Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

— Я рада за тебя, — мягко сказала Алексина, как бы извиняясь, что слишком равнодушно отнеслась ко всему.

— При этом учти, мне будет больно, но, женившись, я уже не смогу приходить к тебе.

— Жаль.

— И все?

— А что еще? Действительно, жаль.

— Ты понимаешь, что я пришел прощаться? — Понимаю, — сказала Алексина, осматривая свое рукоделие со всех сторон.

— И это все, что ты можешь сказать?

— Не мучь меня, пожалуйста! — с неожиданной мольбой сказала Алексина.

Но я, вместо того, чтобы почувствовать жалость и печаль, вдруг ощутил странный прилив обличительного гнева и желание хоть как-то расшевелить ее — даже обидев, даже, быть может, оскорбив.

— Я хочу напоследок понять, — сказал я, — за что и почему ты так не уважаешь меня? Почему ты всегда относилась ко мне с таким пренебрежением? Почему в твоем присутствии, независимо от твоего поведения, я чувствовал собственную неполноценность? Послушай! — сказал я, пораженный неожиданной мыслью, — а может, и не было никакой любви? Может, меня к тебе притягивало совсем другое чувство, а именно: постоянное и жгучее желание доказать, что я умен, что я необычен, что я более чем достоин тебя, что я… Тщеславие, а не любовь! — воскликнул я.

Алексина прервала работу, посмотрела на меня — чуть ли не впервые — с искренним интересом и произнесла:

— Очень может быть!

— И ты понимала это! И это льстит твоему самолюбию больше, чем любовь! И это же самое привлекает к тебе других людей, потому что ты каждого умеешь поставить на свое место, которое заведомо ниже твоего!

— И это может быть, — подумав, согласилась Алексина. — Но это такие глупости… — и вновь взялась за работу.

— А что не глупости? Что не глупости для тебя?

— Ты, кажется, кричишь?

— Я готов вопить во все горло от разочарования и боли. Столько лет желаемое я принимал за действительное, мираж за реальность! Нет, ты не виновата, я сам обманывал себя! Ты всего лишь помогала мне тебя обманывать.

— Нет, — ответила она с неожиданной экспрессией. — Я не настолько… Я думала, ты меня действительно любишь.

— Не верю. Ты дразнила меня — в том числе и сама знаешь чем. Ты считала меня слишком нормальным.

— Что в этом плохого? И ты не то чтобы слишком нормальный. Ты просто другой.

— Не надо оправдываться! Почему ж Качаева или Засонова и даже бандита своего Полугаева ты уважаешь больше, чем меня? Я же вижу!

— Тебе кажется.

— Но они-то, слава Богу, ненормальные, да, да, да?

— Они тоже другие. Но по-другому другие.

— Я устал от твоей демагогии! Я… У тебя ледяная пустая душа! — заявил я, сам пугаясь своих слов и своего тона.

— Скорее всего, — не стала перечить Алексина, и я увидел в этом ее смирении снисходительность и привычное осознание собственного превосходства.

— Одного не пойму. Ведь душе твоей даже терзать кого-то — скучно, лень, — зачем же ты меня терзала столько? Чего ты хотела от меня?

— Ты мой друг, — улыбнулась Алексина той улыбкой, после которой каждому хотелось почему-то просить у нее прощения.

Но я стал другим человеком. Ничто не проходит бесследно! — не стесняясь, произнесу эту банальную фразу, ибо боль не бывает банальной, а именно боль изменила меня, боль, которая копилась годами — и вот выплеснулась, и помутила разум, вернее, сделала его, наоборот, нестерпимо ясным, боль, которую не снимешь лекарствами и даже наркозом, Боль…

… С жуткой ясностью понял я вдруг, что слова, сказанные мной в горячке, обнажили сущую правду: я никогда не любил Алексину. И не в тщеславии даже тут дело, не в том, что меня подманивало к ней растравляемое чувство неполноценности и желание что-то доказать. Как просто любят, ни за что, так я ее — просто не любил, и совершенно неясно, как назвать то, что я все эти годы считал любовью.

Я сидел, молчал и постепенно наползало на меня — равнодушие. Я смотрел на склоненную голову Алексины, на ее обнаженные легкой невесомой округлости руки, на колени ее под тонкой материей платья, колени, всегда сводившие меня с ума, — и чувствовал, что ничего не чувствую. Чем лучше она, вдруг подумалось мне, Анастасии Жувельской, к которой я всегда относился с несвойственной мне неприязнью отторжения? Да ничем! Пустая женщина, не тратящая сил ни на что, кроме создания собственного образа, но теперь и на это не тратящая сил, поскольку образ давно создан и она срослась с ним — навсегда.

— Ну, пока, — поднялся я.

— Пока. Заходи…

41. В ВАШЕЙ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ МАССА ИНТЕРЕСНОГО.

