Топот шахматных лошадок - Владислав Крапивин

Однажды Тюпа всех поманил в незаметный проход — ужасно узкий, заросший выше головы дремучими сорняками (хорошо, что крапива не кусалась; колючки, однако, царапались). Продрались, проломились — интересно ведь, что там впереди? И впереди оказался… широченный луг.

Если бы наши путешественники не слыхали о хитростях «треугольной конфигурации», они тут бы и сели от изумления: безлюдное цветущее поле — там, где должны шуметь городские кварталы! Но сейчас они только вдохнули луговой душистый воздух. Потом Тюпа выразился по-научному:

— Ни фига себе, радиус изгиба! Не меньше четырех дэ-эн…

— Эйнштейн… — добродушно заметила Белка. А Дашутка сказала:

— Это, кажется, Колокольцев луг. Драчун говорил, что где-то здесь есть дорожка до Круглого болотца.

Кто такой Драчун, спрашивать не стали. Про него то и дело возникали разговоры: «Драчун говорил», «Драчун в тот раз показывал», «Драчун объяснял»… Но Белка и Костя этого мальчишку не видели ни разу: он с мая жил в деревне у деда с бабушкой и должен был вернуться к середине лета… А о Круглом болотце Белка спросила:

— Это где такое? И чем знаменито?

Дашутка охотно объяснила, что знаменито оно своими жителями — очень умными («прямо как человеки») лягушатами.

— Это те, кто по вечерам поет свое «бум-ква-ква». Все слышат, и никто не знает где… Один Драчун знает. Он меня обещал сводить к ним… И вас, конечно, сводит…

Все пошли куда глаза глядят, к сизому горизонту.

Над лугом стояли в высоте похожие на груды хлопка облака. Гудели шмели. Воздух перекатывался по травам теплыми волнами. Густо пестрели цветы. Дашутка принялась собирать ромашки и плести из них венки. Делала она это удивительно быстро. Белка тоже попробовала и даже сплела один венок, но Дашутка в это время успела изготовить три. И надела их на Тюпу, Сегу и Костю. И серьезно сказала:

— Не стесняйтесь, здесь мы одни. А они и не стеснялись. Только Вашек, похоже, застеснялся, когда Белка украсила его своим венком. Поглядел на нее искоса. Потом еще разок — странно как-то…

— Ты чего так на меня смотришь? — слегка встревожилась Белка.

— Ничего… — пробормотал Вашек. Поджал ногу и начал сердито чесать исцарапанную щиколотку.

Они (Белка, Вашек и Сега) отстали немного от Дашутки, Тюпы и Кости. Сега вдруг сделал три журавлиных шага в сторону, оглянулся и решительно сообщил:

— Я знаю, почему он так смотрит. Потому что боится сказать.

— Сергей!! — угрожающе взвыл Вашек. То есть хотел угрожающе, а получилось жалобно.

Сега еще два раза переставил журавлиные ноги и с безопасного расстояния объяснил:

— Он боится попросить, чтобы ты ему это… по-по-зи-ровала. Потому что хочет слепить с тебя русалочку…

— Чего? — почему-то испугалась Белка.

— Ябеда паршивая! И предатель! — со слезинкой выговорил Вашек. И бросил в Сегу венком.

— И никакой не предатель! Я был бы предатель, если бы не сказал. Потому что ты тогда совсем бы извелся и помер. Сам хочешь, а сам боишься…

— Вот придем домой, узнаешь… — пообещал Вашек. Уши у него были багровые.

Белка всеми нервами ощутила великое смущение Вашека. И чтобы он не мучился так, она сказала деловито:

— Не понимаю. Объясни, что за русалочка?

— Ну… — Вашек несколько раз крупно глотнул, пошевелил тощими лопатками под своей полосатой майкой, показал Сеге кулак. — Не могу же я только лошадиные головы лепить для этого языкастого балбеса… — «Балбес» радостно хихикнул, почуя в голосе брата прощение. — Я вообще лепить люблю. И зверей, и людей… И сказал ему, что хотел… русалку… А он: «Слепи с Белки, она красивая…» Сам ведь предложил, зараза, а теперь…

— А ты обрадовался, — беспощадно уточнил Сега.

Белка ощутила, как разгораются щеки. Не от полуденного зноя.

— Дурни… оба… Почему именно с меня надо лепить?

— А с кого? Таких хорошо знакомых девочек больше у нас нет. Дашутка только, но она еще маленькая и костлявая, почти как я, — разъяснил издалека Сега. — А ты красивая…

— Я?! Красивая?! — честно изумилась Белка.

И тогда Вашек просто и уже почти без смущения сказал:

— Конечно. А ты не знала?

