1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

Когда Кулондр спросил, что же делать теперь, Литвинов ответил, что позиций, утраченных в Чехословакии уже не вернешь и не восстановишь. Это была катастрофическая потеря. Англо-французам оставалось два возможных исхода: капитулировать полностью, признав германскую гегемонию в Европе, или наконец решиться и начать сопротивление. В первом случае, у Гитлера не займет много времени переварить свои новые приобретения, перед тем как обернуться, скажем, к Британской империи. Атаковать Советский Союз по его расчетам пока что слишком опасно. Во втором случае, Франции и Британии придется повернуть навстречу Москве. «В этом случае они неизбежно обратятся к нам и заговорят с нами другим языком».

Отчет Кулондра об этой встрече не содержит резкой наркомовской концовки. Он подчеркивает главное направление мыслей Литвинова о том, что всеобъемлющее улаживание отношений с нацистской Германией невозможно, то есть, говоря другими словами, война неизбежна. Согласно Кулондру, Литвинов особо выделил возможность германо-советского сближения в том случае, если Гитлер решит двигаться на запад; хотя нарком в своем отчете и не упоминает этого момента. Может быть, Кулондр хотел встряхнуть Париж столь опасной перспективой. Потому что сам он желал развития событий именно по второму варианту, высказанному наркомом, и полагал, что Советский Союз тоже предпочтет следовать ему. Он понимал, что только такой вариант развития событий может обеспечить Советскому Союзу реальную безопасность от нацистской агрессии. Вместе с тем Кулондр предупреждал — еще когда англо-франко-советские переговоры начинались в 1939 году, и читателям хорошо бы об этом запомнить — что Советский Союз, наученный последним опытом, теперь потребует «четких гарантий помощи» в любом возможном соглашении с Францией и Британией.

И если на Кэ д`Орсе, может быть, больше стремились к тому, чтобы не видеть реального положения вещей, Кулондр постоянно подчеркивал опасность возможного нацистско-советского сближения, предвидя даже неизбежные неофициальные контакты советских чиновников с Берлином. Ценой такого сближения — единственной, которая удовлетворила бы Гитлера — мог стать раздел Польши. «Страх — плохой советчик», говорил Кулондр, и в поисках союзников СССР вполне мог повернуть к нацистской Германии. Кулондр реально представлял, что должно стать главным в англо-французской повестке дня на ближайшие несколько месяцев, подчеркивая важность подталкивания Польши и Советского Союза к сотрудничеству перед лицом реального врага обоих — нацистской Германии. Англо-французская бездеятельность уже привела Польшу и могла привести «Советы» к сотрудничеству с Гитлером. Будет нелегко привести польское правительство к необходимости «более тщательной оценки своих жизненных интересов», но Франция должна попытаться наладить советско-польское военное сотрудничество в рамках более широкого альянса с Францией и Британией. Это был последний шанс восстановить европейское равновесие и его нельзя было упускать. Время уходит, заключал он, и мы должны знать, на кого мы можем рассчитывать и кто может рассчитывать на нас.116

18 октября Бонне признался Сурицу, что он так надеялся на улучшение франко-советских отношений, но Литвинов ответил ему презрением. «Последнее заявление Бонне в разговоре с Вами о неизменности отношений и т. п. имеет так же мало значения, как и заявление англичан и французов о том, что "они не намерены исключать нас из разрешения европейских вопросов"». Теперь эти вопросы будет решать Гитлер, а франко-англичане будут делать все, чтобы не противоречить ему. Чемберлен и Даладье готовы на что угодно, лишь бы добиться договора с Германией и Италией. «Им, конечно, невыгодно теперь же рвать с нами, ибо они тогда лишатся козыря в переговорах с Берлином. Обратятся они к нам только в том случае, если не вытанцуется соглашение с Берлином и последний предъявит требования, даже для них неприемлемые».117 По странному стечению обстоятельств, оценка Литвиновым советско-западных отношений, как козыря в игре англо-французов против Германии, отражала, словно в зеркале, мнение Кулондра о франко-советском пакте как возможной плате за советско-нацистское сближение. Литвинов инструктировал Сурица не ввязываться ни в какие политические дискуссии непонятного направления с Бонне, не высказывать даже своих личных мнений.118