В воскресенье, в двенадцатом часу дня, я отправился на первое свидание — из пяти предстоящих.

Не было волнения, не было никаких предчувствий, я не пытался представить, какой окажется эта женщина. Я почему-то был твердо уверен, что и я не понравлюсь ей, и она не понравится мне — то есть, значит, встреча будет сугубо формальной, после чего она будет продолжать поиски жениха, а я познакомлюсь с остальными четырьмя женщинами — и в каждом случае дальше первого знакомства дело не пойдет, — и я успокоюсь, а когда-нибудь после, возможно, очень скоро, ибо я свободен, я встречу без всяких объявлений женщину, которая мне нужна, — и сразу пойму это.

Ларису (имя я знал из письма) я увидел и угадал сразу. Она сидела за памятником академику Цицину (бюст на мраморном столбе), на лавке, под деревом. Она была довольно миловидна, довольно стройна и на тридцать девять лет, о которых честно сообщила в письме, не выглядела.

— Здравствуйте, Лариса, — сказал я.

— Здравствуйте, Антон, — сказала она и протянула мне руку.

Я пожал руку, сел рядом и несколько боком, чтобы видеть ее и чтобы ей не составило труда поворачиваться ко мне.

— Мне понравилось ваше письмо, — сразу же приступила к сути Лариса. — Простое и ясное. Наверное, и вы такой человек — простой и ясный?

— Может быть.

— Я уже вижу — это так. Были женаты?

— Нет.

— Почему?

— Долго был влюблен в одну женщину, — с неожиданной откровенностью ответил я.

— Да?

— А что? — удивился я ее удивлению.

— Ничего. Похожие истории. Я тоже… Но это неважно. Я устала. Да и прошло все. Хотя замужем я была. Но все прошло, прошло. Я не могу быть одна, мне надо общаться с кем-то, говорить. Вы умный человек? — заглянула она мне в глаза. Ее конкретность, ее прямота и даже резкость происходили — я это видел — из той решимости, которая иногда вдруг появляется в застенчивом и робком человеке, и во много раз превосходит привычную решимость человека от природы решительного.

— Да, я умен, — ответил я. — Хоть и нет высшего образования.

— Это не обязательно. Много зарабатываете?

— Хватает. Не очень много, но — хватает.

— Зачем же собрались в милицию?

— Вследствие некоторых принципиальных соображений.

— У вас есть какие-то принципы?

— Да.

— Вы не бабник?

— Нет.

— Не пьяница?

— Совсем не пью. Я же написал.

— Да, извините. Вы не мелочный человек?

— Нет.

— Храпите во сне?

— Нет.

— Хронические болезни есть? Я спрашиваю как врач. Я в поликлинике работаю.

— Хронических болезней нет.

— Любите готовить?

— Нет.

— Любите вкусно поесть?

— Не гурман.

— Ваше поведение в сексуальной жизни?

— Вопрос не очень конкретный…

— Агрессивны и требовательны, пассивны, удовлетворяетесь тем, что есть?

— Я достаточно умелый и умеренно темпераментный мужчина.

— Хорошо. Что еще… Пожалуй, достаточно. Я верю вам. Я по вашему письму поняла, что вам можно верить. Теперь спрашивайте вы меня.

Я растерялся. Мне почему-то не хотелось ее ни о чем спрашивать. Я составил представление о Ларисе по ее же вопросам. Одинокая женщина с какой-то драматической историей в прошлом — и, может, даже не одной. Любила мужчин ярких, сильных, под стать себе, потому что и в ней есть яркость и сила, несмотря на обычнейшую работу в поликлинике. Наверняка, кроме работы у нее еще что-то имеется. Поет песни под гитару. Играет в народном театре. Пишет стихи. В общем, что-то творческое. Пожалуй, об этом и спрошу.

— Вы стихов не пишете?

— Писала. Еще.

— Все. Вопросов больше не имею, — сказал я.

— Как это — не имеете? Учтите, я из сорока с лишним писем выбрала ваше. Если вы думаете, что я собираюсь встретиться еще с десятком претендентов, то ошибаетесь. Я выбрала вас — чтобы заодно проверить свое чутье. Мне кажется, оно меня не подвело. Поэтому я готова ответить на все ваши вопросы.

— У меня действительно больше нет вопросов.

— Не понимаю. Вы что, полагаетесь на авось? Или умеете сразу разглядеть человека до дна? Или, может, я вам сразу не понравилась, поэтому и вопросы задавать нет смысла? В самом деле, зачем о чем-то спрашивать человека, который тебе неинтересен! — воскликнула женщина с таким видом, будто сделала маленькое открытие. — Ну, тогда извините. Если я выбрала только вас, это не значит, что вы выбрали только меня. У меня было ваше было письмо, у вас — только объявление. Наверняка вы — в поиске, наверняка у вас таких объявлений еще дюжина. Что ж…