— Ненормальные… Длинная «элизобетонная» дура в очках. И нос у меня толстый. Если бы не очки, все видели бы, какая это груша…

— При чем здесь нос и очки! — с печальным оживлением заспорил Вашек. — Нос у тебя нормальный, и очки тебе идут. И никакая ты не длинная, а… такая. Пропорциональная…

Полагалось возмутиться и пообещать: «Вот как дам по шее, будет тебе «пропорциональная»!» Но Белка надула губы и выговорила:

— У русалок, между прочим, хвосты, а не ноги. Хвост, наверно, с селедки лепить собираешься?

— Да не будет хвоста, я тебя… то есть ее… с ногами, как есть!

— И… — Белка сердито зарделась опять, но надо было доводить разговор до конца. — Русалки же… они же без одежды. Ты соображаешь?

— Но ты же будешь в купальнике!

— Но когда вылепишь-то… на ней-то купальника ведь не будет! Так?

— Будет! Все будет! И очки. И книга!.. Это же не то что настоящая русалка, а просто девчонка… девочка! Пилит на камне у воды и читает. Я даже название придумал: «Русалка из шестого «Б»…

— Если вылепишь похоже, меня узнают… и тогда что?

— И тогда что? — уже сердито отозвался Вашек. — Здесь же нет ничего… плохого. Это же искусство, вот и все. То есть у меня еще не настоящее искусство… но… девочка на озере, что здесь такого?

— И очки сделаешь? — неловко спросила Белка. И с ужасом поняла, что, кажется, сдается.

— Конечно, — уже твердо сказал Вашек (а негодный Сега радостно прислушивался издалека).

— Все догадаются…

— Ну и что?

Да, видно было, что в мыслях у него нет ничего такого. Страшновато было Белке, но… обидеть Вашека — это еще хуже. И, по правде говоря, любопытно стало: что получится?

Белка спросила насмешливо-деловито:

— И как ты это мыслишь? Я сижу у тебя дома в купальнике, ты лепишь, как этот… как Торвальдсен, друг Андерсена, тут приходят родители…

— Ну и приходят, ну и что?.. Да и не надо дома! Вот нальют на Дворах бассейн, все купаться начнут, и тогда я… сяду в уголке незаметно…

— Ага! А за спиной у тебя зрители-советчики… Глядят то на меня, то на твою работу, обсуждают…

— Я же говорю: незаметно…

Что было делать? Надув губы, Белка сказала:

— Хорошо, когда нальют бассейн, поглядим…

— Значит, согласна?

— Ну ладно, ладно… — Когда наполнят бассейн, было неизвестно.

Главный институтский сторож и дворник дядя Капа (Капитолин Митрич) был человек с уклончивым характером. На вопросы, когда в бассейне будет вода, он раз за разом отделывался любимой фразой: «Как только, так в сей же час…» А если на него нажимали, упоминал снова таинственные «воздушные пробки» в трубах… Но были у дяди Капы и хорошие свойства. Никогда не кричал на ребят, не мешал играть, где вздумается, и даже не запрещал вечерние костры.

Эти костры на укромных площадках разжигали студенты — те, что остались в институте на летнюю практику. По вечерам парни и девчата собирались у небольших оранжевых огоньков с гитарами, пели то дурашливые, то душещипательные песни (называлось «студенческий фольклор»). Например, такие:

Полечу я, как радиозонд,Ты же будешь следить, как локатор.Распахнется вокруг горизонт,Закурятся, как дым, облака там.Я в той облачной скроюсь гряде,И в эфире тогда станет тихо.Засигналишь ты мне: «Где ты, где?»Я же буду сидеть и хихикать…

И припев:

Что такое наша жизнь?Ах, сплошные прятки!Ты по улице бежишь,Я сижу на грядке.Нет, не встретимся мы подРадугой-дугою.Завершен учебный год,Нынче я с другою…

Когда подходили ребята, студенты охотно раздвигались, давали место. Иногда предлагали:

— Ну что, маэстры, «спиваем» вместе?

«Маэстрами» были Юрчик, Сега, Аленка (пока не уехала), Дашутка и Славик Ягницкий (в самом деле солист детского хора). Славик шепотом предупреждал: «Только не войте, как голодные коты на помойке… То есть я хотел сказать, держите правильную тональность…» Никто и не выл, все пели чисто и правильно. Чаще всего начинали с хорошей такой, немного печальной песни о дальних морях.

…А над синею бухтою той —Облака что твои паруса.А за дымчатой дальней чертой —Голоса, голоса, голоса…Это кто — отзовитесь скорей!Но разгадки и отзыва нет —Или голос нездешних морей,Или зов позабытых планет…

Иногда кто-нибудь из иронично настроенных парней замечал:

— Несовременно поем, коллеги. Не вписываемся в эпоху…

Но другие отвечали, что шла бы она, эпоха, «туда, куда мы думаем».

— Ну-ка, Славик, давай про марсианские степи.

И Славик, переждав гитарное вступление, тонко заводил:

Там колючие травы под цвет кирпичей.Звезды с солнцем играют там в жмурки.Этот выжженный Марс, он пустой, он ничей,Только ветер гоняет окурки…

И народ негромко подхватывал: