Благородный Дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— О, но… но мне нужно будет переодеться, и… О, благодарю вас, но нет, слишком много хлопот для вас. Могу я передать письмо позже или завтра? Мой муж сказал, что я должна передать его лично вам.

— Зачем переодеваться, Рико-сан? Вы прелестно выглядите. О! У вас есть шляпка?

Она озадаченно воззрилась на него.

— Что вы сказали?

— Да, это… э-э… у нас обычай такой: на скачки дамы надевают шляпки и перчатки. Глупый обычай, но, может, она у вас есть? Шляпка?

— О да. У каждой дамы есть шляпка. Конечно.

Он почувствовал огромное облегчение.

— Прекрасно, тогда договорились.

— О! Ну, раз вы так считаете. — Она встала. — Я пошла?

— Нет, если у вас есть время, пожалуйста, присядьте. Как давно вы замужем?

— Четыре года. Ганс… — Она помолчала. Потом твердо заявила: — Ганс велел мне сказать, но только вам одному, если он умрет и я приеду, как и получилось, сказать, что наш брак — брак по расчету.

— Что?

— Прошу извинить, но я должна была сказать вам, — продолжала она, чуть покраснев. — Это был брак по расчету для нас обоих. Я получила швейцарское гражданство и паспорт, а у него появился человек, заботившийся о нем, когда он приезжал в Швейцарию. Я… я не хотела выходить замуж, но он просил меня об этом неоднократно, и он… и он подчеркивал, что это послужит мне защитой, когда он умрет.

Данросс был поражен.

— Он знал, что умрет?

— Думаю, да. Он говорил, что мы заключим брачный контракт всего на пять лет, но у нас не должно быть детей. Мы ходили к одному адвокату в Цюрихе, который и составил такой контракт. — Она открыла сумочку и вынула конверт. Пальцы у неё дрожали, но голос был тверд. — Все это велел передать вам Ганс. Это копии контракта, моего… моего свидетельства о рождении и свидетельства о браке, его завещания и свидетельства о рождении. — Достав салфетку, она высморкалась. — Прошу извинить. — Рико осторожно развязала тесемку, которой был перевязан конверт, и достала письмо.

Данросс взял его. Почерк АМГ.

Тайбань, настоящим подтверждается, что моя жена, Рико Грессерхофф, Рико Андзин, та, за кого она себя выдает. Я люблю её всем сердцем. Она заслуживала и заслуживает человека, гораздо лучшего, чем я. Если ей понадобится помощь… пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Ганс Грессерхофф.

— Лучшего я не заслуживаю, тайбань, — тихо и печально, но уверенно сказала она. — Мой муж был добр ко мне, очень добр. И мне очень жаль, что он умер.

Данросс не спускал с неё глаз.

— Он был болен? Он знал, что умрет от какой-то болезни?

— Не знаю. Он никогда не говорил. Перед тем как я… как я вышла за него, он попросил никогда не задавать вопросов, не спрашивать, куда он собирается, с какой целью и когда вернется. Я должна была принимать его таким как есть. — Она чуть поежилась. — Жить так было очень непросто.

— Зачем же вы согласились? Почему? Что вас заставило?

Рико опять помолчала.

— Я родилась в Японии в тридцать девятом и ребенком приехала с родителями в Берн — отец был мелким служащим в японском посольстве. В сорок третьем году он вернулся в Японию, а нас оставил в Женеве. Наша семья из… наша семья родом из Нагасаки. В сорок пятом отец пропал без вести, пропали и все родные. Возвращаться было некуда, и мать решила остаться в Швейцарии. Мы поселились в Цюрихе у одного доброго человека, который умер четыре года назад. Он… они оплатили мое обучение, заботились обо мне, и мы жили счастливо. Я знала, что они не женаты, но они делали вид, будто состоят в браке, и я притворялась, будто им верю. Когда мой приёмный отец умер, денег не осталось или осталось совсем немного. Ганс Грессерхофф был его знакомым. Моего приёмного отца звали Симеон Церак. Он был из перемещенных лиц, тайбань, человек без отечества. Родился в Венгрии, а жил в Швейцарии. По его словам, до войны он работал бухгалтером в Будапеште. Мой брак с Гансом Грессерхоффом устроила мать. — Она оторвала взгляд от ковра. — Это был… это был хороший брак, тайбань. По крайней мере, я изо всех сил старалась стать такой, какой хотели меня видеть мой муж и моя мать. Моим гири, моим долгом, было повиноваться матери, нэ?

— Да, — отозвался Данросс. Он знал, что такое долг, гири, самое значимое для японцев слово, воплощающее их культурное наследие и образ жизни. — Вы выполнили свой гири превосходно, я уверен. И что, по мнению вашей матушки, является вашим гири теперь?

— Моя мать умерла, тайбань. Когда скончался мой приёмный отец, она не захотела больше жить. Как только я вышла замуж, она отправилась в горы и съехала на лыжах в ледяную расселину.

— Это ужасно.

— О нет, тайбань, это очень хорошо. Она умерла, как ей хотелось, в то время и в том месте, которые выбрала сама. Муж умер, я пристроена, что ей ещё оставалось делать?

