Кто кого предал - Галина Сапожникова

— Следствию хорошо известно, что у ТВ-башни стреляли с крыш близлежащих домов, из леса: вдруг и в самом деле у солдат окажутся холостые патроны! Кто-то очень хотел, чтобы захват ТВ-башни не обошелся без жертв.

— Поскольку обильного жертвоприношения не получилось, кому-то пришла в голову мысль объявить жертвами умерших от инфаркта, погибших в автокатастрофе, о чем также известно следствию.

Жертвоприношение на алтарь независимости Литвы планировалось заранее политической закулисой Ландсбергиса, которую потом поддержала закулиса Горбачева. Именно он подставил воинские части для поднятия престижа литовских «демократов».

Написано это было 3 сентября 1993 года.

Увы, все было зря — его не печатали: никакое альтернативное мнение в Литве слушать не хотели.

Оставались стихи — Кучеров публиковал их под псевдонимом Ян Грач, который ни для кого секретом не был, и потому их ждала та же участь, что и статьи.

Баллада о неназванной войне

Иван Кучеров

…Шестая часть земли в огне горячих точек.И ставят короли на карте мира прочерк.В неназванной войне нет фронта, нет и тыла.В неназванной войнеОдна на всех могила…

Эти и другие стихи, а также статьи, написанные профессором Кучеровым в тюрьме Лукишкес, мне вручил в январе 2015-го сын Ивана Даниловича, Игорь Иванович Кучеров, со словами: «Вам эти материалы нужнее. Можете пользоваться ими столько, сколько нужно». Мы тогда много говорили о его отце — о том, как тот выживал в вильнюсской тюрьме и как доживал в Минске, когда его выпустили досрочно, потому что он был смертельно болен и жить ему осталось считанные месяцы. А возвращать пухлую папку с вырезками и стихами было уже некому: весной 2015 года не стало и Кучерова-младшего. Это — его последнее интервью.

— Как ваша семья оказалась в Литве?

— Мы жили в Минске, потом отцу предложили должность замдиректора НИИ судебной экспертизы. Было еще предложение поехать в Волгоград, в Высшую школу милиции, но Литва была ближе, на поезде — три часа, и на семейном совете было принято решение, что он поедет туда, а когда обустроится, перевезет и нас. Но когда я был в десятом классе, мама умерла. Стоял вопрос: то ли меня забирать, то ли дать мне окончить школу? Но, поскольку квартиру отец в Вильнюсе не получил, жил в кабинете, было решено, что школу я окончу в Минске и попытаюсь поступить в институт. Так и получилось, что мы жили в разных городах. Каждые выходные либо он ко мне приезжал, либо я к нему. Показал он мне «от и до» этот Вильнюс.

— Вы, будучи ребенком, фиксировали в Литве какое-то межнациональное напряжение? Могли предположить, что впоследствии случится то, что случилось?

— У меня родственники по матери живут в Донбассе. И когда туда приезжаешь, чувствуешь себя, как дома. А здесь все равно тебя держат на дистанции. Даже в гости идешь и все равно чувствуешь, что ты чужой и что тебя терпят, и только. Все литовцы, с кем я общался, к русским именно так относились, хотя все — занимали должности и были при партийной кормушке.

Сын Ивана Кучерова Игорь Иванович до последних дней пытался восстановить доброе имя отца. Фото Г. Сапожниковой.

— Когда конкретно «запахло жареным», вы не делали попыток вытащить отца из Литвы? Почему у вас не сработала тревожная кнопка?

— Он все чувствовал! Но был таким ярым патриотом Советского Союза, что со всем своим энтузиазмом начал бороться с проявлениями национализма — выступать, призывать к объединению граждан, чтобы сохранить Союз. То есть сразу встал в оппозицию к новым властям, но при этом думал, что тем самым защищает законную власть. Выдернуть его оттуда было невозможно, потому что это была его жизнь. Он считал своим долгом сделать все, чтобы Союз сохранился и Литва осталась в его составе.

— Чувствовал ли он ближе к январю 1991-го, что литовский нарыв неизбежно прорвется?..

— Он все время приезжал ко мне и делился впечатлениями. Конечно, никто и предположить не мог, что дойдет до стрельбы и кровопролития. Но он говорил, что там дела нехорошие, и во всем обвинял Горбачева. Мы с ним спорили, потому что, когда Михаил Сергеевич пришел к власти, мы аплодировали тому, что наконец-то ушли старики и пришел молодой и энергичный правитель. А отец мне сказал: «Это агент влияния, он сделает все, чтобы развалить Советский Союз». Он это говорил в открытую, во весь голос, не шепотом. Я еще подумал — как он не боится?

— Что отец рассказывал о событиях 13 января, кроме того, что трупы расстреливались на столах в морге?

— Именно это и рассказывал. Еще до появления всех газетных статей на эту тему говорил, что стреляли в спину, что на крышах сидели снайперы и палили по своим. А тех, кого не добили, добивали в морге. Рисовал мне траектории пуль.

— Его преследовали именно за это заключение?

— В целом за деятельность, венцом которой был этот самый «переворот», потому что при предъявлении обвинения ему сказали, что он — один из главных организаторов, а войска — это вторично… То есть тройка коммунистов организовала переворот и вызвала на подмогу армию. А его посчитали главным идеологом. Он был тогда профессором, доктором юридических наук и преподавал в Высшей партийной школе.

— Понимал ли он, что конец СССР предопределен?

— Он рассказывал, что, когда взяли телебашню, военные дали самолет, и они полетели в Москву, на прием к Горбачеву — с тем, чтобы тот ввел в Литве чрезвычайное положение. Они вечером прилетели, просидели всю ночь, а потом им сказали, что встречи не будет. И они улетели обратно. Горбачев уже выступил со своим знаменитым заявлением о том, что там будто бы бузили какие-то местные сепаратисты, а он ничего не знал. То есть он, по сути, выступил на стороне литовцев! Отец тогда сказал: это ж надо… И потом все время говорил, что Горбачева надо убирать, потому что он доведет дело до того, что не только отколется вся Прибалтика, а весь Союз развалится. Когда случился ГКЧП, отец его приветствовал. А потом, в конце августа 1991-го, я был на работе, и раздался совершенно неожиданный звонок: привет, я в Минске, на вокзале. Я поехал и завез его к себе. И вот тогда он ко мне окончательно переехал, потому что понял, что уже все…

— Он был в депрессии?

— Нет. В депрессии он никогда не был. Наоборот, энергия его переполняла! Все время говорил, что надо бороться. Паспорт гражданина Союза не отдавал. Говорил: ничего не знаю, я гражданин СССР! Потом, в тюрьме, ему это плохо аукнулось, потому что, когда пришел адвокат и предложил принять гражданство Белоруссии, — так можно было освободиться, — он говорил: «Не знаю такой страны. Есть Советский Союз!» Получается, что и белорусы его не могли забрать, и россияне. И он с этим своим советским паспортом просидел лишнее.