«Вся жизнь моя — гроза!» - Владимир Ильич Порудоминский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О, кто, свирепою душою
Войну и гибель полюбя,
Равнина бранная, тебя
Обмыл кровавою росою?..
Какой земли, какой страны
Герои падшие войны?
Перед взором поэта открывается мирный горский аул:
Везде блуждающие взоры
Встречают сакли и заборы,
Плетни и ва́лы; каждый дом —
Бойница с насыпью и рвом.
Над разорвавшейся рекою,
Бегущей с горной высоты,
Искусства чудною рукою
Везде устроены мосты...
В ауле шум и конский топот,
Молчанье жён и детский хохот;
На кровлях, в окнах, у ворот
Кипящий ветреный народ...
А следом — мёртвое селение:
Всё пусто в нём! Свирепый пламень
Пожрал жилище беглецов;
Обломки брёвен, чёрный камень
И пепел брошенных домов...
Солдатскую поэму «Чир-Юрт» Полежаев начал горькими строчками о бесконечных войнах, которые разделяют людей, губят нашу землю:
Есть много стран под небесами,
Но нет той сча́стливой страны,
Где б люди жили не врагами
Без права силы и войны!
Он закончил поэму вопросом: настанет ли счастливое время, когда поэты будут прославлять в стихах не кровавые битвы, а добрую мирную жизнь?
Последний штурм
После нескольких военных неудач Гази-Мухаммед с самыми верными воинами укрылся в своём родном селении — Гимры.
Аул Гимры стоит на берегу шумной, мутной реки, окружённый отвесными скалами. Скалы так высоки, что снизу, со дна ущелья, кажется, будто они достают до самого неба. В ненастную погоду за их острые неровные вершины и гребни цепляются серые клочья облаков.
По узким тропам в скалах едва мог пройти один человек; дорожка, высеченная в камне, карабкалась на крутизну, резко обрывалась вниз, на головокружительной высоте висела над пропастью. Всадники здесь спешивались, шли, держась за хвост лошади и доверяясь ей. Гази-Мухаммед считал, что русские войска не сумеют подобраться к Гимрам. Он говорил, что противник может упасть на аул только вместе с дождём.
И всё-таки русские войска двинулись на штурм Гимров.
На горном перевале их встретил глубокий снег; резкий ветер леденил лицо, нёс навстречу колючую пыль. Сразу за перевалом начался густой туман, дороги не видно, каждый шаг по обледенелой тропке мог оказаться роковым, но командиры поторапливали: туман скрывал от противника движение войск.
Шли по одному, гуськом; тот, что сзади, держался за плечо переднего. Полежаев слышал, как за его спиной Григорьев с Емельяновым завели привычный разговор: Григорьев просил, если не уцелеет, чтобы Емельянов продал его имущество, деньги же послал в деревню. Полежаев подумал, что всего имущества у Григорьева — казённое обмундирование, да ружьё, да в сумке казённые сухари, разве что трубка своя.
Лохматый Приблуд, осторожно ступая, шёл рядом, в самых страшных местах жался к ноге Полежаева, немного мешал идти, зато от него было теплее и спокойнее; Полежаев доставал из кармана сухарь, опускал вниз руку и чувствовал, как пёс, тепло дохнув, мягко брал сухарь из его пальцев.
Остановились ненадолго, чтобы спустить с вершин артиллерию. Пушки сняли с подставок-лафетов и передавали из рук в руки.
Книзу туман рассеивался и тянулся дымными струями, всё более редкими.
Горцы почуяли недоброе. Их караульные, засевшие у завалов, которыми перегорожены были горные тропы вокруг аула, подняли стрельбу.
Гази-Мухаммед со своими людьми собрался покинуть селение, но жители Гимров не хотели, чтобы он оставил аул на разорение.
К этому времени многие бедные горцы были недовольны Гази-Мухаммедом. Поднимаясь по его призыву на войну, они думали не только о том, как истребить или прогнать «неверных», но надеялись, что их собственная жизнь станет лучше. Шли годы, а в горах ничего не менялось: бедняки по-прежнему оставались бедняками, а богатые богатели. Гази-Мухаммед учил своих подданных соблюдать законы веры, а богачи по-прежнему обирали и угнетали бедняков, чинили им всякие несправедливости. Гази-Мухаммед говорил, что надо умереть в бою — тот, кто окажется в плену, никогда не попадёт в рай; но князья и ханы не думали про счастье на том свете. И, видя такое, бедняки горцы начали отходить от Гази-Мухаммеда.
Гази-Мухаммед понял, что должен исполнить требование односельчан, и решил дать русской армии бой.
Русские солдаты, оставляя у каждого завала убитых и раненых, под яростным огнём горцев всё ниже спускались в ущелье, где располагался аул.
На повороте тропы Полежаев сдержал шаг, прижался спиной к скале и, таясь, выглянул из-за неё вперёд на дорогу. Шагах в тридцати перед ним на краю дороги лежал большой камень, за ним вроде бы никто не прятался. Солдат, шедший впереди, уже миновал камень и махал ему рукой — давай, мол, не медли. Полежаев оторвался от стены и выбежал за поворот. Камень молчал. В тот же миг Приблуд вдруг выскочил из-под ног Полежаева и с громким лаем бросился к камню. Выстрел грянул, пёс перевернулся раз-другой и вытянулся поперёк тропы. Передний солдат обернулся, быстро опустился на колено, вскинул ружьё и с тылу выстрелил в того, кто прятался за камнем. «Бедный Приблуд, — на бегу подумал Полежаев, — я ему сухарик, а он мне — жизнь!» Но горевать сейчас было некогда, надо было бежать что есть силы — в этом месте тропа была пристреляна, горцы били из винтовок снизу, пули свистели мимо головы, звонко ударялись об отвесную поверхность скалы, высекая острые каменные брызги.
Ущелье перед аулом было перегорожено тремя стенами. Бросились в штыки: замедлив движение, потеряешь в перестрелке под стеной
