Вот мы какие! - Дзидра Ринкуле-Земзаре

— Значит, у него ни отца, ни матери! — воскликнул я. — Среди моих друзей таких нет, я знаю точно!

— Нет, у мальчика есть мать. Только не родная. И он этого не знает по сей день: приемная мать любит его, как собственного сына.

Я заметил, что глаза матери устремлены на рамку с портретом молодой женщины; эта фотокарточка, сколько я себя помню, всегда стоит на ее письменном столе.

— Вот она… Моя подруга. Она и есть настоящая мать этого мальчика.

— Но она же давно умерла.

— Я сказала: двенадцать лет назад.

— Ага, значит, ему тринадцать.

— Да. — Взгляд матери никак не мог оторваться от карточки. — Она была исключительным человеком. Детский врач. Очень любила детей.

— А мальчик?.. Ты сказала — я его знаю. В какой он школе?

— В нашей.

— В моем… классе?

— В твоем.

Я вдруг почувствовал, словно меня ударил электрический ток. Пол закачался подо мной. Еще секунда — и я упаду.

— Мам!.. — прошептал я. В горле словно застрял комок из невысказанных слов.

Мать подошла ко мне, сжала мою голову ладонями.

— Может быть, не следовало так неожиданно, без подготовки. Но когда-нибудь это все равно должно было случиться. И лучше узнать правду сейчас, чем потом… Ведь ничего не изменилось. Слышишь, мой мальчик? Ничего!

— Мам! Мамочка!.. — Я прижался к ее груди, обхватил руками.

— Теперь ты веришь, что бывает такая любовь? Веришь, что твоя классная руководительница может стать матерью для сироты?

В тот вечер я допоздна ворочался в своей постели. Снова и снова думал о матери, о себе. А когда наконец уснул, мне приснилась женщина, очень похожая на ту, с фотокарточки.

«Теперь ты веришь, что бывает такая любовь?» — спрашивала она меня.

Странно, во сне я не мог понять, кто же все-таки говорит со мной. Обе женщины как бы слились воедино.

Но разве это только сон? Ведь точно также происходит наяву. У меня одна мать: моя мать!

ТОМИНЬ МЕНЯЕТ ФАМИЛИЮ

Когда-то Томинь был самым плохим учеником в классе, самым маленьким, самым безалаберным и недисциплинированным. К тому же еще, как доказала Изольда, выдумщик и фантазер, если не сказать больше. Правда, это мы ему великодушно простили: кто из ребят не желает, чтобы у него был смелый и мужественный отец!

Участие в фильме как-то изменило Томиня. Он даже вернулся в класс немного героем. Плавал на настоящем корабле, в настоящем море, причем в бурю, вместе с настоящими киноактерами и настоящими моряками!..

Впрочем, каждый увидел в Томине то, что хотел. Например, благосклонность Сильвии принес ему… новый костюм. Он, как выразилась Сильвия, не только сшит из материала экстра-класса, но и «сидит отлично». Никому бы из нас не пришло в голову так сказать! Но ведь Сильвия — племянница известной швеи, да и сама мастак в этом деле. И никто тогда не подумал о том, что Томинь первый из всего класса сам заработал этот отличный новый костюм. Киностудия платила ему за каждый съемочный день.

Но ни костюм, ни заработанные деньги, о которых мы узнали позже, не поразили нас так, как неожиданная весть: Томинь меняет фамилию! Классная руководительница своей собственной рукой перечеркнула в журнале фамилию «Томинь» и вписала новую, непривычно звучавшую для наших ушей, — «Дзилюм».

— Как так?

— Почему?

Многие просто не могли понять. Только те, которые регулярно читали его письма из Крыма, сообразили, каким образом у Томиня оказалась новая фамилия.

Впоследствии он сам рассказал об этом.

Юрис Дзилюм — тот самый матрос, который снимался в фильме, доставил Томиня из Крыма домой. Он подружился с его матерью, и так случилось, что у Томиня появился отец. Точнее — отчим, но Томинь говорит только так: отец! Хоть Дзилюм и не капитан, зато моряк он настоящий. И, видно, хороший человек, потому что заботится о нашем Томине, как о собственном сыне.

Теперь нам стало понятно, почему Томинь наотрез отказался от шефа. Матрос, когда не ходил в море, проверял все его домашние задания. А знания русского и английского языков стали у Томиня просто блестящими.

— Вот что значит человек, которого можно любить, уважать, которым можно восхищаться!

