Советник президента - Андрей Мальгин

Бывшему пресс-секретарю стало неловко, и он с надеждой посмотрел на свою жену, которая потупилась вместе со всеми:

— Скажи, Наташа, я гомосексуалист?

— Конечно, нет, — ответила она на этот прямой вопрос, — и никто никогда так не думал, успокойся.

— Ну это ж надо! Гомосексуалист! — приободрившись, начал кипятиться пресс-секретарь, но был прерван Валентиной, которая решила прийти ему на помощь и громко закричала:

— Танюша, а когда же за стол?

Со второго этажа высунулось румяное лицо юбилярши:

— Уже все готово! Идите же! Куда вы все делись? Мы ждем!

Наконец, все расселись за длинным дубовым столом. Подняли первый тост за хозяйку дома. Второй — за сам дом. Третий и четвертый и пятый — по отдельности за членов семьи юбилярши. Ну а дальше понеслось — кто во что горазд. В разных концах стола стали завязываться свои собственные разговоры.

Сидевший неподалеку от Присядкиных экономический советник бывшего президента Сутаров поинтересовался вдруг:

— Скажите, Игнатий, а ваш когда на работу приезжает? Ну во сколько?

— Наш-то — сова. Работает допоздна, а с утра у него, говорят, на даче спорт, бассейн, то да сё, и на работу попадает самое раннее к половине одиннадцатого, а иногда позже, — Игнатий воспользовался информацией, услышанной в кремлевском буфете.

— Ну это вам неслыханно повезло, — ответствовал ему Сутаров, — наш был жаворонок. В восемь утра уже сидел на рабочем месте, и сразу: «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!» Приходилось приспосабливаться. И вот как бывало обидно: приедешь на службу в дикую рань, с тяжеленной головой, ничего не соображая, а он вдруг у себя в Горках-10 встает не с той ноги и решает не ехать. Все намеченные встречи, весь распорядок дня коту под хвост. Или так еще: звонок с дачи, что решил побюллетенить, все расслабляются — и вдруг через сорок минут он уже у себя в кабинете в Кремле. С ума с ним можно было сойти!

— Это не в том дело, что жаворонок, а в том, что алкаш. Алкаши рано встают, — заметил пресс-секретарь, сохранивший на бывшего шефа обиду. «Какие могут быть обиды, — подумала Валентина, — он после изгнания тут же был отправлен послом в прекрасную европейскую страну, и просидел там лет пять, если не семь. Нам бы с Игнатием такую отставку, я была бы очень даже рада».

— Рано начинал, но рано и заканчивал, — счел необходимым уточнить Сутаров, — у него в пол-первого всегда был назначен обед. За хлебосольный стол приглашались одни и те же лизоблюды. Водочка, коньячок, короче, дым коромыслом. И, как правило, под конец дня его уже вносили в машину горизонтально. Если ты что-то не успел с ним решить до пол-первого, все, или жди следующего дня, или если запой надолго, дожидайся, когда опять осчастливит своим присутствием.

— Да, тяжело с ним бывало иногда, — все согласно закивали.

В разговор неожиданно вступила исполнительница романсов:

— При прежнем президенте была огромная проблема детей по утрам в школу возить. Мы ж живем на Рублевке… «Что делается! А эта пида почему на Рублевке, интересно? Ну и ну!» — удивилась Валентина.

— Надо было быть во Вспольном переулке у двадцатой школы в 8.15 самое позднее, значит бужу несчастного ребенка в 6.40, все рассчитано по минутам, в 7.25 выезжаем, и тут на тебе — президенту приспичивает ехать в город! Все перекрывается на полчаса, а то и больше. Шоссе освобождают полностью — от начала до конца, стоит пустое. Сидим в машине, ждем, пока

он зубы почистит, пока на него ботинки натянут. Сотни, тысячи автомобилей стоят. В каждой второй машине ребенок носом клюет, а Рублевка перекрыта. Потом — упс — в секунду пролетает кортеж, еще через секунду менты растворяются, и тут уж наша гонка начинается, чтоб не опоздать. Я прям как Шумахер стала водить, пока ваш старый пердун был у власти.

— Он такой же наш, как и ваш. Сами выбрали, — ядовито заметил Сутаров.

— Лично я голосовала за Жириновского, — гордо ответила исполнительница романсов. «Как же она сюда попала?» — опять удивилась Валентина, но вслух сказала певице:

— Так ваш ребенок в двадцатой учится? И наша Машка тоже. Ваш в каком классе?

— В пятом.

— А наша заканчивает в этом году.

На этом тема была исчерпана. Валентине просто важно было, чтоб все услышали, что ее Машка учится в самой блатной московской школе.

Поставила в известность, и ладно.

— Зато теперь — красота! — кто-то из присутствующих все-таки решил продолжить разговор о Рублевке, — нынешний действительно поспать любит, раньше десяти никогда не выезжает. Те, кто знают, все успевают проскочить раньше. К тому же он едет из Новоогарева… это где в Усово поворот с гаишной будкой, знаете… все-таки ровно в два раза ближе к городу, чем Горки-10, откуда старик выдвигался. Так что и перекрывают не все Рублево-Успенское шоссе, а только половину. Вот только светофоров наставили глупых, якобы чтобы прореживать поток, в результате путь для всех, кроме президента, удлинился по времени ровно вдвое. Тоже глупость.

— Да перестаньте — «кроме президента». Сейчас все кому не лень едут на красный. Крякнут гаишнику на подъезде — и пролетают. Он только честь отдает.

— Да, безобразие, — закивали многие головами, как будто забыв, что ещесовсем недавно точно так же носились на своих персональных машинах по Рублево-Успенскому шоссе, нарушая правила и наплевав на других водителей.

— А при коммунистах знаете, как тут было на Рублевке? Совсем по-другому. Существовал час — с восьми до девяти, кажется — один и тот же час каждый день, и в этот час Рублевка просто полностью закрывалась для всех машин, кроме правительственных. И все это знали, и не рыпались. Пережидали. Или ехали другим путем. Есть же пути объезда — Можайское шоссе, Рижское… И если член Политбюро не вписывался в свой коридор, то ехал на общих основаниях, благо машин столько не было. А теперь кто во что горазд. Как будто у них нет официального рабочего дня. Проснулся он в двенадцать дня — едет в двенадцать дня. Проснулся в шесть утра, на рыбалку ударило в голову отправиться — перекрывают в шесть, и он мчится по трем шоссе в Конаково. Ну включая МКАД, я имею в виду. Чёрти что!

Несколько секунд за столом стояла тишина, и вдруг в этой полной тишине прозвучала опоздавшая реплика Присядкина:

— Да! Сейчас полный беспредел!

Сказал и сам испугался, потому что взгляды сидевших за столом оборотились на него, все ожидали продолжения. Валентина ударила его под столом носком туфли в ногу. Постаралась побольнее, но Присядкин от волнения, видимо, потерял чувствительность.

— Что вы хотите сказать, Игнатий Алексеевич? — провокационно наклонился к нему бывший пресс-секретарь. Присядкин с неожиданной обидой в голосе стал жаловаться:

— На меня теперь глава администрации орет, как на мальчика. Не то, что в те времена, когда я работал под началом Болотина, — и он привстал и кивнул Болотину, — или во времена Хилатова, — и он вновь вскочил и, приблизив руку к сердцу, кивнул Хилатову. — Тогда у руля администрации стояли интеллигентные люди, а теперь кто… Мне, если честно, трудно найти с ними общий язык. Солдафоны. И при этом одно стяжательство на уме. Только и думают, где что урвать. И потом, они повсюду ищут врагов. Даже в своей среде ищут. Прямо мания преследования какая-то.

Валентина была в ужасе. Она понимала, что у Присядкина наболело, особенно после последней встречи с Кускусом, но все же не стоило так-то… Ведь донесут, непременно донесут… Но тут все принялись наперебой вспоминать счастливые времена при прежнем президенте. Когда можно было месяцами бить баклуши, внешне изображая бурную деятельность. Не торопясь распиливать имущество ЦК КПСС.

Создавать всякие личные «Рога и копыта» и, не стесняясь, вкачивать в них бюджетные средства. Немало не смущаясь, они рассказывали друг другу, какими многоходовыми комбинациями прибирали к рукам дачи, квартиры, даже месторождения, даже заводы… Один из присутствовавших, смеху ради, рассказал, как он приватизировал таксопарк. «То-то я смотрю, такси не стало» — отметила про себя Валентина.

Сами того не понимая, они опровергали только что прозвучавшее замечание Присядкина о стяжательстве теперешних кремлевских обитателей. По сравнению с тем, что делалось в Кремле в девяностые годы, нынешние высшие чиновники были просто детьми. При этом Валентина понимала, что основное присутствующие все-таки оставляли за рамками беседы. Они признавались в предприимчивости, не более того, но никак не в криминале.

Разговор, взбодренный горячительными напитками, стал перескакивать с темы на тему.

— А помните так называемый «брежневский дом»? Кутузовский, 20? — углубился в воспоминания один из присутствующих, ныне глаза какого-то аналитического фонда. — Ужасно несчастливый дом оказался. Сначала в нем покончила с собой Светлана Щелокова, когда тучи над мужем сгустились… Как какая? Уже забыли? Супруга министра внутренних дел при Брежневе. Потом через полгода сам Щелоков застрелился. Квартиру у Игоря, их сына, отобрали. Не знаю, в ту ли самую квартиру, но точно в тот же дом поселили Пуго, горбачевского министра внутренних дел, так и он в 91-м году, после поражения путча, застрелил себя и жену свою…