10 вождей. От Ленина до Путина - Леонид Млечин

Один из интеллектуальных помощников М.С. Горбачева Г.Х. Шахназаров в своей книге «Цена свободы» пишет, что все имели возможность убедиться – «социалистические принципы в экономике могут уживаться с самым свирепым единовластием и произволом: безупречные в нравственном отношении идеологические постулаты об освобождении труда ничуть не мешали закабалению государством десятков миллионов своих граждан. С этой точки зрения правомерно сказать, что у нас были одновременно рабовладельческая и крепостническая формы эксплуатации труда. И в то же время господствовавшей общественной собственности нельзя отказать в социалистическом содержании»{1217}. Так пишет глубокий аналитик социализма, продолжающий верить в «коллективное мессианство» советского народа.

Семь десятилетий – семь вождей. Это совпадение – историческая случайность. Но отнюдь не случайным является постепенное и неуклонное ослабление власти вождя Системы. Власть генсеков, как власть большевизма, вообще незаметно слабела.

Первый и второй вожди обладали ничем не ограниченной диктаторской властью, хотя в наиболее зловещей форме это продемонстрировал Сталин, руководствуясь, правда, рецептами Ленина и «революционной совестью».

Хрущев – «вождь» третий, объективно пытавшийся сам ослабить роль единовластия, тем не менее остался верен идее большевистского абсолютизма, которую считал вправе материализовать лично. Достаточно вспомнить «дарение» Хрущевым Крыма, волевое изменение границ некоторых районов на Кавказе, кубинскую авантюру и другие «экстравагантные» шаги лидера. Власть первого лица уже не была диктаторской, но по-прежнему колоссально непререкаемой.

Брежнев – четвертый «вождь», пытавшийся законсервировать систему, не обладал для этого соответствующими качествами. Эрозия ленинских устоев общества и государства достигла особенно большой глубины во время его правления. При внешней неизменности огромной роли «первого» лица в партии и государстве наметился колоссальный разрыв между официальными атрибутами власти, ее публичным признанием и реальным отношением к ней. Все почувствовали ее внутреннюю слабость и ущербность. У растущего числа людей формировался дуализм мышления: одно на словах, другое на деле. Фактически многие партийные бонзы стали подспудно руководствоваться правилом мольеровского Тартюфа: кто грешит в тиши, греха не совершает.

Выглядит парадоксально, но это так: к моменту достижения военно-стратегического паритета с США, пика своего ракетно-ядерного могущества, Советский Союз в духовной своей основе начинал испытывать все большую внутреннюю неуверенность. Отсутствие у великой страны достойного ответа (его и не могло быть!) на критику Запада по поводу нарушений прав человека в СССР; ставшее хроническим бегство советских людей в свободный мир (остановить не удавалось); дефицит каких-либо конструктивных идей по выводу страны из перманентного экономического кризиса – все это демонстрировало реальное ослабление советских властей. Брежнев оказался «вождем» государства, военная мощь которого совсем не гармонировала с реальными духовными основами властей, «не соответствовала» им. Роль общечеловеческих параметров бытия признавалась только формально. По-прежнему в оценке политических, социальных и идеологических процессов господствовал пресловутый «классовый подход».

Пятый и шестой «вожди» – Андропов и Черненко не могли ничего существенно изменить в неуклонном и необратимом процессе ослабления советской власти, коррозии роли аятоллы – светского и духовного лидера страны. Хотя Андропов, возможно, один из самых умных советских руководителей, пытался что-то изменить в роковом для режима ходе вещей, это не имело шансов на успех. Его стремление административными способами затормозить углубление кризиса системы не могло, естественно, дать желаемого результата. Дело совсем не в том, что смерть слишком рано похитила жизнь у пятого «вождя». Андропов со своим ленинским, чекистским мышлением не был способен на кардинальные перемены. Во многом, в главном, он действовал так же, как и все его предшественники. Вот небольшая фактическая иллюстрация.

В августе 1983 года Андропов встретился в Центральном Комитете с ветеранами партии, рассказывал им о своих намерениях через укрепление дисциплины добиться улучшения общей ситуации в обществе. Ветераны довольны, горячо поддерживают генсека. Дальше ход событий идет точно таким же образом, как и долгие десятилетия до Андропова. Политбюро на своем заседании 18 августа 1983 года постановляет: «Обеспечить пропаганду положений и выводов, содержащихся в выступлении товарища Андропова»{1218}. Генсек сам подписывает это решение…

Вера в директивы, «указания» вождя, всесилие партийного аппарата на самом деле во все большей мере демонстрировала слабость власти, не имеющей в своем арсенале иных средств воздействия на реальную действительность, кроме своих рутинных постановлений.

«Вожди» оставались в своих партийных кабинетах, а власть их исподволь, незаметно для внешнего наблюдения, ослабевала. Это выражалось прежде всего в «дряблой» исполнительности, формальном отношении к партийным директивам, росте государственного бюрократизма. Похоже, давнее указание Ленина по поводу «волокиты» и бюрократизма осталось так же актуальным спустя десятилетия: «…сажать за это профсоюзовскую и коммунистическую сволочь (суд, пожалуй, помягче выразится) в тюрьму беспощадно»{1219}.

Когда внутренние причины «вытолкнули» Горбачева на вершину большевистской власти, она при всей внешней респектабельности и наличии мощных исполнительских рычагов сохранила все свои накопившиеся за десятилетия органические изъяны. Эти «изъяны» в определенных условиях (война, политический кризис, господство диктатуры) как раз и были выражением силы тоталитарного режима. Достаточно перечислить их, чтобы почувствовать обреченность ленинской модели: монополия на власть одной политической силы, директивная система управления, глубокий антидемократизм власти, закрытость общества, тотальный контроль, особая роль первого лица, которое никогда не избирается народом. Горбачев был лучшим лидером в этой большевистской семерке. Он сделал действительно много. Очень много. Мог бы и больше, если бы отказался от веры в возможность сохранения коммунистической системы и ее реформирования. А ведь 23 августа 1991 года, вновь встречаясь с прессой после спасения его демократами из форосского заточения, он заявил журналистам в том смысле, что, как и раньше, верит идеалам социализма и не исключает возможность совершенствования КПСС!