1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

По мысли Чемберлена, Франции следовало обеспечить гарантии, что Италия не ввяжется в войну, которую мог затеять Советский Союз. Британское правительство беспокоилось, что Франция сама окажется втянутой в такую войну, подчиняясь своим обязательствам по франко-советскому пакту о взаимной помощи. Некоторые в Форин офисе предлагали надоумить французов разорвать соглашение с Советами, но в конце концов Галифакс склонился к тому, что лучше пока сидеть тихо и наблюдать, как будут развиваться франко-германские отношения.3 Как сообщал из Парижа Суриц после мюнхенской конференции, французская правая пресса открыто высказывалась о что Франции лучше всего снять с себя всякие обязательства по отношению к Польше и Советскому Союзу. Но не все были столь категоричны. Посол Фиппс считал, что денонсация пакта с Советами будет «необоснованно глупой односторонней уступкой Германии в надежде на сохранение добрых отношений».4 В конце ноября на англо-французской встрече в Париже Бонне заверил Чемберлена, что франко-советский пакт настолько увязан с единодушным одобрением Лиги и потребует стольких консультаций, что опасения британского премьер-министра насчет того, что Россия сумеет втянуть Францию в войну абсолютно беспочвенны.5

Появились слухи, что нацисты, желая удовлетворить свои растущие территориальные аппетиты уже присматриваются к Украине. Для Бонне это было и облегчением и новой заботой, но больше всего поводом освободить Францию от опасных обязательств. Советские послы, естественно, сообщали об этих и других слухах в Москву. 6 декабря Ллойд Джордж пригласил Майского отобедать и заняться тем, что сделалось чем-то вроде популярной игры — погадать о том, куда Гитлер направит свой следующий удар. Ллойд Джордж полагал, что Гитлер пойдет на восток и следующей его целью будет Польша. Более отдаленным предметом нацистских вожделений могла стать советская Украина, но это была более опасная добыча. Двумя днями позже Майский встретился с Ванситтартом, опять за обеденным столом и опять с целью поиграть в загадки и отгадки. Но Ванситтарт круто подсолил игру своей озабоченностью чемберленовской внешней политикой. Гитлер не станет долго почивать на лаврах, прежде чем обратит внимание на новую жертву, сказал Ванситтарт: в течение ближайших месяцев начнется какая-нибудь новая кампания. Но где? В правительственных кругах было распространено мнение, что следующей целью Гитлера может стать Украина. Ванситтарт вовсе не был в этом уверен. Он был уверен только в том, что британскую внешнюю политику необходимо пересмотреть.6

В тот же день в Париже встретились Мандель и Суриц, чтобы порассуждать о тех же самых вопросах. Мандель располагал информацией, что следующей целью Гитлера была Украина, но еще раньше судьбу Чехословакии могли разделить Польша и Румыния. Если такое случится, говорил Мандель, «это будет означать конец Франции». Еще он рассказал Сурицу, что Бонне затевает исключить из франко-польского соглашения 1921 года все военные статьи, но сам он не думал, что Даладье отважится зайти так далеко.7

Эти слухи были подкреплены и прибытием в Париж 6 декабря нацистского министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа который явился во французскую столицу, чтобы закрепить договором с Бонне взаимное понимание необходимости поддерживать «мирные и добрососедские отношения». Это подписание породило домыслы, что Бонне согласился в обмен на мир с Западом «развязать руки» Гитлеру на востоке. Согласно отчету об этой встрече, принадлежащему Женевьеве Табуи, антиумиротворенчески настроенной французской журналистке, Риббентроп поставил вопрос о свободе действий прямо, «но Бонне все же сумел пробормотать: "нет... только не сейчас"».8 Литвинов, никогда не доверявший Бонне, не мог даже представить, какой нелепостью способен ответить тот на предложения нацистов, поэтому поручил Сурицу разузнать.9 Но, похоже, даже Литвинову не могло прийти в голову, что это французское «взаимопонимание» тоже стоило не больше, чем бумажка, подписанная Гитлером и Чемберленом, и которой последний с такой гордостью размахивал, привезя ее домой из Мюнхена.

