Благородный дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— Мне надо идти.

— О боже, не уходи! Они могут вернуться. Не уходи, сядь, останься! Пожалуйста, останься. Послушай, мы поговорим, да, вот что, поговорим, ты хотел поговорить... Не уходи. Пожалуйста, поговорим...

— Хорошо, дружище, тогда говори. Пока мы говорим, я не уйду. Что ты хочешь рассказать мне, а? Конечно, я никуда не уйду, пока ты говоришь. Расскажи мне про Нинток и про отца. Ведь ты ездил повидаться с ним?

— О да, я однажды ездил повидаться с ним. Да, перед тем как он умер. Друзья помогли мне... Они помогли мне... Всего на один день... Мои друзья помогли мне... Это... это было так давно...

— Иэн с тобой ездил?

— Иэн? Нет, это... разве это был Иэн? Не помню... Иэн, тайбань? Кто-то был со мной. Это был не ты, Роберт? А-а, со мной в Нинтоке? Нет, это был не ты и не Иэн. Это был Джон Чэнселлор из Оттавы. Он тоже ненавидит Советы. Роберт, главный противник — это они. Даже в школе... И дьявол Чан Кайши, и его головорезы... Фэн-фэн и... и... О я так устал и так рад видеть тебя...

— Расскажи про Фэн-фэна.

— А-а, про него? Он был плохой человек, Роберт... Он и вся его шпионская группа. Они были против нас, против КНР, за Чана. Я знаю, не волнуйся, как только я прочитаю... О чем ты спрашивал, а? О чем?

— Это все тот паршивец Грант, а?

— Да-да, это он. Я чуть в обморок не упал, когда ему стало известно, что я... я... О чем это я? А да... Но я тут же задержал Фэн-фэна... О да.

— Кому ты сказал?

— Цу-яню. Я шепнул об этом Цу-яню. Он теперь вернулся в Пекин... О, он высоко забрался, хотя и не знал, кто я на самом деле. Роберт, я весь такой засекреченный... Да, а потом в школе... Отец послал меня после того, как убили старого Шэня... Пришли какие-то громилы и забили его до смерти палками на деревенской площади за то, что он был один из нас, из народа, один из людей Мао Цзэдуна. А в Гонконге я жил у... у Дядюшки... я ходил в школу... и он наставлял меня вечерами... Можно я посплю?

— Кто был твой дядя, Кар-шунь, и где он жил?

— Я не... не помню...

— Тогда я пошёл. На следующей неделе я вер...

— Нет, погоди, Роберт, погоди! Его звали У Цзицин... Четвертый переулок в Абердине... дом номер восемь, счастливая восьмерка, пятый этаж. Вот, я могу вспомнить! Не уходи!

— Очень хорошо, старина. Очень хорошо. Ты долго учился в школе в Гонконге? — Роберт Армстронг продолжал говорить мягко, по-доброму, а сердце рвалось из груди к другу, к тому, кто был другом. Он был поражен, как легко, как быстро раскололся Брайан.

Теперь доступ к сознанию клиента был открыт, и оставалось лишь разъять его на части. Армстронг не сводил глаз с лежавшего на кровати подобия человека, побуждая его вспоминать, чтобы остальные, которые тайно подслушивали, могли взять на заметку все факты, цифры, имена, названия, скрытые истины и полуистины, что выплескивались и будут выплескиваться, пока от Брайана Каршунь Квока не останется одна пустая оболочка.

И Армстронг знал, что будет и дальше закидывать удочку, улещать, угрожать, проявлять нетерпение, злиться, делать вид, что уходит, с руганью выдворять из камеры тюремщика, который прервет их, если понадобится.

За глубоким допросом следили Кросс и Синдерс, а он, Роберт Армстронг, был лишь орудием, как Брайан Квок был орудием тех, кто использовал его сознание и его таланты для достижения собственных целей. Его, Армстронга, задача — лишь исполнять роль этакого медиума, который поддерживает разговор с клиентом, возвращает его мысль к исходной точке, когда она начинает перескакивать с одного предмета на другой, когда течение её становится непоследовательным. Он, единственный друг клиента, единственная опора в этом нереальном мире, и выявляет истину. Например, про Джона Чэнселлора из Оттавы. Кто это? С какого он тут боку? Пока непонятно.

«Теперь-то мы выпытаем все, что знает клиент, — думал Армстронг. — Все его контакты, имена наставников, врагов и друзей. Бедняга Фэн-фэн и его ребята. Мы уже не увидим их никогда — если только они не всплывут как агенты той стороны. Какая же это гнусная и грязная работа! Продаешь друзей, работаешь с врагом, который, как всем известно, хочет тебя поработить».

— ...в Ванкувере было чудесно, чудесно, Роберт. Там была одна девушка, которая... Да, и я чуть не женился на ней, но Рассудительный Ток... Рассудительный был моим 486. Он жил... он жил на... О да, это была Педдер-стрит в чайнатауне. Он держал ресторан «Хохо-ток»... Да, Рассудительный Ток сказал, что я должен почитать председателя Мао больше, чем всех гуйлао... О как я любил её, но он сказал, что именно гуйлао веками грабили Китай... Ты же знаешь, что это правда, что это правда...

