Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие - Эдмунд Вааль

Стефан немедленно лишается наследства. Отныне ему запрещалось получать денежное пособие, жить в домах, являвшихся семейной собственностью, и общаться с кем бы то ни было из родственников. Это было настоящее ветхозаветное проклятие, да еще с типично венским уклоном — женитьбой на любовнице собственного отца! Один грех, отступничество, усугубил другой — сыновний позор. К этому прибавлялось еще и незнание любовницей языков. Я даже не знаю, как это следует толковать. На кого это бросает тень: на отца или на сына? Может быть, на обоих?

Оказавшись отрезанной от семьи, пара отправилась вначале в Одессу, где по-прежнему оставались друзья и можно было пускать в ход свое имя. Затем — в Ниццу. Потом они ездили по курортам Лазурного берега, все менее фешенебельными по мере того, как худел кошелек. В 1893 году в одной одесской газете появляется заметка о том, что барон Стефан фон Эфрусси принят в лоно лютеранской евангелической церкви. В 1897 году он работает кассиром в русском внешнеторговом банке. В 1898 году от него приходит письмо из убогой парижской гостиницы в 10-м округе. Детей — новых наследников, которые усложнили бы планы Игнаца, — у супругов нет. Я мимоходом задаюсь вопросом: а сохранял ли Стефан свои ухоженные усы, переезжая вместе с Эстихой из одного убогого гостиничного номера в другой, еще более убогий, в ожидании телеграммы из Вены?

И мир Виктора вдруг замер — будто захлопнулась книга.

Неважно, нравилось ему проводить утро в кафе или нет. Виктор неожиданно был поставлен перед фактом, что отныне ему придется возглавлять очень крупный и сложный международный бизнес. Ему нужно разбираться в акциях и поставках, он должен съездить в Петербург, Одессу, Париж, Франкфурт. Драгоценное время оказалось растрачено впустую не на того сына. Виктору пришлось очень быстро овладевать необходимыми знаниями. И это было только начало. Кроме того, Виктор должен был жениться, должен был произвести на свет детей — а самое главное, сына. Мечтам о том, чтобы написать фундаментальную историю Византии, пришел конец. Теперь он являлся наследником.

Мне кажется, именно в ту пору у Виктора и появилась привычка снимать пенсне и рефлекторно проводить ладонью по лицу — ото лба до подбородка. Он как бы отгонял лишние мысли, надевал личину. А может быть, пытался стереть все личные черты, собирая их в ладонь.

Виктор дождался семнадцатилетия девушки, которую знал с раннего детства, — баронессы Эмми Шей фон Коромла, — и сделал ей предложение. Ее родители, барон Пауль Шей фон Коромла, и Эвелина Ландауэр, уроженка Англии, были друзьями семьи, деловыми партнерами и соседями по Рингштрассе. Виктор и Эвелина были близкими друзьями, к тому же ровесниками. Оба любили поэзию, танцевали на балах и ездили на охоту в Кевечеш, в словацкое поместье семьи Шей.

Виктор и Эмми поженились 7 марта 1899 года в венской синагоге. Ему было тридцать девять лет, и он был влюблен. Ей было восемнадцать, и она тоже была влюблена. Виктор был влюблен в Эмми, а она — в одного художника-повесу, который не собирался жениться ни на ком, и уж тем более на этом нарядном создании. Виктора Эмми не любила.

Среди подобающих случаю свадебных подарков, свезенных со всей Европы, оказались: знаменитое жемчужное ожерелье от бабушки, письменный стол в стиле Людовика XVI от кузена Жюля и его жены Фанни, морской пейзаж с двумя кораблями, застигнутыми штормом, от кузена Игнаца, итальянская «Мадонна с младенцем» в манере Беллини в огромной золоченой раме от дяди Мориса и тети Беатрис, крупный бриллиант (от кого именно, со временем позабылось). А еще был подарок Шарля — шкаф-витрина с нэцке, расставленными на выстланных зеленым бархатом полках.

А потом, 3 июня, через десять недель после этой свадьбы, умер Игнац. Это случилось внезапно: он никогда не жаловался на здоровье. По словам моей бабушки, он умер во дворце Эфрусси, и за одну руку его держала Эмилия, а за другую — его любовница. Должно быть, это уже другая любовница, соображаю я, — не та, на которой женился его сын, и не одна из своячениц.

