Повседневная жизнь публичных домов во времена Мопассана и Золя - Адлер Лаура

А ведь еще недавно какие были времена. Еще недавно все знали, кто есть кто. Еще недавно, сокрушается Шарль Десмаз, "проституция была ограничена, к этому "сословию" принадлежали только известные в известных кругах женщины, все они были зарегистрированы, все они жили в специально отведенных кварталах; а сегодня в Париже их можно встретить везде, на каждой улице, одетыми в самую разную одежду, они даже задают моду окружающим. Еще недавно развратниц было известное ограниченное число, сейчас имя им — легион, их ряды пополняются с каждым днем, к ним идут из мастерских, из магазинов, из театров; на улицах ужасная смесь людей всех возрастов, всех полов, всех пороков; везде можно купить любую добродетель".

Все на продажу — даже честь; улица стала "базаром похоти". Буржуазия яростно переваривает заработанные ею миллионы и, в своем желании копировать все манеры аристократии, начинает думать о любви по-другому. Разумеется, новая жизнь в столице требует сохранения многого из старого мира, нужно получать образование и так далее, но за границей этих социальных условностей пределы благопристойности расширяются до неузнаваемости, границы становятся прозрачными, формы, которые принимает желание, меняются. Зарегистрированные проститутки возбуждают мужчин все меньше и меньше; другое дело — свободная или по крайней мере притворяющаяся свободной женщина, она становится главным объектом желания. Сценарий меняется: девка на улице просто-таки атакует клиента, она предлагает ему себя, она говорит ему непристойности, а вовсе не ждет его смиренно в эротической позе на канапе. Мужчины желают иметь таких партнерш, которых бы они могли унижать в любой момент, когда захотят; им больше не нужны рабыни, прикованные к бандерше. Бордель закрывается, открывается дом свиданий. Новые веяния настолько сильны, что распространяются по всей стране и заражают провинциальные бордели. Закончились времена бравых солдат, любимцев местной мадам, нет больше экономок, которые делают в борделе всю работу. Теперь все — революционеры, все влипают в те истории, в которые хотят, на панель выходят все девки, которые хотят, их эксплуатирует тот, кто хочет. Вот, послушайте типичную речь бандерши тех времен, королевы вымирающей страны; она жалуется на жизнь, она с презрением говорит обо всех новых эксплуататорах плоти, она с гневом обращает свою речь к нам: "Вокруг одни бездельники. Все думают только о том, как бы покутить, где бы выпить, как бы построить рожи; все упрямые, у всех острый язычок, все одна сплошная болтовня… Все они просто кожаные мешки, набитые пороками. Они всегда хотят быть правыми, они по всякому поводу высказывают свое мнение, если ты им что не так сказал, то они ба-бах! разворачиваются, хватают свои вещи и до свидания!

"Ах, мы больше никогда не встретимся! Как замечательно — никогда больше не видеть ваш вонючий барак!"

Вот так вот! Просто! Они разворачиваются и уходят.

В прежние времена деревенские девушки были скромные, слушались, ради своей старой мамы или малолетнего ребенка они трудились с ночи до утра, они были преданы хозяину, они следили за интересами дома. Они все были просто птички божьи, ими было так легко командовать. Эта сделала что-то не так, ну так она исправится. Эта поддерживает своих стариков, эта растит ребенка: каждый день они писали письма домой, родители приезжали к ним в гости. Можно было подумать, что у нас тут монастырь, так все благочинно и пристойно! Такие умилительные сцены. И больше того: иные умудрялись накопить на приданое, уезжали домой, выходили замуж, становились великолепными матерями, жили в мире и согласии с отцом своих детей.

Больше уж нет таких пансионерок, их племя вымерло. Хоть траур по ним надевай!"

