Следопыт - Александр Авдеенко

— Да я и сам не знал. Только что обнаружил. Закон природы, товарищ капитан, ничего не поделаешь.

— Не умничайте, сержант! Звоните к соседям слева, пусть пришлют Аргона.

— Аргон еще молодой, почти щенок, товарищ капитан. Он и вовсе не возьмет давний след. Я лучше позвоню соседям справа, у них старая собака.

— Сержант, выполняйте то, что вам приказано. Немедленно!

А время шло. Ночь близилась к концу. След все больше и больше «старел», выветривался.

Комендатура и отряд через каждые десять минут тревожно запрашивали: почему до сих пор не взяли след? Что мог ответить капитан Бакрымов? Сослаться на неожиданную ветреность Трещотки? Всю вину взял на себя.

Канафьев дозвонился до соседней заставы.

Смолин, когда его разбудили и сказали, где и что случилось, тяжело поднял голову и, протирая сонные глаза, недоверчиво посмотрел на дежурного, все еще тормошившего его за плечо.

— Канафьев, говоришь, не взял след?

— Не Канафьев, а его собака.

— Это все равно. Трещотка до сих пор брала след любой давности.

— А сегодня почему-то забастовала.

— Подробности не сообщили?

— Нет. Велели немедленно прибыть на место происшествия. Одевайся. Одна нога здесь, другая там.

Смолин покачал головой.

— Не хочу я въезжать в рай на горбу товарища.

— Что ты сказал, Саша? Повтори!

— Я говорю, никогда никому не перебегал дорогу, не подставлял товарищу ножку, не кормился за счет другого. Совесть, слава богу, имею.

— Совесть, может, ты и действительно имеешь, а вот солдатского ума у тебя — кот наплакал. Вставай, дюже совестливый человек, и делай свое дело, а не то…

— Не поеду.

— Эй, соня, протри глаза, прочисти уши! Тревога на границе! Тре-во-га! Слышал? Понял?

— Мне на границе нечего делать. Если Трещотка отказалась взять след, то Аргон и вовсе провалится. Не поеду.

— Да ты соображаешь, что говоришь? Приказано соседу оказать помощь! Слышишь? Подъем, Смолин! Умыться! Прийти в себя!

Дежурный был младше Смолина по званию и моложе возрастом, но кричал и командовал как седой генерал. Он выгнал сонную одурь из его головы, привел в чувство.

Следопыт оделся, обулся и, не умываясь, застегивая на ходу ремень, побежал в питомник. Аргон метался вдоль железной сетки и нетерпеливо визжал, поднимался на задние ноги. Чудеса! Как он узнал, что Смолин поднят по тревоге? Чутье? Слух? Инстинкт? Или ему передалось на расстоянии нервное возбуждение пограничника? Ну и собака! Первый раз в ее жизни настоящая тревога, а она ведет себя так, будто уже побывала во всех пограничных переделках. Так или иначе, но Аргон был в полной боевой готовности. Смолин выпустил его из вольера, взял на поводок, приласкал, дал кусочек сушеного мяса, сказал раза три «хорошо» и побежал с ним на конюшню. В одно мгновение оседлал Воронка, приладил к седлу нечто вроде люльки, сплетенной из лозы, и посадил в нее собаку, И тут Аргон чувствует себя на обжитом месте. Крепко сидит, как влитой.

От заставы Смолина до соседей около пяти километров, Половину прошли рысью, треть галопом, остальные шагом. Аргон смирно лежал на дне люльки, когда Смолин скакал. Но как только Воронок переходил на шаг, он поднимался. Стоял, навострив уши, и с любопытством озирался вокруг. Все ему было интересно, что видел: лес, поля, дорога, овраг. Живое любопытство для собаки — не порок, скорее достоинство.

Через пятнадцать минут Смолин был на границе. Остановился поодаль от людей и, не снимая Аргона с лошади, подошел к капитану, доложил по всей форме о своем прибытии.

Начальник заставы с нескрываемым раздражением кивнул на Трещотку, понуро поджавшую хвост, и на удрученного Канафьева.

— Наши бывшие знаменитости заблудились в трех соснах, забыли, где у сапога носок, а где каблук. Покажите им, старшина, как надо прорабатывать след. Надеюсь, ваш Аргон в полном порядке?

Смолин ответил как можно скромнее. Он щадил самолюбие Канафьева.

— Не могу точно сказать, товарищ капитан. Собака есть собака, в душу ей не заглянешь. Она еще молодая. Опыта никакого не имеет. Первый раз в боевых условиях будет работать.

— Действуйте! Утрите нос этим… зазнайкам.

Презрительный окрик начальника никак не подействовал на Смолина.

Он крепко верил в мастерство Канафьева. Его веру и уважение к товарищу не могли поколебать никакие слова, тем более несправедливые. А то, что капитан Бакрымов не вполне справедлив, это было слишком очевидным. Канафьев в пограничных делах разбирался хорошо. Каждому есть чему поучиться у него. Начальник заставы, видимо, не успел разобраться в обстановке и в сердцах обвинял во всем следопыта его Трещотку.

Смолин подошел к Канафьеву, стоящему в стороне, молча подал ему руку, крепко, с чувством, сильнее, чем всегда, пожал ее и осторожно спросил:

— Ну, что тут у тебя стряслось? В чем загвоздка?

Канафьев тихонько, чтобы капитан не услышал, выругался и пнул ногой Трещотку.

— Барышня виновата, будь она неладна. Гулять надумала. И без всякого предупреждения. Самое подходящее время выбрала. Выручай, брат.

Невеселое было настроение у Смолина и до этих слов Канафьева, но после них и вовсе стало ему нехорошо. Сейчас, в период пустовки, Трещотка не только бесполезная собака, но и опасная. Увидев ее, почувствовав, кобели обычно теряют голову и отказываются работать по следу. Всё. Уйдет нарушитель. Оскандалился Канафьев, и Смолин оскандалится.

Многие тайны поведения собаки Смолин еще не освоил, но эту, с помощью Николаева, он давно открыл.

— Плохи наши с тобой дела, друг, — сказал он сержанту. — Не надо было Трещотку выпускать из вольера, раз у нее такое дело. Теперь и мой Аргон взбунтуется.

— А ты все-таки попробуй. Другого выхода нет. Нарушителя ловить-то надо.

— Попробовать можно, но бесполезно. Анализатор обоняния у моего Аргона сейчас работает в сторону твоей Трещотки. Закон природы, ничего не попишешь.

— Не теряй драгоценного времени, Саша.

— Ладно, не ворчи. Тебе сейчас надо помалкивать в тряпочку, а не указывать. Убери свою барышню куда-нибудь подальше. Отошли ее на заставу. Так будет лучше всего.

Понося Трещотку, сержант удалился в темноту. А Смолин тем временем подошел к лошади. Аргон сидел в своей люльке на двухметровой высоте и, казалось, ничуть не был обеспокоен присутствием Трещотки. Почему? Откуда у него такая сверхсобачья дисциплинированность? Не слышит? Не чует? Быть этого не может Слух у Аргона превосходный — метров за двести слышит приближение человека. Чутье тоже острое. Должен он, по расчетам Смолина, почувствовать Трещотку, встревожиться. Тем не менее почему-то спокоен. Неужели условный рефлекс послушания оказался сильнее безусловного, врожденного? Нет! Таких чудес, говорят специалисты, не бывает. Посмотрим!