У меня есть фотография Игнаца на смертном одре, со все еще волевым, решительным ртом. Его похоронили в семейном мавзолее Эфрусси — маленьком дорическом храме, предусмотрительно выстроенном им для всего клана Эфрусси в еврейской части венского кладбища. Там уже были перезахоронены останки его отца, патриарха рода Иоахима. Мне кажется, это очень по-библейски: быть погребенным рядом со своим отцом — и оставить место для сыновей. Он завещал деньги семнадцати своим слугам — от камердинера Зигмунда Доннебаума (1380 крон) и швейцара Йозефа (720 крон) до привратника Алоиза (480 крон) и горничных Адельгейды и Эммы (140 крон). Еще он попросил Виктора выбрать из его коллекции какую-нибудь картину для племянника Шарля, и в этой просьбе я неожиданно замечаю нежность: промелькнувшее у дяди воспоминание о молодом начитанном племяннике с блокнотом, каким тот был сорок лет назад. И мне любопытно, что же выбрал Виктор среди всех этих картин в тяжелых золоченых рамах?

И вот Виктор, совсем недавно женившийся, унаследовал банк Эфрусси и все обязательства, связывавшие Вену с Одессой и Санкт-Петербургом, Лондоном и Парижем. Это наследство включало и дворец Эфрусси, и другие здания в Вене, и огромную коллекцию произведений искусства, и золотой обеденный сервиз с выгравированной двойной «E», и ответственность перед семнадцатью слугами, работавшими во дворце.

Виктор показал Эмми ее новые апартаменты в Nobelstock. Она отпустила очень меткое замечание. «Очень похоже, — сказала она, — на фойе Оперы». Супруги решили обосноваться выше, на третьем этаже дворца, где было меньше росписи на потолке, меньше мрамора. А комнаты Игнаца определили для званых вечеров.

Новобрачные — мои дедушка с бабушкой — зажили с видом на Ринштрассе, с видом на новый век. А у нэцке — монаха, уснувшего на чаше для подаяний, у чешущего за ухом оленя, — появился новый дом.

«Большая квадратная коробка, какие рисуют дети»

Витрину нужно было куда-то поставить. Супруги решили сохранить Nobelstock в неприкосновенности, как дань памяти Игнацу. Мать Виктора, Эмилия, решила (слава богу!) вернуться в свой пышный особняк в Виши, где можно пить лечебную воду и вволю тиранить служанок. В их распоряжении целый этаж дворца. Там, разумеется, полно картин и мебели, и есть еще слуги, — к ним прибавляется венская девушка по имени Анна, новая горничная Эмми, — зато этот этаж целиком принадлежит им.

После долгого медового месяца в Венеции им нужно принять какое-то решение. Может быть, разместить эти вещицы из слоновой кости в гостиной? Кабинет Виктора для них маловат. Или в библиотеку? Нет, только не в библиотеку, возражает он. В угол столовой — рядом с сервантом в стиле буль? Выходит, в каждом из этих помещений возникают свои сложности. Это ведь не квартира «чистейшего ампира» вроде парижского особняка Шарля с тщательно подобранными предметами обстановки и картинами. Это просто нагромождение всякого добра, в изобилии покупавшегося четыре десятка лет.

Этот большой стеклянный шкаф представляет для Виктора особую сложность, потому что он приехал из Парижа, а ему не хочется, чтобы у него перед глазами постоянно находился предмет, напоминающий о другом городе, о другой жизни. Дело в том, что Виктор и Эмми никак не могут понять, что им делать с подарком Шарля. Конечно, они восхитительны, эти маленькие резные фигурки, они забавны и изящны, и совершенно очевидно, что любимый кузен Шарль выказал чрезмерную щедрость. Но малахитовые с позолотой часы, и пару глобусов от кузенов из Берлина, и Мадонну можно пристроить сразу (в гостиную, в библиотеку, в столовую), а вот эту витрину — нет. Она слишком причудлива и своеобразна, вдобавок громоздка.

Восемнадцатилетняя Эмми, поразительно красивая и безупречно одетая, обо всем имеет свое мнение. И Виктор предоставляет ей самой решить, как лучше разместить все эти свадебные подарки.

У Эмми очень стройная фигура, светло-каштановые волосы и серые глаза. Она вся как будто светится и обладает редким качеством — везде и всюду изящно и непринужденно двигается. У Эмми очень красивые движения. Она красиво сложена и носит платья, которые подчеркивают ее узкую талию.

Эмми, юная прекрасная баронесса, в совершенстве освоила все умения, обязательные для светской дамы. Она росла в двух местах — в городе и за городом. Ее венское детство проходило во дворце семьи Шей — строгом и величественном здании в стиле неоклассицизма, находящемся в десяти минутах ходьбы от ее нового, общего с Виктором, дома и обращенном фасадом в сторону Оперы. Между двумя этими зданиями стоит статуя Гёте с чрезвычайно сердитым лицом. У Эмми есть обаятельный младший брат Филипп, которого все зовут Пипс, и две младшие сестренки, Ева и Герти, пока совсем маленькие.