Площадь отсчета - Мария Правда

— Посторонись! — гаркнул Милорадович, — что не видишь, кто я, балда!

— Хто ты? — медленно спросил тот. И тон, его и тыканье взбесили генерала донельзя.

— Я генерал–губернатор Петербурга! Шапку долой, быстро!

— Да плевать мне, что ты анарал, — отвечал парень, выматерился и сплюнул в грязь. Он уже успел похмелиться с утра, на площади кричали про свободу, а этот генералишка в блестящих звездах не внушал ему ни малейшего почтения, — перед каждой б… шапку ломать…Обойдесся!

— А ну–ка, давай его кнутом! — бесился Милорадович. Но и противник его был зол.

— Кнутом! Много вас тут, кнутом, я в гробу тебя видел, курву, кнутом! — с этими словами парень взялся за поводья. Рядом толпились такие же, как он, плохо одетые люди, которые явно наслаждались поединком своего товарища с генералом. Двое в военной форме, красные и расхристанные, подскочили на помощь.

— Анарал, шельма, — слышалось со всех сторон, — раскричался здесь! Покричи- покричи, пока не наваляли! Мало ты на нас кричал!

— Ваше превосходительство, не спорьте с ними, — испуганно бормотал Башуцкий, — ну их к черту… Стой, куда лезешь!

— Свобода, братцы! — орал солдат, — давай–ко вывернем звездатого! Берись дружно! — несколько крепких рук раскачивали возок.

— Отойти немедленно! — кричал Милорадович, но его уже никто не слушал. В то же мгновение их вывалили в грязь, он упал на бок, кто–то тащил его за воротник, он слышал треск рвущейся ткани, его пинали.

— Назад, сволочи! — прохрипел Башуцкий. Вдруг стало тихо и их оставили в покое. Милорадович, грязный, бледный от ярости, поднялся на ноги. Над ним стоял адъютант с поднятым пистолетом. Враги бесследно растворились в толпе.

— А пистолет–то… того… не заряжен, — тихо сказал Башуцкий. По его лицу тек пот.

— За мной! — крикнул Милорадович, громко, как на поле боя, — за мной, во дворец… сейчас мы им покажем!

Они бежали по улице друг за другом, трусцой, на них оглядывались, но такие мелочи сейчас уже никого особенно не удивляли. «Ура, Константин! — кричали под памятником. — Ура, свобода!»

НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ РОМАНОВ, 10 УТРА

Съезд ко дворцу уже начинался, площадь была густо усеяна народом, вестовые подъезжали один за другим. По всем сведениям, у памятника Петру собралось около тысячи человек, и ожидались еще мятежники. Одной ротой их не возьмешь. Необходимо было ожидать, но при этом ожидать спокойно. Николай прекрасно понимал, что то, что делает он, точно так же становится известным у Сената на Петровской. «Если здесь, у Зимнего, возникнет недостойная суета, они узнают, что я испугался, — думал он. Сейчас ему мучительно не хватало сведений о противнике. — Присяга — только предлог, значит, надо понять, кто ими командует и каковы их требования. Что стало со старой доброй традицией посылать парламентеров? В конце концов — не я же начал!»

Люди узнавали его, кричали «ура», усиленно кланялись в ноги, но долго бездействовать было нельзя. Николай помахал толпе рукой в белой перчатке. Опять «ура», кидание шапок в воздух. В задних рядах отдельные выкрики «Ура Константину!»

Он медленно расхаживал вдоль караула. Свита за это время увеличилась, пришел принц Евгений, в ботфортах, в полевом мундире, встал рядом, Николай благодарно кивнул ему. Кузен был старый вояка, прошел Бородино, только теперь подагра его скрутила — а вот смотри, держится молодцом. И тут появился Милорадович. Генерал был пеш, с одним только адъютантом, и шел скоро, почти бегом, так что шпага далеко отлетала от левой ноги при каждом его шаге. При этом мундир на нем был расстегнут, орденская андреевская лента перекручена, галстук торчал наружу, полуоторванный воротник висел на честном слове. Да и адьютант показался Николаю изрядно помятым.

— Что скажешь, генерал?

Это был реванш. Таким ли был Милорадович еще несколько дней назад — страшно подумать! Тогда он мог угрожать, намекать, дурить мне голову. А теперь кто ж тебя за воротник оттаскал?

— Сеlа vа mаl; ils marchent au Senat, mais jе vаis leur раrlеr! — задыхаясь, выпалил Милорадович. — Плохо дело, они идут к Сенату, но я буду с ними говорить!

Ну вот и парламентер нашелся.

