Маленький клоун с оранжевым носом - Павел Амнуэль

— А то вы не знаете, — буркнул я. — Сами сказали, что говорили с ними после того…

Для чего, черт побери, нужно было следователю знать, о чем мы говорили с Соней, Ингой и Шаулем? Что у него было на уме? Понятно, что не склейки ветвей Многомирия. Но какую-то логику в моем поведении Учитель разглядел и действовал теперь в соответствии со своей, как ему кажется, реалистической схемой — в отличие от моей, в которую он, естественно, не поверил. Для меня логика полицейского следователя могла быть такой же непонятной, как для него — наши с Аликом представления о мироздании.

— Ну? — повторил Учитель.

Покрывать Мишу, Ингу или Шауля у меня не было никакого резона. Собственно, разве не для того сам я пытался понять истинное отношение этих людей к Алику, чтобы определить, кто из них мог стать потенциальным убийцей — да, в другой ветви Мультиверса, но какая, собственно, разница?

— Надеюсь, — сухо произнес я, — все, сказанное в этой комнате, останется между нами. Я имею в виду, что Ире… жене Алика… об этом знать не нужно, а суду эти сведения понадобятся, как рыбе зонтик…

Учитель удивленно посмотрел на меня и сказал:

— По-вашему, я не догадался о том, что Инга Киреева была какое-то время любовницей вашего друга?

— Ага… Вы думаете, что Ира…

— Не знаю, с ней я об этом, понятно, не говорил. Вам виднее.

— Ну, тогда… — Я вздохнул и, подбирая слова, чтобы все-таки не наговорить лишнего, рассказал о своих разговорах с Соней, Ингой и Шаулем. Не во всех деталях, конечно, но так, чтобы мотивы стали ясны, как… не знаю… Божий день вовсе не то сравнение, а другие мне в голову не приходили.

— Существенные мотивы, — сказал Учитель, когда я закончил. — В одном случае — покушение на убийство в состоянии аффекта, в двух — покушение на предумышленное убийство с отягчающими обстоятельствами. Как я понимаю, характер у Гринберга был… Правдолюб, да?

Я кивнул.

Учитель покачал головой.

— Меня, — сказал он, — интересует то, что происходит здесь, а не где-то в виртуальном мире. Анна Наумовна сына обожала, это понятно, и все, что он говорил, принимала за чистую монету. Другие реальности, ветвления, Эверетт, что там еще… Ирина… Похоже, она хотела верить тому, что говорил муж, но внутренне…

Да, Ира верила с трудом. Такой характер. Но сколько раз это случалось с Аликом в ее присутствии! Раз пять или шесть — при мне. Мы с Ирой оба были свидетелями, как Алик вдруг замирал и начинал прислушиваться к чему-то, для нас неслышимому. Минуты через три-четыре он вновь обращал на нас внимание, но никогда — ни разу! — не пересказывал Ире того, что слышал, Может, потом, оставшись с ней наедине? О странных болезнях мужа Ира, конечно, тоже знала — ходила с Аликом по врачам еще там, в России, ей много раз говорили, что лечить ему нужно не внутренние органы, которые в полном порядке, а нервы, расшатанные из-за того, что он слишком много думает о собственном здоровье. В конце концов, Ира сама себя в этом убедила и уже в Израиле уговорила как-то Алика обследоваться у невропатолога. Врач определил легкий невроз, как у всех или у каждого второго, прописал таблетки; которые, понятное дело, Алик не стал принимать, а к какому выводу после этого пришла Ира, я толком не знал, мы с ней не так уж часто разговаривали в отсутствие Алика и практически никогда — о его здоровье, душевном или физическом. С Галей Ира наверняка была более откровенной, но моя жена терпеть не могла сплетничать и уж тем более передавать своему мужу то, что услышала от подруги. Впрочем, близкими подругами Галя с Ирой никогда не были — любили поболтать, когда мы приходили друг к другу в гости, но так… ничего серьезного…

— Ира, — пробормотал я, — сильная женщина.

— Настолько сильная, что могла убить мужа, узнав, что он ей изменяет?

— Алик ей не изменял! — воскликнул я. — С чего вы взяли?

— Помилуйте! — в свою очередь, воскликнул следователь. — Вы сами себе противоречите! А Киреева?

— Так это же когда было! Я прикусил губу.

— Вот именно, — кивнул следователь. — Я пытаюсь рассуждать, приняв вашу точку зрения. Не потому, что я с ней согласен, для меня все, что я сегодня услышал, звучит бредом и попыткой запутать следствие; любой другой на моем месте… Так о чем я? Да, если уж мы начали рассуждать… Вы решили, что у Киреевой был мотив для убийства Гринберга… состояние аффекта, да… А у его жены такого мотива не было? Не здесь, не в нашем мире, xo-xо… Слышал бы меня сейчас кто-нибудь из коллег… Ну ладно. Мы ведь просто разговариваем, да? Так почему Ирина не могла, узнав об измене мужа, оскорбиться до глубины души, а где лежат ножи, она-то знала точно, не так ли? И однажды во время выяснения отношений…

Я покачал головой. Я не хотел думать о том, что это могла быть Ира. В этой реальности Ира о прошедшем романе своего мужа не узнала ничего. И сейчас не знает. Надеюсь, Учитель не стал ей об этом рассказывать. А если рассказал…

Я посмотрел на следователя, и он понял мой красноречивый взгляд. Учитель — вот странное дело! — вообще оказался человеком понимающим, чего я никак не ожидал от полицейского.

— Нет, — сказал он. — Конечно, я не сказал Ирине о Киреевой. Зачем? Это что-то изменит? Но вы не ответили на мой

вопрос.

— Вы не задавали никакого вопроса, — запротестовал я.

— Разве? Я спросил, не могла ли — чисто теоретически — Ирина во время семейной ссоры настолько выйти из себя, что…

— Не знаю, — честно признался я. — Никогда не видел, чтобы они ссорились… Но, с другой стороны, у Ирины и повода не было, она ведь не знала…

— Здесь, — мягко сказал Учитель.

— Послушайте, — голова у меня шла кругом, я хотел понять точно, чего мне следовало ждать от этого разговора и как вообще вести себя со следователем, — скажите мне: вы верите в то, что Алик одновременно жил в нескольких ветвях Многомирия? Если да, то это один разговор. Если нет, если вы всего лишь прорабатываете дурацкую, фантастическую идею просто для того, чтобы мы все разговорились, а вы в наших фразах могли найти что-нибудь для следствия важное:.. Это другое дело, верно?

— А вам-то какая разница? — поднял брови Учитель.

— То есть? Если для вас это игра, то…

— Видите ли, Матвей, — сказал следователь, глядя куда-то поверх моей головы, видите ли, это ведь не имеет значения. Пусть игра. