Учебник рисования - Максим Кантор

— Не надо так шутить, — строго сказал Гузкин.

— Это не трогай, то не трогай! Непросто быть террористом, я вам скажу! Извольте — я еще план придумаю! Можно взять бруски золота, выдолбить изнутри, начинить пластитом, и положить в сейф Чейз Манхеттен Банка. Каково? Принесу на хранение в банк — все солидно. Нипочем не догадаются! А потом выхожу из банка, нажимаю кнопку, и весь банк — к чертовой матери!

— Где ты столько золота возьмешь? — спросил Власов заинтересованно.

— Не важно.

— Это как раз самое важное. Если у тебя столько золота будет, ты банк взрывать не станешь. Передумаешь.

— Вот самая большая беда, — сказал Махно, — вот в чем проблема. Купили нас, купили, — и он махнул рукой, объединяя в одно — и бар отеля Лютеция, и услужливых официантов, и капиталистический режим.

Разве проблема в этом, думал тем временем Гриша Гузкин, ах, наивный Махно, мне бы твои проблемы. Недавний венецианский вернисаж и то, как сложились мизансцены этого вернисажа, — вот где были подлинные проблемы. Было так.

Сара Малатеста явилась на вернисаж, наряженная венецианской аристократкой времен Казановы: шитый золотом жакет туго стягивал ее рыхлые формы, создавал подобие талии на том месте, где (Гриша знал это доподлинно) находился старый дряблый живот; высокий стоячий ворот скрывал короткую шею; распушенные волосы цвета воронова крыла не давали заподозрить о наличии седин; кружевной веер прятал ужасное лицо. Царственной походкой синьора Малатеста прохаживалась вдоль Гришиных картин и посылала Грише из-за веера страстные взоры. Гриша делал вид, что, увлеченный беседой с журналистами, не замечает манящих взглядов: менее всего он хотел быть уличен в связи со старой дамой, неожиданно она ему показалась вульгарной. Еще подумают, что я с ней сплю, ужасался Гриша. Он чувствовал себя молодым и сильным, зал аплодировал ему, будущее виделось ему ясным, и назойливость синьоры Малатеста, напоминавшей о том, что сегодняшним триумфом он обязан поздней страсти этой дамы, досаждала. В конце концов, она неприлично стара, думал Гриша, неужели она сама не понимает, что эти ужимки, томное дыханье и жаркие взгляды — не по возрасту. Один из журналистов, перехватив огненный взгляд Сары Малатеста, пущенный поверх веера, обратил внимание Гриши на эти призывы. Мне кажется, сказал наивный журналист, ваша знакомая ждет вас. Однако Гриша лишь пожал плечами: Какая знакомая? Ах, эта. Да, припоминаю. Кажется, это госпожа Малатеста. Видите ли, сегодня здесь сотни моих знакомых. И каждому надо оказать внимание, понимаете? Утомительная обязанность хозяина праздника, сказал журналист. Ах, не говорите, сказал Гузкин. Гузкин знал, что наступит вечер, когда ему придется расплачиваться за этот вернисаж, когда он должен будет раздеть Сару Малатеста и прижать ее жирное дряблое тело к своему. Надо будет расстегнуть шитый золотом жакет, одну за другой развязать подвязки, стягивающие живот, и тогда ее старая плоть полезет из одежды наружу, как разварная картошка. Из золотого жакета вывалится ее вялый живот, из шелковых чулок хлынут складки потных ляжек, и Сара Малатеста тяжело дыша, раскинется на подушках, маня Гришу и требуя ласки. Она будет тискать его детородный орган своими короткими толстыми пальцами, запихивать его в себя, в свое дряблое, склизкое отверстие, потом примется стонать и вздрагивать рыхлым телом, потом захрипит и укусит Гришу за ухо искусственными зубами. И Гриша зажмурился, представив себе это. Он знал, что ему придется выполнить эту невыносимую процедуру и лежать рядом с потной, бурно дышащей Сарой, и слушать ее страстный шепот. Он знал, что это необходимая расплата за сегодняшний день, за то, что эти важные господа и растерянные девушки с большими глазами подходят к нему и говорят, что он, Гриша — гений, что он принес в мир слово правды и свободы. Однажды, когда он трезво взвесил обстоятельства, он счел, что это, в сущности, небольшая плата за прорыв в цивилизацию. И, тем не менее, когда он видел Сару Малатеста, дефилирующую по залу, сужающую круги и неотвратимо приближающуюся, — его охватывал ужас.

