Новый февраль семнадцатого - Владимир Бабкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под его напором пали и генерал Кованько, и полковник Горшков, да и сам Джонсон был подхвачен этим новым ураганом, в который превратился новый Михаил Александрович. Даже телеграммы, которые оставшись на аэродроме рассылал Николай Николаевич, несли в своем содержании что-то нелепое, дикое и совершенно непонятное, но от того не менее грозное и всесокрушающее.
* * * ПЕТРОГРАД. 27 февраля (12 марта) 1917 года.Встретивший Кутепова у входа в здание Градоначальства жандармский ротмистр сообщил, что Хабалов приказал провести полковника без задержки прямо к нему.
В довольно большой комнате находились сам генерал Хабалов, градоначальник Петрограда генерал Балк, начальник штаба Петроградского военного округа генерал Тяжельников, помощник генерала Чебыкина полковник Павленков и еще два неизвестных Кутепову жандармских штаб-офицеров. На их лицах читалась тоска и растерянность.
Хабалов сразу же бросился ему навстречу.
— Вы — полковник Кутепов?
Александр Павлович с некоторым удивлением посмотрел на командующего округом и представился:
— Лейб-гвардии Преображенского полка Полковник Кутепов, нахожусь в Петрограде по случаю отпуска с фронта.
— Прекрасно, полковник! — Хабалов пожал ему руку и сразу огорошил. — Я назначаю вас начальником карательного отряда!
Кутепов с изумлением увидел, что у генерала дрожит нижняя челюсть, а глаза бегают, словно боятся на что-то решиться.
— Я готов выполнить любое приказание. Но позвольте, ваше превосходительство, моего Преображенского полка в городе нет, я нахожусь здесь в отпуске и не имею никакого касательства к запасному полку. Думаю, что правильным было бы назначить кого-то из тех, кто более известен в Петроградском гарнизоне и пользуется там непререкаемым авторитетом.
Хабалов решительно махнул рукой и заявил.
— Оставьте всякие отговорки! Все отпускники в столице подчиняются мне, а я назначаю вас начальником карательного отряда!
Кутепов вынужден был кивнуть.
— Слушаю, ваше превосходительство. Прошу указать мне задачу и дать соответствующий отряд.
С явным облегчением генерал Хабалов отдал распоряжение:
— Приказываю вам оцепить район от Николаевского вокзала и до Литейного проспекта и все, что будет в этом районе выгнать к Неве и там привести в порядок.
Подивившись столь расплывчатому приказу, Кутепов попробовал возразить:
— Ваше превосходительство, я, конечно, исполню приказ, даже если мне придется в эти толпы стрелять, но для того, чтобы оцепить указанный район необходимо иметь под началом не менее бригады. Какие силы передаются под мое командование?
Хабалов раздраженно оглянулся на присутствующих и не найдя никакой поддержки ответил:
— Бригады у меня нет. Берите что есть. Возьмите ту роту Лейб-гвардии Кексгольмского запасного полка с одним пулеметом, которая стоит напротив Градоначальства и идите с ней вдоль Невского проспекта. У Гостиного Двора возьмите роту Лейб-гвардии Преображенского запасного полка, а в Пассаже еще одну роту того же полка. Пройдя дальше по Невскому, вы увидите идущую вам навстречу пулеметную роту в 24 пулемета. Половину из них забирайте себе, а оставшиеся 12 отправьте нам сюда.
Какое-то смутное воспоминание шевельнулось в сознании полковника, но Кутепов не счел возможным обдумывать что-либо постороннее в этот момент. Вместо этого он задал вопрос, который его весьма занимал.
— Ваше превосходительство, простите, а будет ли эта пулеметная рота стрелять вдруг что?
Хабалов быстро закивал.
— Я уверен, что это хорошая и полностью подготовленная часть.
Видя, что Кутепов все еще с сомнением на него смотрит, генерал поспешил добавить:
— Вы не волнуйтесь! Мы вам сразу же пришлем в помощь все, что только будет возможно! Я сейчас же отдам распоряжение роте Лейб-гвардии Егерского запасного полка двигаться вам навстречу и поступить в ваше распоряжение!
И совсем уж с некоторой истерикой в голосе напутствовал:
— Идите, полковник! Отечество надеется на вас!
Кутепов мрачно оглядел присутствующих, их растерянные лица, дергающуюся челюсть и дрожащие руки генерала Хабалова и, козырнув, вышел из кабинета.
