Смерть и жизнь рядом - Борис Тартаковский

Эти слова партизаны встречают хохотом.

— Вот так дает!

А майор слушает, смотрит на Любомира Павлинду, который нетерпеливо топчется у дверей — гак ему хочется поскорей попасть на забаву, — и добродушно усмехается, понимая нетерпение молодого обувщика. «Как, должно быть, этот юноша любит жизнь, если и угроза смерти ему нипочем», — думает Зорич. И вдруг прерывает расходившегося тавричанина, обращаясь к Франтишеку Пражме:

— А наш обувщик, видно, застоялся, судруг Пражма, — и смеется.

— Аж ногамы пэрэбырае, так на забаву побигты хочэться, — подхватывает Баштовой.

Агладзе от души хохочет, а Франтишек Пражма укоризненно смотрит на Павлинду, отвечающего майору веселой и добродушной улыбкой. Баштовой продолжает:

— Повиртэ, товарыш майор, всю дорогу бисовый хлопэць канючив, що запизнюеться на забаву, — и, понизив голос, доверительно сообщает: — Дивку, видно, прыгледив…

— И хороша?-живо интересуется Агладзе.

— Хороша Маша, да не наша, — притворно вздыхает Волостнов, не поднимая головы от своих штабных бумаг.

«Жизнь против смерти, — думает Александр Пантелеймонович,- и пушки тут бессильны…»

— Ладно уж, идите! — машет он рукой и провожает партизан веселым взглядом. «И мы были молоды», — думает он.

А доктор Пражма пожимает плечами. «Как у Зорича уживается военный человек со школьным учителем?»- удивляется он. Несмотря на это, доктор Пражма испытывает к командиру отряда большое уважение, смешанное (даже себе не признается в этом) с каким-то странным чувством не то сыновней нежности (хотя Зорич младше его), не то с восторженностью, скорее подобающей гимназистам, а не доктору права. «Хороший человек Зорич — вот и все!» — решает Франтишек Пражма и ставит на этом точку, так как. в землянку врывается Вануш.

— Товарищ майор, наши бомбят немцев!

— Должно быть, поздравляют с Новым годом,- говорит Зорич, и ему радостно при мысли, что это его отряд дал цели и в Топольчанах и в Злате Моравце. И кажется Александру Пантелеймоновичу, что вовсе не он в тылу у немцев и не они грозят ему уничтожением, а, напротив, он вместе с полками и дивизиями 2-го Украинского неотвратимо наступает на врага.

Все торопятся на свежий воздух, и кажется, что звездная россыпь в темном небе отражается на снегу, которым укрыты горы, нависающие над лагерем с северо-востока, и широкая равнина с другой, юго-западной стороны, где далеко внизу несет свои быстрые воды Нитра. И долго Зорич, Франтишек Пражма, Волостнов, Сукасьян и другие партизаны, бросившие землянки ради великолепного зрелища, любуются фонарями, повисшими между небом и землей. Их много — этих ярких шаров, сброшенных советскими самолетами для освещения целей, и отсюда они кажутся праздничной иллюминацией.

ВЕСТНИК ИЗ ТОПОЛЬЧАН

Дополнительной разведкой было установлено, что в новогоднюю ночь группа Якова Баштового сорвала перевозки по военной дороге не менее чем на сутки. Паровоз так и остался лежать на боку как живое свидетельство партизанской удачи. Видно, у немцев не было технических средств для подъема поврежденного гиганта. Три вагона сошли с рельсов, от двух остались остовы с погнутыми ребрами. Хотя язык шифра вынуждает к предельной ясности, присущей таблице умножения, Ниночка Чопорова расписывает «новогодний подарочек», как требует ее взволнованное сердце. Вместо Нестора за столом, сколоченным партизанскими плотниками, рядом с радисткой сидит Таня Каширина. Она утверждает, что навыки филолога якобы способствуют быстрейшему усвоению шифровальной работы. Но сегодня она доставляет Тане особое удовольствие. Впервые после гибели Нестора Таня Каширина испытывает непередаваемое чувство удовлетворения, помогая Ниночке превращать донесение о новогодней диверсии в строчки бесчисленных цифр.

После сеанса Ниночка уходит, а Таня остается, говорит, что хочет соснуть.

Некоторое время Таня слышит веселые голоса молодых партизан, затем постепенно опять наступает тишина, только слышны грузные шаги караульных и где-то скребется лесной зверек. И тут девушка не выдерживает. Уткнувшись лицом в жесткую подушку, Таня плачет. В который уже раз она сожалеет, что Зорич не послал ее в Братиславу. Обеспокоенный продолжительным отсутствием вестей от Колены и Штефана Такача, вызванным, возможно, не провалом, а потерей связи с долго блуждавшим отрядом, Зорич решил послать в Братиславу Власту.