С другого конца зала двигалась Клавдия де Портебаль, графиня Тулузская, облаченная в длинное вечернее платье, открывающее спину и плечи. Клавдия не достигла еще возраста Сары Малатеста, и усилия пластических хирургов были практически незаметны. Бриллианты были рассыпаны по ее мраморным плечам, в пышных волосах сверкала диадема. Графиня плыла по залу, как обычно, окружив себя воображаемой стеной: она будто бы не подозревала о присутствии других людей или вещей. Графиня демонстративно не смотрела на Гришу, проходя мимо, не поворачивала в его сторону головы, не улыбалась. Гриша знал, что наутро, после ночи любви с Сарой Малатеста (если удастся улизнуть, не дожидаясь завтрака в постели — Сара любила, чтобы официанты стали свидетелями ее ночных побед), ему придется спешить в палаццо к Клавдии и вести с ней долгий, душу выматывающий разговор. Завтрак сервируют на веранде, выходящей на Гран Канал, графиня будет говорить отрывисто, поджимать губы, она будет называть Гришу на «вы». Графиня Тулузская не терпела Сару Малатеста, находила ее туалеты крикливыми, аристократическую фамилию — нелепым казусом. Малатеста? — поднимала брови Клавдия Тулузская, — Отчего же вы стесняетесь именовать ее настоящим именем? Никогда не подозревала в вас антисемитизма. Ротшильды — почтенная еврейская фамилия, и вас, Гриша, такая связь только украсит в глазах родни. Воображаю, как была бы рада ваша бедная матушка. Я слышала, бедные еврейские матери всегда приветствуют поиски богатых невест. И, произнося колкости, графиня Тулузская будет затягиваться крупной кубинской сигарой, и ронять пепел на стол. Муж ее, Алан де Портебаль, бросил курить, но Клавдия курила сигары, и это у нее Гриша перенял ряд утонченных приемов — как выпускать кольца дыма, как щуриться сквозь сизое облако, как оттенять реплики пыханьем сигары. Грише стоило большого труда убедить Клавдию, что его с Сарой ничто не связывает. Это дружба, не более, говорил обычно Гриша, а его ухо, искусанное искусственными зубами Сары, горело, как всегда горят уши у врунов. Помилуйте, говорил Гриша, уж не подозреваете ли вы, что я ищу богатую невесту шестидесяти лет? И Гриша хохотал, откидываясь на спинку стула и бил себя ладонью по коленке, словно бы хотел остановить смех — и не мог. Он знал, что так будет и на этот раз, только смеяться потребуется дольше, и слов надо будет сказать больше, и придется пристально смотреть в глаза правдивой графини. Он знал также, что разговор завершится в кровати, и Гриша должен будет показать себя с лучшей стороны. Он порывистым шагом подойдет к Клавдии, словно бы забыв о том, что этажом ниже в палаццо обитает ее муж, Алан де Портебаль. Он крепко стиснет ее плечи, и поцелуем запрокинет ей голову, и постепенно ее губы раскроются, и она ответит на поцелуй. И Гриша будет целовать ее сигарные губы, и, не в силах совладать со страстью, увлечет ее к постели. Хорошо бы выспаться, думал Гриша, впрочем, он знал, что под храп Сары Малатеста уснуть невозможно. Ну, ничего, подумал Гриша, справлюсь, сил на Сару нужно немного — с Сарой другая проблема: появилось бы желание. Хоть бы свет она гасила, что ли, старая дура. Посмотришь на эти жировые складки, и уже домкратом член не подымешь. Неужели она не понимает, думал Гриша про Сару с раздражением, что от ее вида не то, что член, небоскреб — и тот упадет. Никаких террористов не требуется, думал Гриша, покажи такую Сару Малатеста — и рухнет небоскреб. Ну, не стоит у меня, с отчаянием думал Гриша, не стоит у меня член! Виноват я, что ли?! Разве на такую — встанет?

Обыкновенно, оказываясь в постели с Сарой, Гриша вспоминал формы Барбары фон Майзель — и это помогало обмануть природу. Сара брала Гришину руку и вела этой рукой по своим рыхлым бедрам, подкладывала эту руку под свою вялую потную задницу, а Гриша вспоминал роскошный крепкий зад Барбары, и воспоминание его выручало. Вот уж этой женщине, думал Гриша, прятать нечего — и подтягивать ничего не надо, и подкладывать тоже не требуется.

