Жажда всевластия - Станислав Синицын

— Добр-рое утро! — приветствовал в своей обычной манере собравшихся начальник бюро, резко взмахнув рукой и пробежав к себе.

Павел Иванович Круглецов занимал самый длинный, узкий и высокий отросток свободного пространства. Между двумя большими вакуумными камерами, на сваренном из уголков помосте, за штабелем упаковок с просроченными материнками, которые никак не могли спихнуть подшефным заводикам, и помещалось его рабочее место. Обычный офисный стол нейтральной расцветки, напичканный электроникой, как гусь — яблоками. Груда экранов, экранчиков, микрофонов и слабенький нейрошунт. Набросок лица какой-то девушки, выполненный гелевой еще ручкой в жуткой спешке, запаянный в пластик и повешенный на видное место. Постороннему наблюдателю он ничего не говорил, но Павел Иванович иногда с легкой грустью вглядывался в одному ему понятное выражение этого лица. Фигурка восточного бога удачи и процветания, добродушного толстяка, собственноручно вырезанная хозяином рабочего места из корня груши и поставленная на выступ корпуса камеры. Фигурку пришлось приклеить, иначе во время работы насосов она норовила свалиться под помост.

Простым глазом своих сотрудников начальник бюро видеть не мог — они забирались в точно такие же норы, только поменьше и потемнее, все жаждали относительного психологического комфорта и уединенности. В поддержании уважения перед начальством приходилось полагаться на внезапные звонки и знание технологических тонкостей. Трудовую дисциплину поддерживала служба безопасности в лице массы проверяющих и анализирующих программ. Но сейчас Павел Иванович не был так уж рьяно настроен на рабочий лад, его мысли занимали другие комбинации.

Какой сотрудник не мечтает подкопаться под своего начальника? Только тот, кто боится сам сесть на его место. Если подчиненного пугает ответственность или объем работы, он всегда будет оставаться всего лишь подчиненным, способным максимум на мелкие гадости и прилежную работу. Круглецов не боялся ни того, ни другого, и еще ему страшно надоела квартира, в которой он жил. Способностей в себе он чувствовал целый вагон.

Только вот как сесть на место начальника отдела? Всевозможные доносы, кляузы и жалобы отпадали. Павел Иванович не слишком уважал такую манеру действий, кроме того, охрана всегда знала о сотрудниках института больше, чем они сами. Ну понес бы начальник гуманистическую крамолу во время задушевного разговора за стаканом водки, что было маловероятно, учитывая малопьющее состояние Круглецова. Но все это было бы аккуратно записано, и еще прежде чем Павел Иванович составил донос хотя бы в уме, прежде чем он успел бы выйти в сортир, прихватив с собой мобильный телефон и нашептать по нему разоблачающие фразы с поведением его начальника уже разбирались бы. То же самое относилось к возможным хищениям, припискам и отдыху на Багамах за казенный счет. При том контроле, что имелся в институте, сигналы от работников были каким-то ненужным, замшелым и неэффективным пережитком прошлого, только портящим психологический климат в коллективе. Любого доносчика первым клали под полиграф и детально выясняли, для чего он затеял интригу.

Настоящий, надежный путь был только один — доказать, что начальник работает плохо, а ты работаешь хорошо. Система была молодой, гибкой, достижения сотрудников ценить умела. В нескольких отделах института шла почти непрерывная кадровая революция, но архитектоника... это было даже не болото, а отстойник. Ужас этого проявлялся не в том, что невозможно было показать свои таланты, как у солдата в мирном заштатном гарнизоне нет возможности доказать, что он великий полководец, а в том, что отдел и так со всем справлялся. Они не были ударниками или передовиками, но все задания, что к ним поступали, исполнялись в срок, грамотно и даже с некоторым запасом мощностей на будущие модернизации.

Улучшить исправно действующую систему трудней всего, серьезных перемен здесь не наблюдалось с момента второго основания института, потому Круглецову было от чего прийти в отчаяние. Уже два года, с тех пор как он стал начальником бюро, сменив ушедшего по склерозу и трясущимся рукам предшественника, он искал путей подняться выше. И только несколько месяцев назад он понемногу начал нащупывать возможный метод работы.

— Павел Иванович? — прервал его размышления голос «болванчика»-секретаря. — Оперативка через две минуты.

Круглецов засуетился, стукнул по нескольким клавишам, сбросил часть информации с личной машины в сеть института и выбрался из своей норы. Кабинет начальника отдела, в который так стремился попасть начальник бюро, не представлял собой воплощения его мечты. Если кто-нибудь когда-нибудь придумает скворечник для механического грача или синицы размером с человека, то поначалу он будет выглядеть именно так. Под самой крышей старого корпуса имелся чердак, слегка возвышавшийся над уровнем кровли, раньше там была микрооранжерея или что-то в этом духе. Такой милый каприз старой дирекции. Его вычистили, закодировали от всех внешних воздействий, и получилась вполне приличная комнатка. Правда, туда вела узкая винтовая лестница, никакие кондиционеры не могли изгнать ощущение летнего зноя, и потолок ощутимо давил на макушку каждого посетителя. Вдобавок его нынешний обитатель, Кокнер Яков Умарович, стащил туда тысячу и один сувенирчик из всех мест, где только побывал, а туристом он был изрядным и за свою долгую жизнь разъезжал где мог. Так что больше всего это напоминало воронье гнездо, устроенное в том же скворечнике. Когда туда набивались все семь человек, принимавших участие в оперативке, становилось тесно и до крайности неуютно.

Сегодня обсуждали конструкцию очередной модели, и все -обещало идти своим чередом.

— Начнем, пожалуй, — сипло каркнул Яков Умарович, потёр руки и застучал по клавиатуре, вызывая на экраны чертежи и схемы.

Круглецов смотрел в его глаза, ловил каждое движение зрачков и век, развороты головы и жесты. И еще он думал. В полном понимании речи начальника и крылась первая фаза незамысловатого плана подчиненного. Люди вообще склонны плохо понимать слова других. Обычно до них доходит только общий смысл сказанного, реже они могут уловить интонацию, еще хуже понимают причины тех или иных слов. Павел Иванович захотел заглянуть за ткань речи начальника, почувствовать, что находится между его словами. Что понимать под этим? Он захотел понять причинные корни каждого произносимого Кокнером предложения. Почему он назвал процессор барабаном, а не шкатулкой, как раньше, почему требует больше вариантов ответов, а не доволен тремя-четырьмя? Это можно сравнить с чтением переведенного с английского языка романа человеком, который этим языком владеет в совершенстве, — только по русскому тексту он может восстановить английские фразы и сказать, над какими именно выражениями больше всего мучался переводчик. В этом было что-то от чтения мыслей.