Да, в жизни происходит много интересного. Может быть, даже больше, чем в фильмах и пьесах.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ РОЗ ДЛЯ КАЙИ КОМАРИК

Учебный год мы закончили хорошо. Когда подводили итоги соревнования с бригадой Павла, краснеть не пришлось: брака в классе не было.

Всех нас занимали теперь вступительные экзамены нашего Комарика. Мы знали, как важно для Кайи пройти конкурс. И именно поэтому никуда не разъехались, хотя уже начались каникулы. Выезжали, правда, в деревню или на взморье, но всего на один-два дня. После каждого экзамена на театральном факультете интересовались, какую отметку заработала Кайя. И, главное, этюды, этюды! Как с ними дела?

Очень обрадовались известиям, что все идет хорошо, и на этот раз с этюдами тоже в порядке.

Все говорило: наша пионервожатая скоро станет студенткой.

В день, когда должны были вывесить списки зачисленных на первый курс, мы всем классом собрались в консерватории. Заранее договорились — каждый купит по розе, и мы прямо из консерватории отправимся к Комарику домой.

Каково же было наше разочарование, когда мы не обнаружили ее фамилии! Был среди зачисленных Кактынь, был Каспар, даже Комаров был. А вот фамилии «Комарик», сколько мы ни водили пальцами по списку, так и не обнаружили!

— Бедная Кайя!.. Видно, опять не прошла, — мрачно сказал Индулис.

Так мы и стояли, двадцать пять болельщиков Комарика, у каждого в руке по пышной розе, и не знали, что дальше делать.

— Наверное, Кайя сидит дома и плачет, бедненькая, — сама чуть не плача, предположила Сармита. — Представляете, какое у нее настроение! Так готовилась, старалась — и опять все зря…

— Знаете что, — сказала Иголочка, — у меня предложение.

— Ну-ну!

— Пусть она и не прошла конкурс, а все равно надо ее навестить.

— Поздравить с провалом? Ну, нет! — Мадис был против. — Будет похоже на издевательство.

— Не надо передергивать! — не отступала Иголочка. — Почему обязательно — поздравить? Можно поблагодарить ее за работу с нами. У нашего пионерского отряда есть причины быть ей благодарным, верно? Уж за это она никак не обидится!

— Конечно! — поддержала ее Карина. — Она обрадуется нам.

— Я тоже за! — Валдис помахал своей розой. Она у него была особенно красивой — «Офелия».

Мы гуськом вышли из консерватории.

— В Риге никто не сможет оценить способности Комарика. — Обида за нашу пионервожатую еще не улеглась во мне. — Надо ей лучше поступать в московский институт.

— Точно! — поддержал меня Агрис. — Многие известные артисты учились в Москве.

— Да! В Москву! — загорелся и Томинь. Мы продолжали называть его по-старому. — У Жени, ну, у того мальчика, который играл Педро, у него отец известный артист. Я напишу ему, пусть поговорит с отцом про Кайю.

Эгил поинтересовался:

— Думаешь, этот московский артист поможет? По знакомству?

— Зачем — по знакомству? — рассердилась Карина. — Не нужны Кайе никакие поблажки. Ей нужен специалист, который по достоинству оценит ее талант…

Так, горячо обсуждая, как помочь нашей пионервожатой, мы не заметили, что уже подошли к ее дому.

Остановились у двери. Никто не решался позвонить.

— Эх вы! — Иголочка с презрением посмотрела на нас, ребят. — Говорить все мастера, а как до дела — в кусты! — И большим пальцем решительно надавила кнопку звонка.

Долго ждать не пришлось. Послышались энергичные шаги, и дверь открыл… Павел!

Мы застыли на пороге. Так и стояли, молча, с розами в руках, от неожиданности забыв даже поздороваться.

— Замечательно! — воскликнул Павел. — И сколько вас! А ну, входите, входите!

— Мы… мы… — забормотал Индулис, нюхая для чего-то свою розу.

— … пришли поблагодарить старшую пионервожатую за работу с нашим пионерским отрядом, — оттарабанила Карина, как хорошо выученный урок.

Но Павел, не слушая, подталкивал нас вперед.

— Лучше поздравьте ее с поступлением на театральный факультет.

Это окончательно выбило нас из колеи.

Сильвия опомнилась первой:

— Разве… она поступила?

— В списке ее нет, — уверенно заявил я.

— А вот это уже не соответствует действительности, — смеялся Павел.

Кайя ждала нас. На ней был белый фартук.

— Самое время! — сказала она сердечно. — Кофе вскипел, свежие булочки и конфеты уже на столе. Павел принес лимонад. Я уже беспокоиться стала. Где, думаю, задерживаются?