— Ступай, Михаил Андреевич, — холодно ответил Николай по–русски, — но учти, что ты отвечаешь передо мною за порядок в столице… Возьми с собой, кого считаешь нужным, и подтянись, — добавил он вполголоса. Только в этот момент Милорадович понял, в каком виде стоит перед государем, начал торопливо поправлять на себе ленту и галстук, потом как–то потерянно махнул рукой и пошел прочь. Башуцкий щелкнул каблуками и припустил за ним.

— Убежал от девицы и штанов не застегнул, — хихикнул по–французски кто–то из свитских. Как же тонко эти люди чувствовали слово «опала»! Николай недовольно покосился на шутников, и лица моментально приняли должное выражение. Пока он говорил с Милорадовичем, толпа увеличилась вдвое. Пожалуй, нельзя было игнорировать ее более. Он улыбнулся и взмахнул рукою в знак того, что хочет говорить.

— Государь, государь император, — словно шелест пронесся по толпе, — царь–батюшка! И снова где–то отголосок: «Константин!» Или показалось?

— Брат мой Константин Павлович отрекся от престола и своею волею передал его мне, — начал Николай. Толпа волновалась, гудела, разбухала на глазах. Вернувшийся из казарм Бенкендорф стоял совсем близко, внимательно рассматривая первые ряды. Мало ли у кого пистолет за пазухой.

— А вы о манифесте моем известны? — неразборчивое гудение.

— Читали? — опять гудение.

— Есть ли для меня копия? — командным тоном бросил в толпу. Люди задвигались, наконец кто–то протянул ему листок. Николай начал читать в слабой надежде, что удастся выиграть время. В какой–то момент стало тихо. Он стал читать медленнее, тише — шеи вытягивались, он увидел, что слушают, начал отступать от текста — слушали еще внимательнее. Во время речи он собрался с мыслями — на Сенатскую, так на Сенатскую. После появления генерала Милорадовича в столь плачевном виде надежды на то, что он наведет порядок самостоятельно, было мало. Он как раз закончил свою речь, попросил людей надеть шапки (ура государю императору!) и обернулся в сторону дворца. О счастье, к нему спешил дежурный генерал Стрекалов — Преображенский первый батальон был готов! Николай впереди свиты, которая терпеливо проталкивалась вслед за ним, пошел прямо сквозь толпу к батальону, который был выстроен спиной к комендантскому подъезду. Преображенцы лихо отдали честь, он прошел по фронту — красавцы, ничего не скажешь.

— Ну что, молодцы, присягали, значит, пойдете за мной, куда велю?

— Рады стараться! — громко, до звона в ушах, грохнул батальон.

— К атаке в колонну, первый и осьмой взводы, в полоборота налево и направо!

Он вел их левым плечом вперед мимо заборов стройки министерства финансов к углу Адмиралтейского бульвара. На бульваре остановились — батальонный сообщил, что ружья не заряжены, пришлось остановиться и заряжать. Тогда же привели ему лошадь. Он вскочил в седло и, оглядевшись, заметил (зрение у него было острое) у здания Главного штаба полковника Сергея Трубецкого, имя которого было упомянуто в донесении Аракчеева о заговоре. Полковник, казалось, выглядывал из–за угла. Значит, так оно и есть. Трубецкой — какая досада…

КОНДРАТИЙ ФЕДОРОВИЧ РЫЛЕЕВ, 11 УТРА

Речь к Сенату лежала в кармане — только некому ее было прочесть. Братья Саша и Миша Бестужевы быстро и толково выстроили московцев в правильное каре под петровским монументом. Солдаты стояли хорошо, как на параде, время от времени повторяя за Сашей: «Ура, Константин!» — И еще: «Ура, конституция!» Ждали Гвардейский экипаж. Кондратий Федорович волновался: а ежели не подойдут? Надо было менять планы. Где Оболенский? Рылеев быстро ходил взад–вперед вдоль левого фаса каре. Собирались любопытные. К нему подходили, спрашивали, он рассеянно объяснял незаконность присяги, призывал к свободе. Где Трубецкой? Впрочем, все хорошо: подождать еще, пока соберется поболее войска — и идти на дворец. Кажется, еще что–то надо сделать, захватить банк? Зачем банк? Пущин пришел раньше него, спокойный, подтянутый, хоть и в статской шинели, говорил с солдатами, улыбался. Пока все хорошо, кивал Пущин. Так что же делать? Ждать? Как бы солдаты не передумали, не стали расходиться! Бездействовать далее было невозможно, и Кондратий Федорович уже решил самому ехать за подкреплениями в Финляндский полк, как вдруг, непонятно откуда, возник Каховский. Что он тут делает? Его не должно быть здесь — только несколько часов назад они целовались троекратно, прощались навсегда. Каховский был без шинели, его смуглое лицо было сумрачно.

— Я был там, — тихо отвечал он на вопросы Кондратия. — Понял, что не могу.