Отъезд Кулондра из Москвы следовало бы отметить сердечным франко-советским прощанием, в знак признания постоянной приверженности посла улучшению отношений. Но советские настроения по поводу мюнхенского соглашения отнюдь не способствовали этому. 19 октября «Journal de Moscou» опубликовал еще одну статью, резко осуждавшую мюнхенскую капитуляцию: «Франция потеряла все, даже возможность сказать "кроме чести"». Кулондр счел, что это выходило за всякие рамки и отправился к Потемкину, затем к Литвинову требовать опровержения. Литвинов отказал, заметив, что в свое время не последовало никаких опровержений на все те оскорбительные выпады, которыми французская пресса буквально осыпала Советский Союз. И Литвинов телеграфировал Сурицу: «Я был бы смешон», если бы в Париже появилось хоть одно опровержение. В конце концов он все же высказал Кулондру свои личные сожаления, но отказался опубликовать их.119

Французское и английское правительства, похоже, просто не в состоянии были понять всей глубины советского возмущения по поводу Мюнхена, и зародившейся враждебности, лишь некоторые официальные лица, подобно Кулондру и Ванситтарту реально оценивали происходящее. В англо-французских кругах господствовали настроения от полного презрения к опасности до легкой снисходительности по этому поводу, и они очень мало помогли, когда в 1939 году ощущение огромности нацистской угрозы проникло наконец в головы самых твердолобых даже среди «мюнхенцев».

Мнение британского правительства по поводу Мюнхена, сразу после подписания соглашения, естественно, отражало позицию премьер-министра. В докладе Чилстона из Москвы от 18 октября (в тот же день отослал свой доклад и Кулондр) абсолютно не чувствуется озабоченности или опасений по поводу складывающейся ситуации, посол рассматривает ее как ничем не примечательную. Советское правительство вряд ли денонсирует договор с Францией и едва ли имеет намерения отойти от европейских дел. Признаков возможного советско-германского сближения тоже не наблюдается. Дело Уинтертона Чилстон рассматривал просто как попытку Советов раздуть ажиотаж «теперь, когда опасность миновала». Он также касался сплетен, циркулировавших в среде московского дипкорпуса о возможном будущем Литвинова в свете провала политики коллективной безопасности. Литвинова «после его возвращения [из Женевы] очень мало кто видел, он почти не появляется в наркомате; насколько я понял из сообщений хорошо информированного источника, он каждый день проводит многочасовые консультации со Сталиным и Молотовым в Кремле». Повышенный интерес Чилстона к тому, что может думать Сталин по поводу ситуации, сложившейся после Мюнхена, вполне понятен, «теперь, когда многолетние и неустанные усилия Литвинова по реализации его политики коллективной безопасности против Германии, похоже, по крайней мере на данном этапе, канули бесследно». Однако посол не делает никаких предположений относительно отставки Литвинова: «В настоящее время представляются невозможными не только какие-либо радикальные перемены в ориентации или политике, даже Литвинов, похоже, остается незаменимым; а сам он, видимо, согласен поддержать любую линию Кремля, какой бы она ни оказалась».120 Все это очень отличалось от заключений, к которым пришел Кулондр.

Но не все британские официальные лица, министры и политики были так благодушны как Чилстон. Каждый информированный британец знал, что думает по этому поводу Черчилль. Ванситтарт делал все возможное, чтобы заставить Форин офис почувствовать опасность, как делал это уже многие годы. Мюнхенское соглашение просто пугало его: «Мы уже сведены до положения второразрядного государства — да, мы на самом деле опустились до такого положения... И если мы со всей возможной и невозможной скоростью не начнем выбираться из этого положения, то скоро начнем получать военные приказы из Берлина...».121 Все это не очень сильно отличается от комментариев Литвинова. Выход своему раздражению Ванситтарт дал и в разговоре с Майским по поводу французских «интриг» в Лондоне против Советского Союза. Майский сообщал, что нашел его настроенным очень «античемберленовски» и «готовым, как и прежде сражаться за свою собственную линию». Ванситтарт спросил Майского о будущем советской политики и с облегчением выслушал ответ, что советское правительство не склонно принимать поспешных решений. «Ванситтарт просил нас не "уходить" из Европы, так как это имело бы катастрофические последствия для дела мира и борьбы с агрессорами».122