Повести. Рассказы - Лу Синь

— Ха! Ха! Ха! — хохотал А-кью, очень довольный собой.

— Ха! Ха! Ха! — вторили ему завсегдатаи лавки, хоть и не так восторженно.

Кто-то сказал: иным хочется, чтобы их противники были подобны тиграм или соколам, — только тогда они ощущают радость победы; если же противник подобен барану или цыпленку, победа не приносит радости. Есть победители, которые, одолев всех и видя, что умирающие умерли, а терпящие поражение сдались, скромно повторяют: «Слуга ваш поистине трепещет, воистину устрашен. Моя вина достойна смерти».[119] Для них нет ни врагов, ни соперников, ни друзей, они возвышаются надо всеми. В молчаливом и холодном одиночестве они переживают горечь победы. Наш А-кью не страдал такими недостатками, он всегда был доволен собой. Это, пожалуй, одно из доказательств того, что духовная цивилизация Китая занимает первое место в мире.

— Смотрите! Упоенный победами, он вот-вот взлетит к облакам!

Однако на этот раз победа А-кью оказалась несколько необычной. Он потерял душевное равновесие. Почти весь день, как на крыльях, носился в упоении и, счастливый, впорхнул в храм Бога земли. Оставалось только, как обычно, лечь и захрапеть… Но кто бы мог подумать, что в эту ночь он долго не сомкнет глаз? У него было странное ощущение, словно большой и указательный пальцы правой руки стали нежными. Быть может, это произошло оттого, что он прикоснулся к напомаженной щеке маленькой монашки?

В ушах у него все еще звучали ее слова: «Бездетный А-кью». И он подумал: «Правильно… человеку нужна жена. Кто принесет бездетному после смерти чашку риса в жертву?[120] Человеку нужна жена! Кроме того, сказано, что „из трех видов непочитания родителей наихудший — не иметь потомства“.[121] Известно также изречение: „Дух Жо Ао будет голодать“.[122] Да бездетность — большое горе для человека». Таким образом, мысли А-кью совпадали с заветами мудрецов. Жаль только, что он, как оказалось впоследствии, не сумел сдержать себя.[123]

«Женщина… женщина… — думал он. — Монаху можно… Женщина, женщина… О женщина!..»

Мы не можем сказать точно, когда в этот вечер захрапел А-кью. Но с той минуты, как он ущипнул за щеку маленькую монашку, он постоянно ощущал в пальцах что-то нежное и в упоении мечтал о женщине.

Этот случай доказывает, что женщина — существо пагубное.

В Китае добрая половина мужчин могла бы стать праведниками, если бы их не портили женщины. Династия Шан[124] погибла из-за Да Цзи,[125] династия Чжоу[126] рухнула из-за Бао Сы,[127] династия Цинь…[128] хотя в истории и нет тому бесспорных доказательств, но едва ли будет ошибочным предположение, что и она погибла из-за женщины; во всяком случае, Дун Чжо был убит по милости Дяо Чань.[129]

А-кью по натуре был весьма нравственным человеком, и хотя нам неизвестно, у какого просвещенного наставника он учился, но в отношении принципа «разделения полов» всегда был необычайно строг и неизменно проявлял суровую твердость в осуждении разной, не соответствующей конфуцианству, ереси, вроде маленькой монашки или Поддельного заморского черта.

Его учение было таково: всякая монахиня непременно состоит в любовной связи с монахом; всякая женщина, выходящая из дому, безусловно стремится залучить себе любовника, и если женщина где бы то ни было разговаривает с мужчиной, то, разумеется, дело не чисто. В знак осуждения он бросал на женщин гневные взгляды, или преследовал их едкими словами, или же исподтишка швырял в них камешки.

Кто бы мог подумать, что А-кью способен потерять душевное равновесие из-за какой-то маленькой монашки, да еще в тот период, когда «человек устанавливается».[130] Ведь мораль древних учит нас сохранять душевное равновесие. Женщин поистине следует ненавидеть! Будь лицо монашки не напомажено, А-кью, разумеется, не впал бы в грех; будь оно хоть чем-нибудь прикрыто, он тем более избежал бы искушения. За пять или шесть лет до этого случая А-кью оказался однажды в толпе зрителей, собравшихся перед открытой сценой, и ущипнул за ногу какую-то женщину, но она была в чулках, и это спасло его от потери душевного равновесия. А на лице маленькой монашки, разумеется, не могло быть одежды — и все получилось иначе… Разве не доказывает это, что женщина — существо пагубное?

«Женщина!» — думал А-кью.

И вот он стал засматриваться на женщин, которые, по его мнению, «всегда стремятся залучить любовника», но они даже не улыбались ему в ответ. А-кью внимательно прислушивался к тому, что ему говорили женщины, но в их словах не было ничего распутного. Эх! Вот еще за что следует ненавидеть женщин: все они прикрываются «ложной добродетелью».

