Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие - Эдмунд Вааль

«Неужели ты раньше не знал, что у тебя есть вот это? — спрашиваю я отца. — Что там у тебя еще в чемодане под кроватью?»

«Свободная территория»

Я почему-то уверен, что в замужней жизни Эмми фон Эфрусси в Вене меня ждет гораздо меньше загадок. Это городская жизнь с семьей совсем другого рода, с ее собственным незыблемым ритмом, в десяти минутах ходьбы от другого венского дворца, где прошло ее детство.

Новый ритм вошел в свои права вскоре после возвращения из свадебного путешествия, когда Эмми узнала о том, что беременна. Элизабет, моя бабушка, родилась через девять месяцев после свадьбы. Вскоре после этого в Виши умерла в возрасте шестидесяти четырех лет мать Виктора Эмилия — улыбчивая и одновременно неумолимая женщина в жемчугах с хранящегося у меня портрета. Ее похоронили в Виши, а не в пышном мавзолее, рядом с Игнацем. Я невольно задаюсь вопросом: может быть, она заранее замыслила это окончательное расставание?

Вслед за Элизабет, спустя три года, рождается Гизела, а третьим появляется на свет Игнац — малыш Игги. Это венские дети с заботливо продуманными именами, которые подобрали им заботливые еврейские родители. Элизабет названа в честь покойной обожаемой императрицы Елизаветы, Гизела — в честь эрцгерцогини Гизелы, дочери кайзера. Игги — сын, а потому с его именем все ясно. Игнац Леон был назван в честь покойного деда и в честь богатого и бездетного парижского дяди-дуэлянта, а также в честь покойного двоюродного деда Леона. У парижских Эфрусси рождались только дочери. Благодарение богу, наконец-то в семье появился сын. И хорошо, что дворец достаточно просторен, чтобы из детских и из классных комнат не долетал шум.

У жизни во дворце свой темп, то убыстряющийся, то замедляющийся для слуг. Что-то постоянно нужно таскать по коридорам и лестницам. Бесконечные рейсы с горячей водой в гардеробную, с углем в кабинет, завтрак — в утреннюю комнату, утреннюю газету — в кабинет, а еще накрытые блюда с едой, белье для стирки или из стирки, телеграммы, почта трижды в день, записки, подсвечники для ужина, и вот, наконец, в гардеробную Виктора приносят вечернюю газету.

Свое расписание есть и у Анны, камеристки Эмми. Ее работа начинается в половине восьмого утра, когда она должна принести в спальню Эмми серебряную миску с теплой водой и поднос с английским чаем. А заканчивается ночью — после того, как она расчешет Эмми волосы и принесет ей стакан воды и тарелку угольного печенья[49].

Во внутреннем дворе весь день стоит наготове фиакр с кучером в ливрее. Двух вороных упряжных лошадей зовут Ринальда и Арабелла. Второй экипаж ждет детей, чтобы везти их в Пратер или к Шенбрунну. Кучера ждут. Привратник Алоиз стоит у огромных ворот, выходящих на Рингштрассе, всегда готовый распахнуть их.

Вена — это вечные званые ужины. О том, где кого рассадить, идут нескончаемые споры. Каждый день дворецкий и его помощник накрывают на стол, орудуя рулеткой. Возникают дискуссии, безопасно ли заказывать уток из Парижа, если их привозят днем раньше на «Восточном экспрессе». Приглашают торговцев цветами; иногда возле стола выстраивают ряд кадок с апельсиновыми деревцами, на которых висят выпотрошенные апельсины, наполненные парфе. Детям разрешают смотреть сквозь щелочку, как прибывают гости.

Днем устраиваются званые чаепития. На стол ставится большой серебряный поднос, на котором дымится серебряный же самовар. Рядом стоят заварочный чайник, сливочник и сахарница, расставлены подносы с бутербродами и глазированными пирожными из «Демеля», этого кондитерского дворца на Кольмаркт, рядом с Хофбургом. Дамы оставляют в прихожей свои меха, офицеры — кепи и сабли, а штатские входят в зал с цилиндрами и перчатками и кладут их на пол у своего стула.

Год расписан по дням.

Январь — это повод уехать с Виктором из ледяной Вены (в Ниццу или Монте-Карло). Дети остаются дома. Они посещают дядю и тетю Виктора, Мориса и Беатрис Эфрусси на новой розовой вилле Иль-де-Франс в Кап-Ферра — теперь она называется виллой Эфрусси-де-Ротшильд. Любуются коллекциями французской живописи, французской ампирной мебели, французского фарфора. Любуются усовершенствованиями, произведенными в садах, например искусственным каналом, сооруженным в подражание Альгамбре. Все двадцать садовников одеты в белое.

Апрель — в Париже, с Виктором. Дети оставлены дома. Они останавливаются у Фанни в особняке Эфрусси на плас д’Иена, Эмми много ходит по магазинам, а Виктор целыми днями сидит в конторе «Эфрусси и компания». Париж уже не тот, что прежде.

