Суворов и Кутузов (сборник) - Леонтий Раковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев, станем и мы из них дух искоренять и етих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, отделаем, доделаем и злодеев отделаем!»
– Что, право, недурно? Особенно вот это:
Я приедуназад к обеду… —
словно скандируя стихи, сказал он:
И примемсяза дело,отделаем,доделаеми злодеев отделаем!
Ростопчин смотрел на всех с победоносным видом: какой талант! какое острословие!
Он был глубоко убежден, что это очень доходчиво, очень ловко написано. Поразив всех своей новой «афишей», Ростопчин откланялся и побежал к тройке «доделывать».
– Когда я, будучи поручиком, служил в Днепровском пехотном полку, у нас командиром был Зуев. Он изложил в таких же стихах всю географию России. У него было: «Вот лежит город Псков, который славится множеством снетков. И древний город Смоленск, в нем улицы узки, но делают сахарные закуски»! – колыхаясь от смеха, сказал толстый Багговут.
Генералы улыбались.
Толь и Ермолов, поехавшие к левому флангу напрямки по полям и оврагам, вернулись с разведки очень быстро.
Их мнение было все то же: позиция с очень большими недостатками.
– При отходе нельзя ли отступить на Калужскую дорогу? – спросил Кутузов.
– Неприятель, атакуя, сблизится с ней и не позволит нам идти по Калужской, – ответил Толь.
Кутузов в тяжелом раздумье сел на скамейку.
Московские колокола уже отзвонили, теперь слышны были иные звуки: пушечные выстрелы со стороны Мамоновой – враг приближался.
К сидевшему в глубокой задумчивости Кутузову подошел принц Евгений Вюртембергский. Наклонившись к главнокомандующему, он сказал по-французски:
– Пора, Михаил Илларионович, принимать какое-либо решение!
Кутузов внутренне улыбнулся: решение было принято давно, еще после Бородина. Надо было только умело, тонко и вовремя преподнести его.
– Да, положиться мне не на кого! Худо ли, хорошо ли, а придется решать самому! – сказал он, вставая.
Главнокомандующий подозвал Кайсарова и приказал известить всех корпусных командиров, что в четыре часа пополудни он приглашает их к себе на военный совет. Отдав приказание, Михаил Илларионович, не глядя ни на кого, пошел к своей коляске.
II
Военный совет продолжался долго. Неописанно было наше любопытство узнать об его решении.
А. Михайловский-ДанилевскийЕще было только три часа пополудни, а уже к почерневшему от старости, скособоченному, с дырявой крышей домику вдовы, тети Фени Ивановой, собралось десятка полтора штабных офицеров. Напротив, через улицу, желтела свежими бревнами новенькая, аккуратно, «под гребенку», крытая соломой изба Фроловых.
У тети Фени квартирьеры не поставили даже денщиков, а у Фроловых разместился сам светлейший князь Кутузов, и у крыльца стояли двое часовых-преображенцев.
Только одни штабные знали о том, что в четыре часа у главнокомандующего будет военный совет, а то бы к этой избе, стоявшей шестой от Поклонной горы, пожалуй, потянулся бы весь офицерский корпус армии. На военном совете должна была решиться судьба Москвы: будет ли бой или отдадут Первопрестольную ни за понюшку табаку.
Офицеры терпеливо ждали. Кто сидел на завалинке, кто примостился на толстой дубовой колоде, валявшейся у изгороди, кто ходил по маленькому пустому вдовьему дворику и курил. Все завидовали князю Кудашеву и полковнику Резвому, которые оставались в сенях фроловской избы. Присутствовать на совете они, разумеется, не смогут, но слышать будут все. При светлейшем оставался лишь «мальчик-пай» – Паисий Кайсаров, считавшийся дежурным генералом.
Первым к главнокомандующему явился аккуратный Барклай-де-Толли. На нем была теплая шинель. И приехал Барклай не верхом, а в коляске, потому что лихорадка все еще не выпускала бедного генерала из своих когтей.
Почти одновременно с ним прикатили Дохтуров и Остерман-Толстой.
– Алеша плывет!
– Вот это детина!
– Ермолай-богатырь!
– Лев!
– Лев с хитрецой лисицы! – судачили офицеры, увидев идущего к дому Фроловых громадного, представительного Ермолова: он стоял здесь же, в Филях.
После Ермолова прискакал Коновницын.
– Как же это наш Петя расстался со своим колпаком? – шутили офицеры, глядя на парадно одетого Коновницына. Простецкий Коновницын при всяком удобном случае любил ходить без мундира и обязательно в колпаке.
С дрожек слез, улыбаясь офицерам, толстый, добродушный Багговут.
На прекрасном вороном жеребце примчался Уваров.
Двор Фроловых наполнялся экипажами, верховыми лошадьми и вестовыми.
– Кого же еще нет?
– Беннигсена и Милорадовича.
– Милорадович вряд ли будет: он ведь в арьергарде.
– А Беннигсен любит, чтоб его поджидали!
– Беннигсен не торопится: он отдыхает после обеда.
– А вот еще Толь летит!
– Карлуша вечно торопится.
– Он, должно быть, не успел проделать за день сотую версту – нагоняет!
– А Раевский не приезжал?
– Не видно было.
– Раевский тоже на передовой.
Офицеры не спускали глаз с дома Фроловых. Сквозь его три окна, выходивших на улицу, была видна вся изба. Печь, возле которой стояла походная кровать главнокомандующего, толстые дубовые лавки вокруг стен и такой же добротный дубовый стол в красном углу. Он, как скатертью, был покрыт картой.
Главнокомандующий сидел на лавке под образами. Генералы рассаживались по обеим сторонам стола. Барклай протиснулся в самый угол и сидел сжавшись, кутаясь в накинутую на плечи теплую шинель, – видимо, начинался приступ лихорадки, и он не мог согреться.
А время летело. Давно уже минуло четыре. После назначенного срока прошло полчаса, еще двадцать минут.
На улице нетерпение нарастало, трубки курились быстрее обычного. А каково же было ждать там, в избе?
Офицеры увидели, как главнокомандующий стал ходить из угла в угол – явно нервничал.
– Недоволен старик!
– Будешь недоволен!
– Семеро одного не ждут…
– А тут не семеро, а все десятеро ждут.
– Да нас еще вон сколько!
– Полнейшее хамство! Безобразие – заставлять ждать!
– Ну и Беннигсен, я вам доложу: скотина!
– Это как в виршах: «Тьфу, как счастлив тот, кто скот»?
– Именно!
– Первостатейный скот!
– Ты разве не знал?
– А ждать-то эту скотину придется!
– Светлейший посылает за ним!
Из дома выбежал бывший в ординарцах у Кутузова двадцатилетний штаб-ротмистр конногвардеец Саша Голицын.
– Сашенька, куда? – закричали ему товарищи, когда Голицын выводил со двора своего коня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
