Завтрак гораздо важнее, чем рай - Бхагаван Раджниш (Ошо)

Рай же предназначен для тех, кто следует наказам, слушается священников и политиков, для них рай – как награда. Рай тоже великолепно изображали. Его изображали с учетом всех нужд и потребностей определенного времени, определенной страны. Вы сами можете в этом убедиться.

В индийском раю, естественно, очень прохладно – почему? – вы можете это понять, сидя здесь, в Пуне. Очень прохладно. Постоянно, круглые сутки, дует прохладный ветерок. Солнце светит, но не жарко. Другими словами, в индийском раю работает кондиционер. А в аду сплошной огонь. Но в тибетском аду все иначе, потому что он был придуман другими людьми для господства над другой страной. Огонь в тибетском аду недопустим, потому что тибетцы любят огонь, они умирают от холода. Поэтому тибетский ад – это сплошной снег, он никогда не тает, он вечен, и вас зарывают в этот снег. В индийском аду вас бросают в огонь, в вечный огонь.

Понимаете, в чем дело? Индийский ад отличается от тибетского, но если ад существует, он не может быть разным.

Я слышал…

Один человек, индус, умер и попал в ад. Он очень удивился, потому что обычно индусы не верят, что они могут попасть в ад. Они все такие великие религиозные махатмы. Оказавшись в аду, он подумал: «Что-то здесь не так – наверное, произошла какая-то бюрократическая ошибка…» Он спросил:

– В чем дело?

Но привратник ответил:

– Никакой ошибки нет. Тебя привели туда, куда нужно. Теперь выбирай! В какой ад ты хочешь попасть?

– В какой ад? А разве есть другой ад, кроме индийского?

– Конечно, есть. Ты можешь пойти в немецкий ад, или в индийский, или в итальянский, или в японский.

Человек был озадачен.

– Я никогда не думал об этом. Но какая между ними разница? Какая разница между индийским и немецким адом?

– На первый взгляд никакой. Огонь одинаковый, такой же обжигающий, мучения одинаковые.

– Тогда зачем ты велишь мне выбирать?

– Небольшая разница все же есть: в немецком аду все сделано с немецкой тщательностью, а в индийском аду все сделано с индийской небрежностью.

– Тогда я выбираю индийский ад!

Ад не может быть разным. Но священники старались управлять разными людьми и в разных ситуациях. Рай тоже разный, священники по-разному его описывали. Они давали людям все, что те просили. В мусульманском раю есть гомосексуализм. В индусском раю невозможно представить себе гомосексуализм, но в мусульманском раю он присутствует, поскольку был довольно распространен в мусульманских странах и, более того, приемлем. Гомосексуализм там никогда не осуждался.

Рай – лишь награда. Вы получите все, что только пожелаете. И все, что для этого нужно делать, – слушаться священника.

Будда говорит, что нет ни рая, ни ада. Отрицая реальность рая и ада, он выбил землю из-под ног всех священников. Естественно, они рассердились, естественно, они были просто в ярости. Они сердятся и на меня, и их гнев обоснован. Он не иррационален, а вполне рационален – я тоже выбиваю землю из-под их ног.

Я тоже говорю вам: нет ни рая, ни ада – в загробной жизни нет ни награды, ни наказания. Нет никого, кто будет вас вознаграждать или наказывать. Каждое действие само по себе заключает в себе наказание или награду. Когда вы сердитесь, вы наказываете себя своим собственным гневом. И нет другого наказания, кроме этого. Когда вы любите, любовь и есть награда. Никто не ведет счет, никто не записывает все ваши добрые и злые дела, чтобы потом, на страшном суде наградить вас или наказать. Все это глупости.

Каждое мгновение каждый поступок приносит с собой награду или наказание. Священник не нужен. Даже Бог не нужен для того, чтобы наказывать или вознаграждать вас.

Существование автономно. Помогите кому-нибудь – и вы почувствуете огромную радость. Причините кому-нибудь боль – и вам самим станет больно. Это естественный процесс. Священники не должны его эксплуатировать.

Итак, Иккью говорит:

Мы ничего не помним и не знаемНи о рае, ни об аде…

Иккью говорит: «Разве вы помните что-нибудь о рае или аде до вашего рождения? Если вы ничего не помните, то можете быть уверены, что вы туда не попадете – мы возвращаемся только туда, откуда пришли. Источник – вот цель».

Иккью говорит: «Возможно, вы мало что помните, но я помню все. В своем сознании, будучи осознанным, я точно помню – вначале не было ни ада, ни рая, значит, их не будет и в конце».