Ходила по залу и Барбара фон Майзель, одетая в простое серое платье. Только венецианская брошь с негритенком — давний Гришин подарок — была приколота над левой грудью. Негритенок, разумеется, был приколот лишь для того, чтобы напомнить Грише о былом их счастье, о романтических отношениях — а вовсе не затем, чтобы привлечь внимание к груди. Формы Барбары были таковы, что, с украшениями или без, они притягивали взгляды мужчин. Негритенок скорее мог служить оправданием для нескромных взглядов: уставившись на грудь Барбаре, наблюдая за ее сосками, которые лезли напролом сквозь материю платья, уличенный мужчина переводил взгляд на брошь с негритенком и отдавался созерцанию ювелирного искусства. Ах, это, как я погляжу, венецианское украшение! То-то я смотрю, переливается! И все-то у нее натуральное, думал Гриша, ничего накладного, не то, что у Клавдии. Он вспоминал про валик, который графиня Тулузская подкладывала сзади под платье, на место отсутствующего зада — и про свой испуг, когда, впервые раздев Клавдию де Портебаль, он не обнаружил у этой прекрасной женщины задницы. Скользя рукой вдоль прелестной спины Клавдии де Портебаль, спины, что дразнила его из открытых платьев на вечерах и коктейлях, Гриша перешел на поясничную область и затем — взволнованный и пылкий — опустил руку ниже. Непосредственно ниже спины находилось такое же, как и спина, плоское место, а из этого места росли ноги — и более ничего не было. Как, совсем ничего? Гриша растерянно устремился ладонью налево и направо. Абсолютно ничего. Гриша подивился, куда же подевалась попа графини. Он снова проделал весь маршрут рукой, скользнув по соблазнительной спине вниз, еще ниже, еще — да что же это такое, в самом деле? Вы, Гриша, спросила его тогда графиня, вероятно, любите полных женщин, не правда ли? Вы, как русский человек, спросила она иронически, полагаю, должны любить жирных коротконогих дам, с большими формами? Ах, что вы, что вы, воскликнул галантный Гриша, терпеть не могу толстых женщин, это так неэлегантно — толстая женщина, это так вульгарно — большие формы! Да, как вы правы, графиня, именно таков русский вульгарный вкус — толстые женщины! Мне всегда это казалось воплощением бескультурья! О, это ужасное наследие монгольского ига, эти последствия большевистского террора! Что же я такое несу, думал Гриша, при чем же здесь монгольское иго и большевики? Но говорить нечто требовалось, и он сказал еще несколько реплик о вульгарном советском вкусе, о сталинской архитектуре, и Клавдия Тулузская, опустив ресницы, дала понять, что реплики ей по нраву. Гриша говорил, что он, еще неопытным советским подростком, всегда грезил о той прекрасной элегантной женщине, которая воплотит для него культуру и Европу. А про себя он подумал, не надо мне больших форм, но дайте хотя бы маленькую форму! И он еще раз провел рукой по совершенно плоской поверхности — вдруг там есть что-нибудь? Хоть одна-то, извиняюсь, складка — но должна иметься, n'est pas? Нет, ничего не было, ни намека на подъем и спуск, совершенно никакой выпуклости — чистая голая равнина. Я рада, что у вас есть вкус, Гриша, поощрительно сказала ему графиня Тулузская в тот вечер. Интеллигентный рафинированный мужчина, я не сомневалась, милый Гриша, что вы не похожи на обычного русского. О, ха-ха, нисколько, посмеялся Гриша над примитивными вкусами своих былых соотечественников, нисколько не похож, уверяю вас! Если вы посмотрите на современные моды, заметила графиня, то вы увидите, что линии и профили сделаны словно по моим формам. И Гриша немедленно согласился, еще бы — это же очевидно! И Живанши и Ямомото, сказала графиня, умоляли выйти к ним на подиум. О, воображаю, воскликнул Гриша, какой бы это был для них подарок! Как вы понимаете, я отказалась. Передайте мне сигару, Гриша. И графиня Тулузская раскурила сигару, лежа в постели, а Гриша робко ласкал ее плоский зад. И Гриша знал, что завтрашний день кончится также: графиня будет долго прощать его, она будет кривить губы и говорить о коротконогой Саре Малатеста, она будет спрашивать его, как ему нравится жирный зад старой еврейки, будет нервно курить сигару, а потом, когда графиня наконец простит его, она разрешит раздеть себя и разрешит гладить плоское место, которое находится там же, где у Барбары фон Майзель — горы и пропасти.