Уже идя по коридорам, он мрачно смотрел на суетящихся офицеров и видел в их глазах все те же чувства ужаса и растерянности, которые он только что видел в глазах присутствующих в кабинете у генерала Хабалова.
Город был обречен…
* * * ГДЕ-ТО МЕЖДУ ГАТЧИНОЙ И МОГИЛЕВОМ. 27 февраля (12 марта) 1917 года.Хотя кого я обманываю? Сам себя? Я могу сколь угодно долго витать в облаках, причем в данном случае в буквальном смысле, фантазируя и планируя необходимые России реформы, призванные разрядить ситуацию и обеспечить возможность преодоления кризиса, не утопив при этом страну в крови, и не дав ее на растерзание ни денежным мешкам, ни большевикам, но главным препятствием этому будут как раз не всякие там заговорщики и иностранные заправилы, а как раз сам Государь Император Всероссийский Николай Второй.
Проблема как раз и заключалась в том, что Николай Александрович Романов не даст провести никаких таких реформ, и не станет откладывать поездку навстречу к своим больным детям в Царское Село, и, конечно же, предпочтет не принимать вообще никаких решений, по обыкновению рассчитывая, что как-то все рассосется и образуется само собой. Ну, а если не образуется, то он готов «жертвенно принять приговор судьбы дабы жертвою своею искупить» и прочая, прочая, прочая… хрень.
Причем немалый отпечаток на характер будущего Хозяина Земли Русской (а именно так указал свой род деятельности Николай II в графе «основные занятия» во время Всероссийской переписи населения 1897 года) наложила ошибочная воспитательная политика его венценосного отца Александра III старавшегося подольше не омрачать жизнь сына тяжелым грузом государственных забот, да и не портить самому себе семейные вечера обсуждением проблем и дворцовых интриг.
Припомнил я на эту тему воспоминания его дяди, Великого Князя Александра Михайловича о юности Николая:
«Его воспитатели были сухой, замкнутый генерал, швейцарец-гувернер и молодой англичанин, более всего любивший жизнь на лоне природы. Ни один из них не имел представления об обязанностях, которые ожидали будущего Императора Всероссийского. Они учили его тому, что знали сами, но этого оказалось недостаточным.
Накануне окончания образования, перед выходом в Лейб-Гусарский полк, будущий Император Николай II мог ввести в заблуждение любого оксфордского профессора, который принял бы его, по знанию английского языка, за настоящего англичанина, Точно также знал Николай Александрович французский и немецкий языки.
Остальные его познания сводились к разрозненным сведениям по разным отраслям, но без всякой возможности их применять в практической жизни. Воспитатель генерал внушил, что чудодейственная сила таинства миропомазания во время Св. Коронования способна была даровать будущему Российскому Самодержцу все необходимые познания».
В результате, когда корона неожиданно свалилась ему на голову ввиду безвременной кончины отца, Николай оказался совершенно не готов к той тяжкой ноше, которая свалилась на его плечи.
Александр Михайлович так описывал этот день:
«Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что он сделался Императором, и это страшное бремя власти давило его.
— Сандро, что я буду делать! — патетически воскликнул он. — Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть Царем! Я не могу управлять Империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!
Помочь ему? Мне, который в вопросах государственного управления знал еще менее чем он! Я мог дать ему совет в области дел военного флота, но в остальном…
Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых Николай II мог положиться, хотя и сознавал в глубине души, что его отчаяние имело полное основание, и что все мы стояли пред неизбежной катастрофой».
Комплекс неполноценности довлел над молодым Государем. Он боялся что-то сделать не так, совершить что-то, что нарушит какую-то глубинную и часто совсем не понятную ему истину, какую-то святость и незыблемость самодержавной власти, которую его царственный отец завещал ему беречь. Вот эта боязнь невыгодно выглядеть в глазах народа и истории на фоне могучей во всех смыслах фигуры Александра III просто лишала его всякой независимости и самостоятельности в суждениях. Особенно в первые годы царствования.
«Императора Николая II всегда мучил один и тот же вопрос: «Как поступил бы в данном случае на его месте его отец»? Часто я хотел заметить, что те меры, которые были мудрыми в девятнадцатом столетии, совершенно не подошли бы к данной эпохе. Но в области чувств доводы рассудка бесполезны: и вот высшие сановники проводили часы над разгадыванием того, каково было бы решение Императора Александра III при подобном стечении обстоятельств?»
