и дело выскакивали мне навстречу из-за фантазийных можжевеловых стен. За ними с оханьем, аханьем и встревоженными вскриками носились мамки и няньки. Периодически взрослые путали детей: когда все в масках, поди разбери, твой это Рэнди лезет обниматься к мраморному ферзю или всё же соседский! Шахматные фигуры в два человеческих роста, верные стражи лабиринта, злобно скалились на непрошеных гостей, но тем было абсолютно неважно мнение каких-то там каменных глыб.

Я шла и улыбалась. Не только потому, что улыбались все вокруг, в кои-то веки не стесняясь быть счастливыми на людях, но и потому, что мне было до жути хорошо. Так хорошо, как случалось только в Святилище, где воздух напоен загадками, а белый туман меж чуждых деревьев плывет из одних миров в другие.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Наверное, поэтому я всегда так любила туман… Каждый вечер он исподволь, незаметно затапливал Шолох, собирался сизым облаком в долах и низинах, осторожно примеривался к деревянным ступеням моего коттеджа. Мне бесконечно нравилось выходить на порог около одиннадцати, когда город замирал между последним судорожным выдохом вечера и первым ласковым вдохом ночи, выходить, крепко сжав в руках глиняную чашку с липовым сбором, прислушиваться к жужжащей тишине далеких болот, втягивать носом чуть влажный, прелый воздух Смахового леса и долго, долго вглядываться в потустороннюю седину тумана. Откуда он пришел, этот туман? С какой неведомой земли? Что он видел, прежде чем вольготно улечься поверх моих розовых клумб, и куда уйдет на следующую ночь?