Пингвин влюбленный - Анатолий Чупринский

— Я очень хорошо начинал. Подавал надежды, как говорится. Мои первые рассказы были нарасхват во всех редакциях. А потом… в один миг все полетело кувырком…

— Вам ли, писателям, жаловаться! — откликнулась Татьяна. — Живете, как птички. Порхаете с ветки на ветку, от жены к жене, из редакции в ресторан… Легко живете!

Чуприн, не оборачиваясь, раздраженно сморщился и помотал головой.

— Чего молотишь!? — усталым голосом сказал он. — Чего молотишь, красотка!? Уши вянут, тебя слушать! Порхаете… на ветку! Знала бы всю подноготную, не вякала бы…

Татьяна несколько раз глубоко вдохнула-выдохнула. Потом медленно направилась в коридор. Уже взялась за ручку двери, но опустила ее. Тихо вернулась в «кабинет».

— Хлебнешь за компанию? — не оборачиваясь, спросил Леонид. — Посошок на дорожку!

— Я на работе.

— Понимаю. При исполнении, так сказать… — усмехнулся Чуприн. — А я врежу…

Леонид поднес граненый стакан ко рту, но тут пронзительно зазвонил телефон. Чертыхнувшись, Чуприн поставил стакан, сунул под мышки костыли, поднялся с кресла, заковылял в коридор. На стоявшую в дверях «кабинета» Татьяну даже не взглянул. Только когда поднес трубку к уху уставился на нее тяжелым взглядом.

— Да! Слушаю! Да, продаю! Отличная квартира! Чистая, светлая, все удобства… — говорил в трубку Леонид. Но смотрел при этом прямо в глаза Татьяне. С вызовом и со своей обычной усмешкой. — Сухая, просторная… Потолки очень высокие, два восемьдесят пять! Прекрасный вид из всех окон! Кстати, окна выходят на Запад! Под окнами — целый вишневый сад! И всего третий этаж! Вы записываете? В ясную погоду вдалеке виден даже купол Ивана Великого! Валютный вариант! Да, да! Заходите когда удобно…. Я всегда дома!

Чуприн положил трубку на рычаг, вернулся за стол, на свое привычное место. Челкаш вылез из-под стола, потянулся и выразительно зевнул. Потягивание и зевание означало только одно, «Не пора ли нам, друг Леня, пойти прогуляться?».

Леонид сильно выдохнул, залпом выпил темный напиток из граненого стакана. С удовольствием крякнул и потряс кулаками в воздухе. Таким жестом спортсмены сопровождают очередное достижение. Взятую высоту, поднятые килограммы или забитый мяч.

— Если б ты хлебанула хоть сотую долю тех унижений, через которые мне пришлось продраться… — продолжил Леонид, обращаясь к Татьяне, словно и не отвлекался на телефонный разговор. — Если б на тебя обрушилась хотя бы малая толика тех преследований, которым подвергался я…. Хотя, что я тут перед тобой…. Все равно, ни черта не поймешь. Ты из другой сферы.

— Преследования…. — протяжно сказала Татьяна. — Разве вы диссидент?

— Бог миловал. И без того хватало?

— Кто же вас преследовал? Завистливые коллеги?

Леонид резко повернулся и слегка нараспев произнес:

— «Черный человек! Черный человек на постель ко мне садится…. Черный человек спать не дает мне всю ночь…».

Он произнес эти есенинские строчки как-то отрешенно, со скрытой горечью. При этом смотрел даже не в глаза Татьяне, а куда-то мимо нее, дальше. И морщился. То ли от боли под мышками от натирающих костылей, то ли еще от чего.

— Есть одна такая… партийная сволочь, иначе не скажешь! — задумчиво продолжил Чуприн. — Критик такой…. Марк Кречетов называется! Одна фамилия чего стоит!

Татьяна вздрогнула. Изменилась в лице. Но Леонид Чуприн этого не заметил.

— Хотя, это не фамилия, псевдоним. Кре-че-тов! — по складам произнес он, будто смаковал каждую букву. — Поберегись! Заклюет к чертовой матери!

Леонид, глубоко вздохнув, медленно повернулся в кресле к своему рабочему столу, продолжил, обращаясь к Татьяне через плечо:

— Начиная с первого моего рассказа…. Между прочим, абсолютно безобидный детский рассказ…. Раздолбал в дым! В центральной газете «Правда»! И пошло, покатилось…. От меня, как от чумного, несколько лет во всех редакциях просто шарахались. Какое-то время вообще не печатали. Потом по-тихому опять начали…. Но он тут как тут! Всегда на страже! Где б ни появился мой рассказ, в любом журнале, везде находил…. И ногами, ногами, ногами…

Татьяна слушала очень напряженно. Лицо ее поминутно менялось. Пару раз она явно хотела перебить Чуприна, что-то сказать, но так и не решилась. Осторожно пододвинула к себе стоявший поблизости стул, бесшумно присела на него.

Леонид замолчал. Задумчиво смотрел в окно. Лохматый меньший брат Челкаш вышел на середину «кабинета» и, выразительно поглядывая на Чуприна, второй раз потянулся. И второй раз зевнул. Он никак не мог понять, почему уже который день хозяин не ходит с ним на прогулки? Вполне мог бы даже со своими дурацкими палками пройтись до Головинских прудов. Их привычным излюбленным маршрутом.

— Он кто? — нейтральным тоном спросила Татьяна. — Этот Кречетов.

— Аппаратчик! Функционер! — зло бросил Чуприн. И нервно закурив, продолжил. — Наверняка, из комсомольских деятелей. Скольким моим приятелем этот «пернатый» жизнь покалечил! Страшно вспомнить! Кто уехал, кто спился…. Целых десять лет, нет, даже пятнадцать, этот «Кречетов», только в печати появится что-то новое, свежее, оригинальное, тут как тут! Налетает и долбает, долбает, долбает! Но ко мне у этого «пернатого» особая любовь была. Таких изощренных оскорблений захочешь, не придумаешь…

— За что он вас… так? — осторожно поинтересовалась Татьяна.

— Как же! С высоких гражданских позиций! — постепенно все больше распалялся Леонид Чуприн. — Гражданственность, партийность и все такое! Я никогда не входил ни в какие группировки, не подписывал никаких писем. Работал себе и работал. Видно, этого «пернатого» не устраивал сам факт моего существования. Моя полная безыдейность. Я всегда был выше всех этих идиологических идиотизмов. А время тогда было совсем уж уголовное! «Слава КПСС» и все такое! «Кто не с нами, тот против!».

— Все-таки вы состоялись как писатель, — неуверенно вставила Татьяна. — Вон сколько книг напечатали!

— Если по большому, мне тоже, как и многим другим, сломали хребет! — с горечью усмехнулся Леонид. И добавил. — Это тебе, красотка, не квартирами спекулировать!

Татьяна дернулась, побледнела, демонстративно посмотрела на часы. Поднялась со стула, поправила прическу, одернула кофту, переложила из одной руки в другую сумку. Но осталась стоять на месте, явно чего-то ждала.

На Суржика, как гонконгский грипп навалилась депрессия. Для холериков и жизнелюбов депрессия просто беда. Валера ненавидел это состояние. Вялость, раздражительность, апатия. Ему они никогда не были свойственны. Но иной раз даже его «бездумный оптимизм», как выражался Леонид Чуприн, давал сбой. Такое с Суржиком случалось всего раза два в жизни. И вот опять…