— Да, это правда, — повторил Армстронг, потакая ему. — Рассудительный Ток был твой единственный друг в Канаде?

— О нет, Роберт, у меня их десятки...

Армстронг слушал, изумленный обширным объемом информации о внутренней структуре канадской конной полиции, тем, что агентурная сеть китайских коммунистов накрыла чуть не всю Европу и обе Америки, особенно западное побережье североамериканского континента: Ванкувер, Сиэтл, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Сан-Диего.

Везде, где китайцы держали ресторанчик, лавку или вели другой бизнес, имелась возможность оказать давление, получить деньги, а самое главное — информацию.

— ...а Во Тук на Джеррард-стрит в Лондоне... Это центр, где я... когда я был... О, как болит голова, так хочется пить...

Армстронг дал ему воды, в которую подмешали стимулирующее средство. Когда, по его мнению или мнению Кросса, настанет подходящий момент, клиенту предложат китайский чай, хорошо утоляющий жажду, ароматный, его любимый. В нем будет снотворное.

Что потом, решать Кроссу и Синдерсу: такие же сочувственные расспросы, или снова «красная комната», или осторожное, постепенное возвращение клиента к действительности. Делать это надо с большой осмотрительностью, чтобы избежать необратимых последствий.

«Это уже решать им, — думал Армстронг. — Синдерс прав: нужно давить на него, пока есть время. Клиент знает слишком много. Он слишком хорошо обучен. Было бы безответственно вернуть его — случись такое, — не узнав того, что ему известно. Нужно продолжать».

Армстронг прикурил две сигареты и глубоко затянулся своей. «К Рождеству брошу. Сейчас, со всем этим ужасом, просто не получается». Он сорвался, услышав завывания и вопли Брайана Квока через двадцать минут после того, как бедолагу поместили в «красную комнату» во второй раз. Вместе с Кроссом и Синдерсом он следил за клиентом через смотровые отверстия, наблюдал за безумными попытками дотянуться до потолка... то есть пола... нет, потолка, изумленный тем, что такой сильный, такой тренированный человек, как Брайан Квок, столь быстро сломался.

— Лопни мои глаза, — пробормотал он.

— Может, он притворяется? — предположил Синдерс.

— Нет, — возразил Кросс. — Нет. Все так и есть на самом деле. Для него. Я знаю.

— Чтобы Брайан и так легко сломался — не верю.

— Поверите, Роберт.

А потом, когда Брайана Квока вынесли в это помещение, чистое и приятное, а «красную комнату» вычистили, Роджер Кросс предложил:

— Ну что ж, Роберт, попробуйте и тогда поймете.

— Нет уж, спасибо. Это что-то вроде «кабинета доктора Калигари»[317], — пробормотал он. — Нет, спасибо!

— Прошу вас, попробуйте, лишь одну минуту. Для вас это будет немаловажным опытом. Когда-нибудь и вас могут схватить, наши противники. Вы должны быть готовы. Не исключено, что эта минута поможет вам не сойти с ума. Попробуйте, для вашей же безопасности.

И он согласился. За ним закрыли дверь. Небольшая комната полностью выкрашена в ярко-красный цвет, и все в ней перекошено: неправильные линии, неправильные углы, в одном углу пол смыкается с потолком, перспектива сбита. Перекошенный потолок высоко наверху сделан из ярко-алого листового стекла. Сверху на стекло потоком льется вода, перекачивается наверх и льется снова. Прикрепленные к поверхности перекошенного стеклянного потолка алые стулья, стол, небрежно разбросанные по столу авторучки и листы бумаги, алые подушки на стульях создают впечатление, что это пол. Рядом якобы приоткрытая дверь...

Вдруг стало темно. Потом — ослепительный поток стробоскопического света и ошеломляющее воздействие алого цвета. Темнота, алый цвет, темнота, алый цвет. Невольно потянуло к реальности стола, стульев, пола и двери; он оступился и упал, не в состоянии сориентироваться в пространстве; вода наверху, стекло уже исчезло, лишь безумно алая вода на полу вверху. Темнота, и теперь уже грохочущие голоса, и снова этот ад цвета крови. Подступившая тошнота свидетельствовала, что верх внизу, хотя разум твердил: это лишь трюк, закрой глаза, это трюк, это трюк, это трюк...

Прошла целая вечность, прежде чем зажегся нормальный свет и открылась настоящая дверь. Он лежал на настоящем полу, и его тошнило.

— Ублюдок, — злобно буркнул он Кроссу, еле ворочая языком. — Это называется «минута», лжец несчастный! — Грудь тяжело вздымалась, и он с трудом встал на ноги. Перед глазами все кружилось, он еле стоял и еле сдерживал рвоту.