10 вождей. От Ленина до Путина - Леонид Млечин

Л. Мошков»{1203}

А это значит, что Горбачев задолго до политбюро 5 мая 1988 года ознакомился с подлинниками этих драматических документов… Болдин мог затребовать документ из «Особой папки» только по распоряжению и разрешению генерального секретаря… Разумеется, не для удовлетворения собственного любопытства, а для доклада генсеку.

То же и о страшных документах Катыни, раскрывающих трагическую судьбу многих тысяч польских офицеров. В.И. Болдин вскрывал «папку» (что можно делать, напомним еще раз, только по распоряжению генерального секретаря) 18 апреля 1989 года и, естественно, ознакомил Горбачева…{1204} К слову сказать, 15 апреля 1981 года документы читал и Ю.В. Андропов. Но он-то по своей должности умел хранить тайны…

Так как же относиться к утверждению Горбачева 5 мая 1988 года: «Если в нашем распоряжении окажутся документы, может быть, вернемся к этому вопросу»?

Документы в руках у Горбачева почти наверняка были. Но он, во имя политики (нечестной, большевистской, тайной), пожертвовал моралью. И в каком-то смысле своей исторической репутацией. Уже после того как седьмой «вождь» прочел секретные протоколы, он заявит, что в их «распоряжении» нет этих документов. Горбачев в это же время скажет в своей книге: «Я сторонник политики открытой, политики реальных дел. У нее не должно быть двойного дна…»{1205}

Писать обо всем этом мне неприятно. Но, берясь за очерк о Горбачеве, к которому и сейчас испытываю немалые искренние симпатии, я не мог пользоваться приемом, который Михаил Сергеевич охарактеризовал как «двойное дно».

Деятель, сознательно жертвующий моралью во имя каких-то сомнительных (да даже не сомнительных!) политических интересов, подвергает серьезной опасности свое реноме для истории. 5 марта 1989 года при поддакивании его соратников: «Правильно!» – это могло сойти. Не уверен, что через пятьдесят лет, в 2039 году, к этому факту так же снисходительно отнесутся историки, писатели, биографы Горбачева.

В то же время осталась «за кадром» судьба десятков тысяч российских солдат, попавших в плен во время советско-польской войны 1920 года. Из почти 100 тысяч плененных поляками военнослужащих более половины погибли в лагерях от бесчеловечного обращения и голода, а судьба около 30 тысяч неизвестна и по сей день{1206}. Но никогда советские руководители не добивались серьезного рассмотрения вопроса о судьбах огромного количества исчезнувших советских военнопленных.

Горбачев любил всем публично напоминать, что он открыт, искренен и порядочен. Даже в своем последнем, прощальном обращении к народу 25 декабря 1991 года он не удержался сказать об этом: «…Я говорю честно и прямо. Это мой моральный долг».

Выражаю немалые сомнения, что большой политик способен всегда обеспечить, независимо от его желания, приоритет морали над политикой. Политика, как правило, цинична и безжалостна, и у нее никогда не было равноправного союза с нравственностью. Жизнь и дела Горбачева, при всех его бесспорных «добродетелях», лишь подтверждают этот печальный постулат.

Генсек-реформатор был (не знаю, остался ли) идеалистом. Иначе как можно объяснить, что 23 августа 1991 года, будучи едва вызволенным из Фороса, он публично заявит, что верит в идеалы социализма и компартия после реформирования сможет бороться за эти ценности…

Для выдающегося реформатора ленинизм, коммунистическая идеология были своего рода светской, марксистской религией, в которой нет места морали. Но это и стало главным источником его драматического ухода с государственной (но не исторической!) сцены. Американская газета «Уоллстрит джорнэл» 27 декабря 1991 года справедливо писала: «Горбачев был лучшим из того, что могла предложить коммунистическая партия. Он сыграл центральную роль в замечательной главе мировой истории, но вынужден был в конце концов уйти, потому что в исторической пьесе больше не было места для человека, который хотел оставаться коммунистом»{1207}.

Нельзя отказать Горбачеву в политическом мужестве. Сколь велико было апологетичное восхваление «отца перестройки» на Западе, да и на Востоке, столь ожесточенной была и критика генсека-президента в собственной стране. Особенно к концу незавершенных реформ. Я думаю, что для Горбачева после 1986 года постоянно существовала и угроза его физического устранения. Два выстрела Александра Шмонова, предназначавшиеся седьмому «вождю» 7 ноября 1990 года, еще раз напоминают об этом, как и заточение в Форосе. Правда, и сегодня специалисты не снимают возможности инсценировки на Красной площади, которая, по их мнению, могла позволить спецслужбам, властям (чего так хотели будущие гэкачеписты) «навести порядок» в стране.

Кто знает, может быть, со временем «покрывало Изиды» – древнеегипетской богини тайн и волшебства – будет сброшено и с этого загадочного покушения, о котором почему-то все сразу замолчали?

Вся жизнь Горбачева после апреля 1985 года поделена им на этапы («важный», «очередной», «решающий», «переломный» и т. д.). Спустя десятилетия многое уже не будет казаться «решающим» и «переломным». Это происходит, я думаю, от человеческой склонности к абсолютизации своего времени и слабого чувства исторической ретроспективы и перспективы. Горбачев жил все время настоящим. Но его цепко держало прошлое. Возможно, в чем-то и прав А.С. Черняев: «Он один сдвинул глыбу». А спустя шесть лет эта «глыба» вытолкнула Горбачева на обочину драматических перемен.

Повторюсь: у Горбачева счастливая судьба. Сейчас у бывшего седьмого «вождя» СССР великолепный «этап» философских размышлений. Они будут плодотворными для него и его почитателей, если он, конечно, научится быть оппонентом самому себе…

Пока этого нет. Ведь возвращаться к самому себе могут очень немногие. В мае 1993 года экс-президент СССР и последний генсек КПСС заявил в Париже: «Эра Горбачева только началась… Горбачев начал реформу общества, международных отношений в рамках нового мышления… Мы идем к новой цивилизации, которая не будет выбором между капитализмом и социализмом, но синтезом нашего собственного опыта»{1208}.

В этом выдающемся человеке что-то осталось навсегда «генсековское»: безапелляционность суждений и политические амбиции, ограниченная самокритичность и неистребимое желание глобальных обобщений. Возможно, это от осознания, что именно он, Горбачев, один из немногих на нашей планете оказал на мир такое влияние, которое люди будут испытывать долгие десятилетия. А его прошлые конфликты с Ельциным и сегодняшняя стена глухого отчуждения между ними в исторической ретроспективе будут выглядеть малозначащими. Каждый из них исполнил свою роль: настоящего лидера «переломного момента». Сегодняшняя судьба Горбачева незавидна: многие героя «развенчивают», как, например, А.И. Лукьянов, немало и таких, кто не прочь подвергнуть этого человека своему пристрастному суду уже сейчас. Но чем дальше река времени будет уносить от нас события в России конца XX века, тем роль Горбачева – символа великой Реформации – будет представать перед нами все более впечатляющей. В своем драматическом выступлении по Центральному телевидению 25 декабря 1991 года, когда он слагал с себя должность президента СССР, Горбачев, обращаясь к соотечественникам, сказал о том основном, что он сделал: «Общество получило свободу, раскрепостилось политически и духовно. И это – самое главное завоевание, которое мы до конца еще не осознали, потому что еще не научились пользоваться свободой». Думаю, такой исторический итог незабываемых лет перестройки решительно перевешивает все просчеты и промахи Горбачева. Его Реформация дала главный, бесценный плод – Свободу, обладая которой общество имеет шансы добиться процветания и цивилизованности.