Шарль Эфрусси, всеми любимый владелец и издатель «Газетт», кавалер ордена Почетного легиона, покровитель художников, друг поэтов, коллекционер нэцке, любимый кузен Виктора, умер 30 сентября 1905 года в возрасте пятидесяти пяти лет.

Объявление в газетах предлагает не приходить на похороны тем, кто не получил приглашение. Гроб несли заплаканные братья Шарля, Теодор Рейнак, маркиз де Шевенье. В многочисленных некрологах говорилось о délicatesse naturelle покойного, его искренности и образцовом поведении. «Газетт» опубликовала некролог в черной рамке:

С ошеломлением и глубокой скорбью все, кто знал Шарля Эфрусси, в конце прошедшего сентября получили известие о внезапной болезни, а затем и кончине этого симпатичного и доброго человека, наделенного величайшим умом. В парижском обществе, и особенно в художественном и литературном мире, у него было много друзей, которые подпадали под естественное обаяние его уверенного обхождения, возвышенного духа и кроткого сердца. Всякий, кто стучался в его дверь, знакомился с его изящными манерами. Привечая молодых художников так же, как и их старших коллег, он становился другом — можно утверждать это без малейших колебаний — всем, кто искал общения с ним.

Пруст пишет автору некролога в «Газетт»: «Те, кто не знал г-на Эфрусси, должны полюбить его, а на тех, кто знал его, должны нахлынуть воспоминания». Шарль в своем завещании отписал Эмми золотое ожерелье, Луизе — жемчужное, а свое имение — племяннице Фанни Рейнак, которая замужем за ученым-эллинистом.

За этим последовал новый удар: брат Шарля, Игнац Эфрусси — светский лев, бретер и дамский угодник — тоже умер от сердечной недостаточности в возрасте шестидесяти лет. Все помнили его как ловкого наездника, разъезжавшего по утрам в Булонском лесу верхом на сером коне, оседланном а-ля рюс. Щедрый и щепетильный, он каждому из юных племянников — Элизабет, Гизеле и Игги — оставил в завещании по тридцать тысяч франков, и кое-что завещал даже младшим сестрам Эмми — Герти и Еве. Братьев похоронили на Монмартре, в семейном склепе, рядом с давно умершими родителями и любимой сестрой.

После поездки в Париж (опустевший с уходом Шарля и Игнаца) приходит лето. Начинается оно в июле с Гутманами — еврейскими финансистами и филантропами, ближайшими друзьями Виктора и Эмми. У них пятеро детей, поэтому Элизабет, Гизелу и Игги приглашают на несколько недель погостить у них на даче, в Шлосс-Яидхоф, в пятидесяти милях от Вены. Виктор в это время остается в Вене.

В августе — поездка в Швейцарию, в шале Эфрусси, к парижским родственникам Жюлю и Фанни. С детьми и Виктором. Там Эмми почти ничего не делает. Она следит за тем, чтобы дети не слишком шалили. Слушает о Париже. Катается на лодке по озеру (на веслах один из лакеев). Ездит с Жюлем в автомобиле на конные состязания в Люцерне, чтобы посмотреть скачки с препятствиями, а потом они едят мороженое.

Сентябрь и октябрь проходят в Кевечеше с детьми и родителями, Пипсом и множеством кузенов. Виктор время от времени приезжает на несколько дней. Плавание, пешие прогулки, верховая езда, охота.

В Кевечеше собрались разные эксцентричные персонажи, занимающиеся образованием сестер Эмми — Герти и Евы (на двенадцать и пятнадцать лет младше ее), среди них француженка-камеристка, у которой девочки должны научиться настоящему парижскому выговору, гувернантка из Триеста, занимающаяся с ними немецким и итальянским, и г-н Минотти, несостоявшийся концертирующий пианист, который учит их музыке и шахматной игре. Мать Эмми устраивает им английские диктанты и читает с ними Шекспира. Еще там живет старый венский башмачник, который шьет белые замшевые ботинки, без которых Эвелина жить не может. После болезни он приезжает на поправку в имение, а потом ему отводят приятную солнечную комнату, и он остается там до конца жизни, продолжая шить обувь и ухаживая за собаками.

Позднее, в 30-х годах, путешественник Патрик Ли Фермор останавливался в Кевечеше во время своей поездки по Европе. Судя по описанию, там и тогда сохранялся дух какого-нибудь английского пасторского дома: груды книг на всевозможных языках и столы, заставленные всякими странными предметами из оленьего рога и серебра. Это «свободная территория», объявил Пипс, на безукоризненном английском приглашая его войти в библиотеку. Кевечеш излучал атмосферу самодостаточности, как обычно бывает, когда в большом доме собирается вместе много детей. В синей папке для бумаг, переданной мне отцом, сохранилась пожелтевшая рукопись пьесы «Великий герцог» (Der Großherzog), в постановке которой летом накануне Первой мировой войны приняли участие все кузены. Вход в гостиную, где показывался спектакль, детям до двух лет и собакам строжайше запрещался.