Закон о детях - Макьюэн Иэн Расселл

5

Она уехала из Ньюкасла через неделю – решения вынесены или отложены в ожидании отчетов, судившиеся довольны или озлоблены, но из этих последних некоторые могут утешаться возможностью апелляции. В том деле, о котором она рассказывала Чарли, она отправила детей на полгода жить к дедушке с бабушкой и разрешила еженедельные встречи под наблюдением с отцом и матерью, по отдельности. Через полгода судья, занявший ее место, будет иметь отчет о том, насколько благополучно жили дети, прошли ли родители курс по избавлению от наркотической зависимости, как обещали, и о психическом состоянии матери. Девочка останется в своей школе, англиканской начальной, где ее хорошо знают. Фиона сочла работу местного управления по делам детей в этом случае образцовой.

Под вечер в пятницу Фиона распрощалась с работниками суда. В субботу утром в Ледмен-Холле Полинг загрузил багажник коробками с документами и ее мантией на плечиках. Личные вещи сложили на заднее сиденье, судья села впереди, и они тронулись на запад в Карлайл по долине Тайна, поперек всей Англии – Пеннины слева, горы Чевиот справа. Но геологические и исторические прелести затушевывал транспорт, его шум, будничность и дорожное обустройство, единообразно расчертившее британские острова.

По Хексему они продвигались со скоростью пешехода, телефон без дела лежал в ее руке, и она, как и в других праздных промежутках за эту неделю, думала о поцелуе. Какая импульсивная глупость – не отодвинуться вовремя. Профессиональное и социальное помрачение. В памяти реальная встреча губ растягивалась во времени. И Фиона мысленно пыталась сжать ее до одного невинного мгновения. Но потом этот мгновенный поцелуй снова затягивался, и она уже не могла понять, что произошло, как долго длился этот возможный позор. Карадок Болл мог выйти в холл в любую минуту. Хуже того, какой-нибудь из гостей мог увидеть ее и, не стесненный племенной солидарностью, разнести всему свету. Полинг мог вернуться после разговора с таксистом и застать ее врасплох. Тогда тщательно оберегаемая дистанция между ними, при которой только и возможна ее работа, была бы нарушена.

Она была не склонна к нелепым порывам – и не понимала, что на нее нашло. Чувство было очень сложное, запутанное, но главенствовал ужас от того, что могло получиться из абсурдного и постыдного нарушения профессиональной этики. Весь позор – на ее голову. Трудно поверить, что никто этого не видел, что она покидает место преступления незамаранной. Легче допустить, что правда, жесткая и темная, как горькое семя, вот-вот проклюнется, что ее видели, а она этого не заметила. Что уже сейчас, за сотни миль отсюда, в Лондоне, обсуждают это дело. Что в один прекрасный день она услышит в трубке смущенный, запинающийся голос старшего коллеги. Ах, Фиона, ужасно жаль, но боюсь, должен предупредить вас… э, кое-что всплыло. А затем ее ждет в Грейз-инне официальное письмо из отдела расследований по судебным жалобам.

Она нажала две кнопки на телефоне – вызвала мужа. Бегство от поцелуя, продиктованная страхом попытка укрыться статусом замужней женщины, солидной, с добрым именем. Она позвонила, не думая, по привычке, едва ли помня о своих нынешних отношениях с Джеком. Когда услышала его неуверенное «алло», по звуковому фону поняла, что он на кухне. Играла музыка, кажется, Пуленк. По субботам они завтракали рано, но неторопливо – раскинуты газеты, «Радио 3» на малой громкости, кофе, подогретые pain aux raisins[19] с Лэмс-Кондуит-стрит. Он, наверное, в шелковой пижаме с «огурцами», небрит, не причесан.