Если вы углубитесь в свой источник, что не трудно сделать, потому что вы там уже когда-то были… С целью труднее. Размышление о цели, о месте назначения – это фантазирование, потому что вы никогда там не были.

Позиция Иккью прагматична. Он говорит: «Не беспокойтесь о цели – как о ней можно что-то знать? Вы никогда там не были! Она в будущем. Но вы можете вернуться к источнику, ведь вы из него вышли. Вы можете погружаться в свое существо все глубже и глубже и, наконец, дойдете до самого истока. Он там! Ничто никогда не теряется. А увидев его, вы познаете и цель».

Те, кто слой за слоем проникал в свое существо и достиг самого дна, согласны с Иккью: на дне нет ни ада, ни рая. Более того, там никого нет – есть лишь чистое небытие, пустота, шуньята, «ничто». Возникнув из этого «ничто», мы к нему и вернемся.

Если вы поймете это посредством медитации, посредством собственного внутреннего поиска, вы никогда не станете выбирать искусственные цели. Все искусственные цели уводят в сторону. Вы просто начнете расслабляться в естестве, вы станете своим собственным изначальным естеством, своей подлинностью. В этой подлинности, в этой обычной естественности и состоит природа Будды, просветление.

Дождь, град, снег и лед —такие разные,Но, попав на землю,Они становятся водой одногоПотока, текущего по долине.

Все различия условны: дождь, снег, лед. Все различия условны. Река может замерзнуть и превратиться в лед, или она может быть водой и течь, а может испариться и стать паром и облаками – но это одна и та же река.

Деревья, животные, мужчины, женщины, все возникают из одного «ничто». Различия утилитарны, но не истинны, они необходимы, но не абсолютны. Когда мы исчезаем, мы снова возвращаемся в эту космичность, в это единство, в эту целостность.

Будда никогда не использует слово «бог», потому что Бог стал ассоциироваться со многими неправильными вещами: со священником, с храмом, с писанием, с ритуалами. Поэтому Будда избегает этого слова. Его слово для обозначения Бога – «ничто». Почему он настаивает на этом слове? Потому что вы не можете молиться «ничто». А когда невозможно молиться, священник исчезает.

Вы не можете разговаривать с «ничто». Это будет очень глупо выглядеть. Вы можете разговаривать с Богом. Вы можете сказать: «Отче наш, сущий на небесах…», но вы не можете сказать: «Ничто, сущее на небесах…» Это глупо. Вы не можете сказать «ничто»: «Спаси меня!» Это нелепо.

Вы не можете молиться «ничто»! Вы не можете создать ритуал. Вам не нужен священник. Вам не нужно читать писания. В этом красота слова «ничто». Оно просто отсекает самый корень так называемой религии. Оно создает иную религиозность – религиозность, которая понимает, а не молится, религиозность, которая безмолвствует, а не разговаривает с существованием, религиозность, которая не знает иного диалога, кроме тишины, абсолютной тишины.

Видите всю красоту этого слова? Будда выбрал одно из самых по-настоящему емких слов – шуньята. Английский эквивалент, английское слово «nothingness» («ничто») не так прекрасно. Поэтому я хотел бы немного изменить его и использовать слово «no-thingness» («ни-что»), потому что «ни-что» – это не просто ничто, это все. Оно содержит в себе все возможности. Оно обладает бесконечным потенциалом. Оно еще не проявлено, но содержит все.

Дождь, град, снег и лед —такие разные,Но, попав на землю,Они становятся водой одногоПотока, текущего по долине.

Так же и мы все растворяемся в природе, когда возвращаемся к истоку. Вначале природа и в конце природа, так зачем суетиться посередине? Зачем так беспокоиться, тревожиться, стремиться к разным целям – зачем доводить себя до такого отчаяния?

Из «ничто» в «ничто» – вот и все путешествие.

В буддизме есть аллегория для выражения этого. Будда говорил: «Холодной ночью, холодной темной зимней ночью во дворец через окно залетает птица, она порхает по залу некоторое время – в зале уютно, светло, тепло, это царский дворец – и затем снова вылетает из комнаты через другое окно». Будда говорит, что таков и сон жизни – мгновение тепла, уюта, дворцовой роскоши и снова погружение в «ничто».

Мы приходим из «ничто» и в «ничто» уходим – а посередине мимолетный сон. Зачем к нему так привязываться? Зачем так зацикливаться на нем? Понимая, что мы приходим из «ничто» и уходим в «ничто», посередине мы тоже можем быть «ничто». Это и есть природа Будды. Просто быть ничем… ничем особенным, ничем необычным.