Суворов и Кутузов (сборник) - Леонтий Раковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ох, не любят же они друг друга!
– Еще бы – Беннигсен столько делал пакостей этому порядочному человеку! Вспомни, как он науськивал на Барклая всех этих подленьких вольцогенов!
– Старая хлеб-соль не забывается!
– Постойте, господа, довольно вам! Пусть полковник Кайсаров продолжает!
– Беннигсена тонко поддел Михаил Илларионович. Он, поддержав мнение Барклая, как бы вскользь сказал: «У нас, – говорит, – есть прекрасный пример несвоевременного наступления – сражение при Фридланде». То есть напомнил Беннигсену: «Ты же сам тогда за такие действия был жестоко побит Наполеоном!»
– Ловко он его; вежливо поддел.
– Михаил Илларионович как пчела: в нем и мед и жало!
– Поделом Беннигсену!
– А что говорил Раевский?
– Раевский был за отступление. Он сказал: «Сохранить армию, оставить столицу без боя. Я говорю как солдат, а не дипломат: надо отступать!» И привел какой-то красивый стих: как-то «Россия не в Москве, а среди своих сыновей…»
– Это Озеров.
Россия не в Москве, среди сынов она,Которых верна грудь любовью к ней полна! —
вспомнил какой-то офицер, любитель русской словесности.
– Вот, вот, этот стих, верно! – виновато улыбнулся Кайсаров,
– Паисий Сергеевич, а кто же кроме Беннигсена был за то, чтобы драться? – спросили из толпы.
– Дохтуров.
– Дмитрий Сергеевич такой!
– Коновницын, – перечислял Кайсаров.
– Петру Петровичу бой – разлюбезное дело!
– И Уваров.
– Уваров? Это он по всегдашней глупости. «Жё сир» в военном деле ничего не смыслит, – смеялись в толпе.
– А толстяк Багговут?
– Карл Федорович – за отступление.
– И как же Михаил Илларионович свел все споры и мнения воедино?
– Михаил Илларионович терпеливо выслушал всех, а потом встал и сказал: «Господа, я вижу, что мне придется платиться за все. Я жертвую собой для блага отечества. Как главнокомандующий – приказываю: отступать!» – закончил рассказ Кайсаров.
Толпа на мгновение затихла: снова все почувствовали весь трагизм положения.
– Да, нелегко Михаилу Илларионовичу было решиться на такой шаг! – вырвалось у кого-то.
И все невольно глянули на окна дома Фроловых: Кутузов сидел у стола, все так же обхватив руками свою седую голову.
III
Голова моя была разрозненная библиотека, в которой никто не мог добиться толку.
Ф. Ростопчин (о себе)Московский генерал-губернатор, или, как он официально именовался, «главнокомандующий», самоуверенный хвастун и беззастенчивый враль Ростопчин, считал себя неотразимо остроумным человеком и оригинальным писателем. С первых дней войны он стал писать для народа специальные «афишки»: хотел объяснить происходящие события. Этот великосветский барин, дома говоривший только по-французски, писал «афишки» мнимонародным, ерническим языком раешника с плоскими каламбурами и дешевыми рифмами. Не знавший народа, Ростопчин наивно думал, что своими балаганными зазываниями привлечет к себе внимание москвичей. Дворянство коробили эти просторечные, глупые выверты «афишек», этот «низкий штиль»; кроме того, дворянство хорошо знало цену словам своего взбалмошного главнокомандующего. Простой же народ по малой грамотности вообще не очень читал «афишки», а читавшие их сразу раскусили неискреннюю и неумную затею. И как все время ни старался Ростопчин убедить москвичей в том, что Первопрестольной не угрожает никакая опасность (он писал так, обращаясь к Наполеону: «Не токмо што Ивана Великого, да и Поклонной во сне не увидишь»), но каждый день из Москвы уезжали в разные стороны сотни семейств. Разрешение на выезд Ростопчин давал только господам – дворянству и купечеству. Простой народ негодовал.
В Москве стало очень туго с транспортом. Когда увозили в Казань женские учебные заведения, находившиеся под ведомством вдовствующей императрицы Марии Федоровны, то для «благородных девиц» не оказалось карет; пришлось перевозить институток в простых телегах. Огорченная Мария Федоровна писала почетному опекуну института поэту Нелединскому-Мелецкому:
«…Я уверяю вас, мой добрый Нелединский, что я плакала горючими слезами. Какое зрелище для столицы империи: цвет дворянства вывозится на телегах».
Несмотря на то что даже после Бородинского сражения Ростопчин клялся в «афишке»: «Я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет», московские заставы были забиты уезжающими.
Вести о кровопролитном сражении у Бородина, тысячи раненых, привезенных в Москву с поля боя, отход русской армии за Можайск говорили красноречивее, чем все хвастливые разглагольствования самовлюбленного Ростопчина.
А с тех пор как в Москве стала слышна далекая орудийная канонада, волнение и суматоха в городе увеличивались с каждым часом.
К заставам тянулись дормезы, берлины, колымаги, коляски, брички, дрожки, возки, кибитки, телеги, повозки. Модные щегольские кареты катили вместе с дедовскими рыдванами, тощие рабочие клячи тащились впереди прекрасных выездных лошадей.
Глядя на все это, один из старых полицейских чинов сказал:
– Вот оказия! Сколько лет я служу в этой должности, всяко бывало, но такого бегства египетского еще не видывал!
Тревожной была для москвичей эта по-осеннему темным-темная ночь с 1 на 2 сентября.
Полнеба освещали сполохи бивачных костров, а на западе зловеще колыхались зарева горевших сел и деревень.
Во многих домах и дворцах горел свет: москвичи прятали свое добро всякими способами – зарывали в землю, замуровывали в стены. Теперь собирались уезжать все те наивные люди, которые сначала поверили лживым словам хвастуна и фразера Ростопчина.
По улицам тарахтели подводы, слышались голоса: это увозили раненых; уезжали различные учреждения – полиция, пожарные; вечером Ростопчин получил от Кутузова письмо, в котором сообщалось, что армия оставляет Москву и отходит на Рязанскую дорогу.
Сегодня заставы были открыты для всех.
В третьем часу утра через Дорогомиловскую заставу вступили в Москву первые полки уходящей армии. Солдаты тоже не хотели верить в отступление. Казалось невероятным, что можно без боя отдать древнюю столицу.
– Идем в обход!
– Вот сейчас обойдем Аполиёна! – слышалось кое-где в шеренгах.
– Разуй глаза – аль не видишь, что весь народ, вся Москва с места тронулась? Отдаем Бонапартию святыни русские! – возвращал к действительности чей-нибудь трезвый голос.
А кругом творилось невообразимое. Улицы, переулки, площади – все было забито едущими и идущими москвичами. Сегодня больше уходил из Москвы простой народ: крестьяне, мещане, ремесленники, мелкие торговцы, чиновники последних классов, рядовое духовенство. Гнали овец, свиней, коров. Многие везли на ручных тележках или тащили на себе детей и скарб.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