С самого начала пятидесятых годов XIX века начинается упадок, и он уж никогда не сменится расцветом. Тенденция особенно ясна во времена Второй империи: бордели закрываются, число работающих девушек в оставшихся уменьшается. Прежде всего это касается Парижа, где в результате реконструкции, проведенной бароном Османом, снесли очень много непригодного для жизни жилья в центре города и тем самым радикально изменили географически соотношение спроса и предложения на рынке любви. Затем то же самое произошло в провинции. В Лилле, например, в 1876 году было двадцать три борделя, а в 1888 году уже только шесть. Что это, приватизация сексуальности? Следствие регламентаризма, который в конце концов сделал легальную проституцию настолько тяжелым ремеслом, что она исчезла, так как этим больше нельзя было зарабатывать деньги? Сложно сказать. Стремление регламентировать порок, регистрировать продажных девок, классифицировать их привело к противоположному результату: число зарегистрированных проституток упало, борделям становилось все труднее и труднее набирать новые кадры, число "непокорных" неуклонно росло. Что любопытно: все это происходило не только во Франции, но и во всей Европе и даже во всем мире! Борделей становится все меньше, но масштабы проституции при этом увеличиваются. Меняется внешний облик городов. "Горячие" кварталы сносят, цены на землю не позволяют возводить новые бордели, а позволяют лишь строить доходные дома с меблированными комнатами и дома свиданий. Кроме этого, происходит отток клиентов! Что они, начитались феминистских брошюрок и им стало неприятно смотреть на такие серали, где собраны, как в зоопарке, женщины разных сортов? Вместо того чтобы без единого слова выбрать девушку, тут же подняться с ней в комнату и немедленно перейти к делу, они долго разговаривают, шутят, это так легко, и только потом идут в меблированные комнаты. Поиск продажных девок напоминает охоту, что только усиливает интерес. Добавим сюда и изменение общественного мнения относительно открытия новых домов: если в прошлые времена местные коммерсанты только что не настаивали на открытии борделей, то теперь они яростно этому сопротивляются, посылая в полицию петицию за петицией. Клиенты тоже стали очень разборчивы, так что бандершам пришлось прибегать к самым грязным приемам конкурентной борьбы.

Это происходит и в Париже, и в Обри-лез-Эпинетте: "Клиенты воротят нос, ворчат, им все не нравится… новая мебель день ото дня все хуже… и конкуренция, ужасная, теперь все можно показывать прямо на улице, а эти фабричные девки… ах, месье Жак, эти фабричные девки! А полиция закрывает на все это глаза, ничего не делает, а мне все чинит и чинит препятствия. За каждым, самым незначительным нарушением может последовать приказ о закрытии… Это как град в апреле! Фабричные девки отдаются за двадцать су, это в несколько раз дешевле, чем у меня, и где! везде! прямо в поле, за изгородью, где их сняли, там они и отдаются, а у меня-то два франка, никак не меньше, а если клиент на ночь хочет остаться, то пять… но что тут скажешь, у меня заведение, оно работает, это же не авантюра какая, серьезное дело…

Мы не можем их победить".

Постройка фортификационных сооружений вокруг Парижа, начавшаяся в сороковые годы XIX века, привлекла в столицу массу военных и массу рабочих, вследствие чего резко возрос спрос на "половые" услуги. Незарегистрированные проститутки работали в кабаре, которые тут же превратились в нелегальные дома разврата. Чтобы бороться с этой моральной и санитарной угрозой, комиссия под руководством префекта Делессера превратила эти кабаре в новые дома терпимости. Это дало возможность добродетельным гражданам спать спокойно. Почти. Поскольку полиции пришлось разрешить хозяйкам этих домов открывать при них кафе — иначе новый закон не удалось бы провести. Как кусали локти старые бандерши! С тех пор дома терпимости с кафе стали нормой, особенно если располагались в низкоэтажных домах в пригородах Парижа. В результате произошло смешение жанров, проститутки стали доступны почти везде — в любом месте, где продавали спиртное в розлив. Уравнение простое: алкоголь = опьянение = возбуждение. Как же тут устоять?

"Присутствие в кафе девушек необыкновенно сильно возбуждает сидящих там бездельников; сначала они, глядя на этих девиц, напиваются, потом, глядя на них же уже пьяными глазами, решают, что не могут больше сопротивляться желанию предаться разврату. Очень часто можно видеть, особенно в дни выплаты жалованья, как рабочие, отцы семейств, в компании своих коллег отправляются в кафе, где и не собираются пить, но, выпив стаканчик за компанию, не могут остановиться и выходят из кафе, забыв там половину своего недельного заработка, а то и все наличные деньги".

Бордель умирает. И в этот момент его начинают защищать, поддерживать! С целью, разумеется, защитить общественную мораль. Власти недвусмысленно заявляют: концентрация порока в одном месте делает его прозрачным и подконтрольным. Оттого, что продажные девки появляются повсюду, идет беспорядок, разгораются порочные страсти, распространяются болезни. Полиция всегда старалась локализовать разврат: