Советник президента - Андрей Мальгин

— Ну и правильно говорят, — вяло парировал Болотин, — председателя же таможни Ванькина он порекомендовал, они однокурсники, друзья. Вот если у вас спросят: а кого б вы порекомендовали на ответственную должность? Конечно, вам на ум прежде всего пришли бы ваши знакомые. Там курс на юрфаке у Момона был еще похлеще, чем у Андрюши Брежнева в МГИМО: Джерхан Полываева, которая, например, сделала его одним из спичрайтеров президента: она писала политическую часть президентских выступлений, а Момон экономическую. Вы не знали? Вот знайте. Еще и такая польза от него была.

— Вообще-то политическую писал я, — обиделся Сутаров, — а Джерхан только редактировала…

Валентина, внимавшая этому разговору, мысленно перебирала в уме всех выбившихся в люди ее однокурсников с журфака. Кстати, их оказалось немало. Среди них был даже убитый Владислав Листьев. Но почему-то ни с кем из оставшихся в живых она не сохранила добрых отношений. Уж куда как полезным мог бы оказаться, например, влиятельнейший пресс-секретарь московского мэра, но в студенческие годы она оскорбила его каким-то свои ксенофобским высказыванием (он имел ярко выраженную азиатскую внешность), он запомнил, и вот пожалуйста — теперь она локти кусает, прямой путь к мэру отрезан, а там столько всяких сладких благ, в мэрии в этой, гори она ясным пламенем. Некоторые пошли напрямую в бизнес. Но и они, как ни нарезала вокруг них и их жен круги Валентина, не стремились перейти на дружескую ногу. Держались на расстоянии. Однокурсницу же Поллитровскую Валентина, наоборот, упорно не желала признавать «выбившейся в люди», хотя в последние годы она сделалась знаменитостью…

— Мир, конечно, тесен, — сочла нужным вступить в разговор Валентина. — Представляете, когда я жила в коммуналке и у меня умерла бабушка, нам понадобилось сдать бабушкину комнату, так как мы с моим тогдашним мужем (извини, Игнатий) остро нуждались в деньгах. Муж работал в «Комсомолке» и в качестве квартиранта нашел еще одного молодого сотрудника газеты –

Юмашина…. Тут Валентина сделала долгую паузу, наслаждаясь впечатлением, которое произвела на присутствующих эта фамилия. — Тот к нам пришел, и в-общем согласился на наши условия, но соседи уперлись рогом. У Вальки Юмашина была тогда такая видуха, что они ультимативно заявили: если этот хиппарь здесь проживет хоть один день, они его сдадут в милицию, а на нас напишут заявление про нетрудовые доходы. Так что не довелось нам приютить будущего президентского зятя… Валентинин рассказ имел успех. Подняли тост за «тесен мир». И тут Болотин, которому все не давала покоя тема Момона, неожиданно обратился к Присядкину, доселе никак не принимавшему участие в общем разговоре:

— Вот представляете, Игнатий Алексеевич, вы вот тоже работаете на должности советника. На очень заметной должности работаете. И на вас обращены тысячи глаз. И каждый норовит что-нибудь предосудительное в вашей работе найти. Как-то вас опорочить, испачкать. Причем совершенно безо всякой на то причины и безо всякой для себя личной выгоды. Просто замазать грязью, и все. Я сколько лет в администрации проработал, при двух президентах, а так и не смог привыкнуть ко всему этому дерьму. А вы сами-то — как, адаптировались уже в нашей среде или еще нет? Игнатий посмотрел на него мутными глазами и выпалил: — Не могу привыкнуть, что как осень, так грязь в Москве. Неужели за столько лет трудно заасфальтировать дороги? Газоны почему-то выше проезжей части расположены, как нарочно. Неудивительно, что с них постоянно стекает грязища. Тут с громким звуком на мраморный пол упала вилка, которую неожиданно уронила хозяйка дома. И Валентина, воспользовавшись этим, встала и провозгласила, не оставляя ни малейшего зазора между высказыванием Игнатия, грохотом вилки и своим тостом: — Так выпьем же, наконец, за здоровье хозяина дома! — Ура! — громче всех закричал Игнатий.

Как бы хотела в машине по дороге домой влепить своему безмозглому старику Валентина. Тоже мне борец за справедливость, буревестник революции. Для начала взял и назвал президента солдафоном, трудно дышится, видите ли, в стенах Кремля. «Трудно дышится — выйди на воздух, продышись». И потом — не желает слушать собеседников: Болотин ему про грязь моральную, а он буквально понимает — про грязь, что на улицах лежит. Ну не кретин? К сожаленью, высказать все это немедленно она ему не могла: теперь она опасалась говорить о таких вещах при водителе. Слава богу, он за столом не сидел, свидетелем общего разговора не был, а пережидал, как и другие шофера, на другом конце двора, у гаража. Им там хлебосольные хозяева тоже накрыли стол неслабый. Без выпивки, конечно.

Если Николай и впрямь стукач, то зачем же знать ему, что Присядкин встречался с весьма сомнительными людьми, и все вместе они крыли в хвост и гриву нынешнюю кремлевскую администрацию. Нет, Валентина всю дорогу крепилась и решила развернуться во всей красе уже дома. И опять же этот подозрительно информированный представитель фонда с незапоминающимся названием. Какой-то у них странный обмен репликами с Болотиным был — насчет «опасной и трудной службы». Ох, донесет кто-нибудь Кузьмичу, непременно донесет. Чтобы не сидеть уж совсем молча, она для отвода глаз привычно поиграла с Николаем «в номера»:

— А 771 МО 99 —прочитала она первый попавшийся номер на темно-зеленом «Мерседесе». — Ага, мэрия едет.

Николай был, как всегда, четок: — Ну, знаете, Валентина Алексеевна, это хоть и номер мэрии, но котируется все-таки не так, как А-МО серии 77. Такой номер стоит, я думаю, тысячи две, не больше. 77-й, конечно, гораздо дороже. Гаишники 99-ю серию не так уж и уважают. В качестве примера скажу, что у сына Лужкова был некоторое время номер А 777 МО 99. Но когда он обнаружил, что его машину останавливают инспектора ГИБДД, поменял себе номер на федеральный.

— Валентина, надеюсь, сегодня я все правильно говорил? — робко спросил жену Игнатий.

— Игнатий, я тебе скажу так, — сдерживая злость, но внешне с ледяным спокойствием сказала Валентина. — Уже хорошо, что ты сегодня говорил очень мало. Практически молчал. Это уже достижение. Но то, что ты из себя выдавил, лучше б не говорил.

— А что? Что я такого сказал? — вскинулся Игнатий. — Поговорим дома, — сухо ответила Валентина. Водитель Николай и бровью не повел в их сторону. Но Валентине показалось, что углами рта он улыбнулся. Совсем чуть-чуть. На следующий день Валентина повезла Игнатия в Машкину школу.

Это была давно откладывавшаяся встреча классика с учениками. Школа была блатная, знаменитая «двадцатая». Именно ее вспомнила накануне исполнительница романсов на загородном банкете. Чтоб туда попасть, надо было заплатить большие деньги или как-то облагодетельствовать школу с помощью бартерных услуг. Например, один из родителей отремонтировал в школе туалеты. Другой привез целую «газель» компьютерных мониторов.

Третий — какой-то гаишный начальник — добился, чтобы во Вспольном переулке, где располагалась школа, объявили одностороннее движение — для ускорения процесса выгрузки и загрузки детей в автомобили. В свое время школу называли «гришинской» — по имени московского партийного руководителя, дети которого туда ходили. Но теперь в школе учились дети олигархов и министров. Их родители могли себе позволить любые щедрые дары. А Присядкин не мог. Поэтому он, как и другие деятели культуры, отдавшие туда своих чад, время от времени дарил школе самого себя. Первого сентября, например, можно было видеть одну и ту же картину. В День знаний для собравшихся в школьном дворе учеников из года в год рассказывали смешные истории Александр Филиппенко и Зиновий Высоковский, пела песню «В полет!» Анита Цой, с проникновенным напутственным словом выступали режиссер Никита Михалков и телеведущий Владимир Молчанов… Их дети учились в этой школе, и от просьб подобного свойства им открутиться было крайне трудно. На встречу с писателем Присядкиным в актовом зале собрали учеников пятых, шестых и седьмых классов. Всех их обязали перед встречей проштудировать в качестве домашнего чтения присядкинский шедевр о Чечне. Им предстояло задавать классику вопросы. Кое-кто прочел, но большинство не осилило. Тем не менее кворум был собран: встреча проводилась не после уроков, а вместо них. Игнатия вывела на сцену одна из учительниц литературы. Они сели за столик с микрофоном.

Игнатий оглядел зал. Он был громадный. Это была одна из немногих школ, в которых был не просто актовый зал, а настоящий театр, оснащенный точно так же, как любое подобное профессиональное заведение. Даже сцена крутилась. Школьниками было занято примерно ползала. Потом следовали пустые ряды, но самый последний ряд был заполнен взрослыми. «Наверное, учителя» — подумал вначале Игнатий, но, вглядевшись, понял, что это не так. Это был целый ряд молодых людей в костюмах. Надев очки, Присядкин разглядел, что следов интеллекта на их румяных лицах не было. Как будто на встречу с детьми привели роту солдат, зачем-то переодев их в цивильное платье.