Однажды А-кью очищал рис в доме почтенного Чжао и после ужина сидел на кухне, покуривая трубку. Если бы это происходило в каком-нибудь другом доме, то после ужина, собственно говоря, можно было бы уйти. В семье Чжао ужинали рано, но здесь, по установленному порядку, зажигать лампу не позволялось: поужинал — и спать! Только в редких случаях допускались исключения. Во-первых, сын почтенного Чжао, когда у него еще не было степени сюцая, иногда зажигал лампу, чтобы читать сочинения; и, во-вторых, лампу зажигали, когда А-кью приходил на поденную работу, чтобы он мог очищать рис и после ужина. Пользуясь этим исключением, А-кью сидел на кухне и курил трубку.

У-ма была единственной служанкой в доме почтенного Чжао. Вымыв посуду, она тоже уселась на скамейку и стала болтать с А-кью.

— Хозяйка два дня ничего не ела, потому что наш господин хочет купить еще одну молодую…

«Женщина… У-ма — этакая вдовушка», — думал А-кью, глядя на нее.

— …А наша молодая хозяйка в августе собирается родить…

«Ох, эти женщины!» — размышлял А-кью. Он вынул изо рта трубку и встал.

— Наша молодая хозяйка… — не умолкая, трещала У-ма.

А-кью вдруг бросился перед ней на колени.

— Давай спать вместе! Давай спать вместе!

На мгновение стало совсем тихо. У-ма оцепенела от удивления, потом с криком «ай-я» выбежала из кухни. Она бежала, кричала, кажется, даже плакала.

А-кью в растерянности обнимал пустую скамейку. Наконец он медленно поднялся с колен и понял, что произошло что-то неладное. Сердце его сильно билось. В смущении он сунул трубку за пояс и уже хотел было взяться за работу, как вдруг кто-то ударил его по голове. Он быстро обернулся. Перед ним стоял сюцай с бамбуковой палкой в руке.

— Ты что, взбесился?.. Ах ты!..

Палка опять опустилась на голову А-кью, но удар пришелся по пальцам, так как голову А-кью прикрыл руками. Это было еще больнее. Выскакивая за дверь, А-кью получил еще один удар по спине.

— Ах ты, забывший восьмое правило, — по-ученому выругался вслед ему сюцай.

А-кью прибежал на ток и остановился, все еще чувствуя боль в пальцах. Он мысленно повторял: «забывший восьмое правило»[131] — совсем новое для него ругательство. К такому ругательству вэйчжуанские крестьяне отродясь не прибегали. Им пользовались только важные лица, знавшиеся с чиновниками, поэтому ругательство прозвучало особенно страшно и произвело исключительно глубокое впечатление. Сейчас ему было уже не до вздохов о женщине. После ругани и побоев ему даже показалось, что с этим вопросом вообще покончено. Вскоре А-кью успокоился и снова почувствовал себя беззаботным. Как ни в чем не бывало он вернулся на кухню очищать рис. Проработав некоторое время, он вспотел и снял рубашку.

В это время он услышал громкие голоса. А-кью, большой любитель скандалов, поспешил на шум и незаметно пробрался на женскую половину дома почтенного Чжао. Хотя наступили сумерки, он разглядел всех, кто был в комнате: два дня ничего не евшую хозяйку, соседку — тетушку Цзоу Седьмую и близких родственников — Чжао Бай-яня и Чжао Сы-чэня.

Молодая хозяйка старалась вытащить У-ма из другой комнаты.

— Ну, выходи! Нечего прятаться…

— Все знают, что ты честная… С какой же стати убивать себя! — приговаривала тетушка Цзоу Седьмая.

У-ма плакала и что-то бормотала, но ее плохо было слышно.

«Гм, интересно, с чего эта маленькая вдовушка подняла такой шум?» — подумал А-кью.

Он решил все разузнать у Чжао Сы-чэня.

Вдруг А-кью увидел почтенного Чжао, который направлялся к нему с большой бамбуковой палкой в руке. А-кью быстро смекнул, что побои на кухне, полученные им от сюцая, и этот переполох связаны между собой, и метнулся было к выходу, но путь ему преградила бамбуковая палка. Тогда он повернул в другую сторону, выбежал через задние ворота и спустя некоторое время очутился в храме Бога земли.

Отдышавшись, он почувствовал, что продрог, по телу у него побежали мурашки, — хоть уже наступила весна, вечера еще стояли холодные, и ходить раздетым было рано. А-кью вспомнил, что его рубашка осталась в доме Чжао, и хотел было пойти за ней, но при мысли о палке сюцая раздумал.