Бонне, может, и готов был дать нацистам полную свободу действий на востоке, но другие министры французского кабинета, считая, что война все равно неизбежна, хотели защитить франко-советский пакт и не особенно скрывали свои взгляды от Сурица.10 Однако этой поддержки было достаточно только на то, чтоб сдерживать нападки антисоветской оппозиции; слишком сильным по-прежнему было сопротивление улучшению отношений с Советским Союзом, и пакт практически оставался соглашением на бумаге. Заместитель начальника генштаба Кольсон, суммируя положение в вооруженных силах после Мюнхена, писал: «Россия продемонстрировала, несмотря на громкие заявления Литвинова в его речи [21 сентября] в Женеве, как свою неспособность так и нежелание ввязываться в конфликт, который может подвергнуть ее политический режим мощным ударам германской армии. СССР, являясь в целом азиатской державой, может вмешаться в европейский конфликт только тогда, когда увидит возможность распространить свою [коммунистическую] идеологию на руины цивилизации, ослабленной войной».11 Базируясь на таких допущениях, французский генштаб, при строительстве своих планов на случай возможных устремлений Гитлера, едва ли уделял в них какую-то роль Советскому Союзу, несмотря на предупреждение военного атташе Паласса, который, как и Кулондр, не скрывал возможности нацистско-советского сближения.12

Такое идеологизированное видение Советского Союза буквально пропитывало собой англо-французские правящие круги. Меньше чем месяц спустя Оливер Харви, личный секретарь Галифакса, которого едва ли можно обвинить в коммунистическом образе мыслей, записал в своем дневнике: «...реальная оппозиция перевооружению исходит от имущих кругов в [консервативной] партии, которые боятся налогов и считают, что нацисты как явление консервативнее коммунистов и социалистов: любая война, победоносная или нет, разрушит праздное благосостояние этих кругов, поэтому они за мир любой ценой.13 «Так как война может означать триумф сил большевизма на континенте, — говорил Фиппс Уильяму К. Буллиту, американскому послу в Париже, — необходимо пойти на любые жертвы, чтобы ее избежать». Буллит эти взгляды вполне разделял.14

Во всем этом не было ничего нового для советского правительства. В январе 1939 года французская журналистка Табуи встречалась с Литвиновым в Женеве. Она была хорошо осведомлена о позиции французского правительства касательно пакта с Советским Союзом и слышала показания Бонне в комиссии по иностранным делам палаты депутатов. «Я тщательно изучил франко-российский пакт, — говорил Бонне. — И я открыл, что мы никак не связаны им. Нам нет нужды отказываться от него, потому что он не принуждает нас автоматически присоединяться к России». Табуи не хотела рассказывать Литвинову об этих заявлениях Бонне, но он и так уже знал о них: «Москва сейчас прекрасно себе представляет, что у нее мало шансов Рассчитывать на Великобританию и Францию, пока политика выражается через [французскую] прессу». С этими словами Литвинов вручил Табуи экземпляр антикоммунистической «Matin». Там, на первой полосе, была помещена статья, в которой говорилось: «Направьте германскую экспансию на восток... и мы на западе сможем отдохнуть спокойно».15

Но когда в январе 1939 года возникли слухи, что целями нацистских амбиций были Голландия и Западная Европа, англо-французы разом утратили свое самодовольство и заинтересовались Советским Союзом. Внезапно оказалось менее желательным рвать соглашение с Советами. Англо-французские противники умиротворения, приумолкшие после Мюнхена, опять подняли свой голос.

В Британии переоценка ценностей коснулась даже Форин офиса. Министр иностранных дел Галифакс смотрел на перспективу сближения с нацистской Германией вовсе не с таким оптимизмом как Чемберлен, а взгляды Ванситтарта были известны всем. В начале января Майский прислал сообщение с очень интересной оценкой британских настроений. Он считал, что оптимизм самого Чемберлена относительно всеобщего умиротворения изрядно потускнел. И хотя премьер-министр продолжал верить в возможность соглашения с Германией и Италией, многие из его коллег думали иначе, или испытывали растущие сомнения. Главными виновниками «протрезвления» британского общественного мнения были, по словам Майского, Гитлер и Муссолини.16

Это «протрезвление» проявило себя дискуссией в самом Форин офисе. Примерно в то же время, когда Майский послал Литвинову свой отчет, появилась на первый взгляд чисто академическая записка клерка Форин офиса, в будущем постоянного заместителя министра Гарольда Кассиа с обзором книги Уиллер-Беннета о советско-германском договоре, заключенном в Брест-Литовске в 1918 году; именно она во многом изменила взгляды на англо-советские отношения.