Осторожно, нейтральным тоном он спросил, не случилось ли с ней чего. Она ответила «все в порядке» и сама удивилась, как буднично прозвучал ответ. Полинг вспомнил, как срéзать путь, и с довольным вздохом съехал с забитого шоссе, а она принялась импровизировать в телефон. Вполне правдоподобно в организованной семье напомнить Джеку дату ее возвращения в конце месяца и естественно – как бывало прежде – предложить, чтобы в первый вечер они пошли ужинать в город. В соседнем ресторане, который им нравился, столы заказывали заранее. Может быть, он закажет сейчас? Он сказал: мысль хорошая. Она слышала, что он старается скрыть удивление, выдерживая тон между теплотой и отстраненностью. Еще раз спросил, не случилось ли чего. Он слишком хорошо ее знал и слышал, что говорит она не совсем как обычно. С легким нажимом она ответила, что все прекрасно. Потом обменялись несколькими фразами о работе. Разговор закончился прощанием, прозвучавшим почти вопросительно.

Но помогло. Из параноидных фантазий она вырвалась в реальность условленной даты – и частично восстановленных отношений. Если на нее пожаловались, она бы об этом уже услышала. Хорошо, что она позвонила и отвлеклась от этого странного происшествия. Стоит помнить, что мир не таков, каким представлялся ей в тревожных видениях. Часом позже, когда машина вползала в Карлайл по забитой А69, она уже с головой погрузилась в судебные документы.

И вот через две недели после начала выездной сессии в четырех северных городах она сидела напротив мужа за столиком в тихом углу ресторана в Клеркенвелле. Между ними стояла бутылка вина, но пили они осмотрительно. Чтобы никаких внезапных порывов к сближению. Избегали темы, которая могла бы их разъединить. Он обращался к ней с неловкой деликатностью, словно она непонятная бомба и может взорваться на середине фразы. Она спросила его о работе – книга о Вергилии, введение и составление, «международное» пособие для школ и университетов, которое – он трогательно надеялся – его обогатит. Она нервически задавала один вопрос за другим, понимая, что ведет себя как интервьюерша. Она надеялась увидеть его свежими глазами, будто впервые, уловить в нем странность, как много лет назад, когда влюбилась. Нелегко. Его голос, его лицо были привычны, как ее собственные. Черты резкие, в глазах озабоченность. Лицо привлекательное, конечно, но сейчас – не для нее. Она надеялась, что его руки на столе не потянутся к ее руке.

Под конец ужина, когда безопасные темы были исчерпаны, повисло угрожающее молчание. Аппетит пропал, десерты и половина вина остались нетронутыми. Свербели невысказанные упреки. У нее на уме – его бесстыжая выходка, у него – так она думала – ее раздуваемая обида. Принужденным тоном он принялся рассказывать о геологической лекции, которую посетил вчера вечером. Там говорилось о том, что слои осадочных пород можно читать как книгу по истории Земли. В заключение лектор позволил себе некий домысел. Через сотню миллионов лет, когда большая часть океанов уйдет в земную мантию, а в атмосфере не останется достаточно углекислого газа для жизни растений и поверхность планеты превратится в каменистую пустыню, какие следы нашей цивилизации найдет геолог, гость из других миров? В нескольких футах под землей жирная черная прослойка обозначит наше отличие от того, что было раньше. В этом шестидюймовом черном слое сконцентрируются наши города, средства передвижения, дороги, мосты, оружие. И разнообразные химические соединения, отсутствующие в прошлых геологических эпохах. Бетон и кирпич разрушатся так же легко, как известняк. От нашей лучшей стали останутся только рыжие пятна. При тщательном микроскопическом исследовании может обнаружиться большое количество пыльцы с однообразных пастбищ, которые мы устроили для прокорма гигантского поголовья скота. При удаче геолог сможет наткнуться на окаменелые кости, даже наши. Но дикие животные, включая рыб, составят едва ли десятую часть веса наших коров и овец. Он вынужден был заключить, что наблюдает начало массового вымирания, что на наших глазах уже сокращается разнообразие жизни.

Джек говорил пять минут. Он тяготил ее, угнетала тяжесть бессмысленно уходящего времени. Невообразимая пустыня лет, неизбежный конец будоражили его. А ее – нет. Ей овладело уныние. Оно давило на плечи, растекалось по ногам. Она сняла салфетку с колен и положила на стол жестом капитуляции, потом встала.