— Ничего, — проговорил он, а в ушах звучал её мягкий голос, такой искренний и спокойный. На ум пришло японское слово ва — «гармония». «Вот что есть в этой женщине, — подумал он. — Гармония. Наверное, потому она такая красивая. Айийя, вот бы мне обрести такую ва!»

Зазвонил телефон.

— Да, Клаудиа?

— Вас спрашивает Алексей Травкин, тайбань. Извините, но он говорит, что это важно.

— Спасибо. — Он повернулся к Рико: — Извините. Да, Алексей?

— Прошу прощения, что отрываю от дел, тайбань, но Джонни Мур плохо себя чувствует. Он не сможет участвовать в скачках. — Джонни Мур был их главный жокей.

Голос Данросса зазвенел.

— Сегодня утром с ним вроде было все в порядке.

— У него высокая температура, доктор сказал, что это может быть пищевое отравление.

— Думаешь, ему что-то подсыпали, Алексей?

— Не знаю, тайбань. Знаю только, что сегодня он нам не годится.

Данросс помолчал. Скакать самому? Он справится лучше всех остальных своих жокеев, однако Ноубл Стар придется нести лишний вес. Браться за это или нет?

— Алексей, поставь пока Тома Вонга. Решение примем перед началом скачек.

— Есть. Спасибо.

Данросс положил трубку.

— Какое необычное имя — Андзин, — заметил он. — Ведь это значит «лоцман», просто «лоцман» или «штурман», верно?

— В моей семье хранят легенду о том, что один из наших предков был англичанин[316]. Он стал самураем и советником сёгуна Ёси Торанага. О, это было очень давно, много лет назад. У нас о нем немало рассказывают, говорят, сначала у него был удел в Хэми, рядом с Иокогамой, потом в качестве главного инспектора всех иностранцев он переехал с семьей в Нагасаки. — Опять эта улыбка и пожатие плеч, кончик языка пробежал по пересохшим губам. — Это лишь легенда, тайбань. Он якобы женился на высокородной даме по имени Рико. — Комната наполнилась её сдержанным смехом. — Вы же знаете японцев! Чтобы гайдзин, иностранец, женился на высокородной даме — разве такое возможно? Но во всяком случае, занятная история и объяснение имени, нэ? — Она встала, и он тоже поднялся. — Ну, мне пора. Да?

Ему хотелось сказать «нет».

К «Ви энд Эй» подкатил чёрный «даймлер» с гербом «Струанз» на дверцах. На верхней ступени ждали Кейси и Бартлетт: Кейси, надевшая зеленое платье, чувствовала себя неловко в элегантной зеленой шляпке без полей и белых перчатках, а синий галстук широкоплечего Бартлетта был подобран в тон к прекрасно сшитому костюму. Лица обоих выдавали напряжение.

К ним подошел водитель.

— Мистер Бартлетт?

— Да. — Они спустились по ступеням навстречу. — Вы за нами?

— Да, сэр. Прошу прощения, сэр, вы не забыли билеты-бейджи и пригласительные карточки?

— Да, вот они, — сказала Кейси.

— А, хорошо. Извините, но без них… Меня зовут Лим. Э-э… по традиции, джентльмены прикрепляют оба бейджа к петлице в лацкане, а у дам на этот случай обычно есть булавка.

— Как скажете, — ответил Бартлетт.

Кейси устроилась на заднем сиденье, он последовал за ней. Сев подальше друг от друга, они молча стали прилаживать небольшие бейджи с индивидуальными номерами.

Лим закрыл дверцу, отметив холодность между ними и фыркнув про себя. Он поднял автоматически выдвигающуюся стеклянную перегородку, которая отделяла его от пассажиров, и включил переговорное устройство.

— Если захотите что-то сказать мне, сэр, говорите в микрофон, что над вами.

Глядя в зеркало заднего вида, он заметил, как Бартлетт тут же нажал на выключатель.

— Да, благодарю вас, Лим.

Едва «даймлер» влился в поток машин, Лим нагнулся к приборной доске и тронул тайный выключатель. Из динамика послышался голос Бартлетта:

— …пойдет дождь?

— Не знаю, Линк. По радио сказали, что да, но все молятся, чтобы его не было. — Небольшая пауза, потом холодно: — Все же я считаю, что ты ошибаешься.

Лим с довольным видом откинулся на сиденье. Этот выключатель, позволявший подслушивать разговоры пассажиров, установил его младший брат, прекрасный радиомеханик, по просьбе их старшего и уважаемого брата Лим Чу, мажордома тайбаней Благородного Дома. Это стоило немалых денег и было сделано для защиты тайбаня. Старший брат Лим приказал никогда не пользоваться выключателем, если в машине тайбань. Никогда, никогда, никогда. Его и не включали. Пока. Лиму даже плохо стало при мысли, что его могут поймать, но желание проникнуть в чужие тайны — конечно же, для защиты — превосходило опасения. «О-хо-хо, — хихикал он, — ну разошлась Золотистый Лобок!» Кейси вся кипела.