Власта ушла вчера, Таня сама проводила ее до крайних партизанских постов, и, хотя упрямая русская комсомолка ни словом не выразила чувств, волновавших ее, Власта поняла, что Таня охотно пошла бы вместо нее. Таня стремилась к активному действию, только поединок жизни со смертью мог отвлечь ее от постоянной тоски о Несторе. Сердце подсказывало, что он жив, она не хотела верить в его гибель, и словами поэта она говорила: «Я буду ждать», горько сожалея о том, что не сказала этих слов, когда он вошел последний раз в землянку и попрощался: «Ну, сержант, я ухожу…» Могла ли она думать, что он совсем уходит из ее жизни?..

А в это же время, когда Таня предавалась своим неутешительным воспоминаниям, Николай Трундаев привел к Зоричу паренька, который сообщил, что Нестор Степовой жив, но может и погибнуть, так как находится в руках гестапо.

Это был коренастый юноша с круглым мальчишеским лицом, сейчас возбужденным и несколько смущенным. У него была светлая кудрявая голова, живые темные глаза и пушок на верхней губе.

Окинув парня быстрым и пристальным взглядом, Зорич спросил его имя.

— Янко. Янко Плинек.

— Чо вам треба?

Парень немного знал русский язык, который изучал тайком, чтобы не дознались гардисты или немцы. Они, ясное дело, и заподозрить не могли об истинных симпатиях Янко — сына надзирателя топольчанской тюрьмы. А юноша, как и большинство словаков, всей душой был на стороне русских. Янко давно искал возможность на деле показать свою ненависть к фашистам и свою любовь к русским.

Янко не мог толково объяснить русскому майору своих чувств, хотя усатое лицо партизанского командира располагало к откровенному и душевному разговору. Янко побаивался, что ему — сыну тюремного надзирателя — вообще могут не поверить. Виданное ли дело, чтобы сын предавал отца! Нет, Янко не хотел зла отцу, ни в коем случае. Отец его тоже любил Чехословакию и не очень-то жаловал фашистов. Янко знал это и поэтому пришел сюда, в горы, когда услышал от одного патриота, где стоят партизаны.

Велитель заинтересовался. Это было видно по выражению его лица, ставшего сразу строгим, даже, пожалуй, жестким, как позже рассказывал Янко. И лицо велителя уже не выражало обычной доброты, когда Янко стал рассказывать, как гестаповцы избивают и мучают русского парня Нестора. Это был партизан, попавший в гестапо из-за предательства. А несколько дней тому назад в тюрьме появился и второй русский — летчик, по имени Николай. Обоих ждут пытки и смерть. Их нужно спасти. Их нужно во что бы то ни стало спасти, пока еще не поздно, и вот Янко пришел к партизанам.

Он говорил быстро, взволнованно.

Летчика привезли ночью, рассказывал Янек, и он был в тяжелом состоянии. Янек знал, что летчика осмотрел местный лекарь и сказал, будто у того внутри все начисто отбито. Только русский мог еще держаться в таком паршивом положении, но жить ему осталось мало.

Все это Янек узнал от Ержи — тюремного переводчика и надзирателя, очень расположенного к Янеку.

Ержи был венгром по отцу и немцем по материнской линии. Но он не одобрял поведения германских солдат, их жестокости. И поражение Гитлера на фронте Ержи объяснял политикой фашистов, восстановивших против себя все народы.

Ержи продолжал работать переводчиком гестапо и тюремным надзирателем, оправдывая себя тем, что он не может обречь семью на голод. А это случится, если он откажется служить.

Русский партизан Нестор и летчик Николай были удивительными людьми. Таких Ержи не встречал. Когда Нестор поправился и стал ходить, его начали вызывать на допросы. Нестор возвращался избитый, но не унывал. «Все равно, Ержи, наша возьмет, — говорил он. — И твои фашисты ничего от меня не узнают, даже если они все жилы вытянут. Так и скажи им, Ержи, слышишь?»

Он был безрассудным парнем, этот русский партизан, но Ержи не был безрассудным и ничего не говорил истязателям Нестора, хотя по долгу службы должен был передать его слова. Ержи ничего не говорил, потому что Нестор все больше и больше нравился ему, и в ночные часы, когда можно было не опасаться начальства, Ержи заходил в одиночку русского и говорил с ним о его Родине, о России. Нестор уверял, что русские обязательно побьют Гитлера, хотя, может статься, сам Нестор и не доживет до победы. А когда Ержи спросил, почему Нестор так уверен в победе русских, парень даже удивился такому наивному вопросу.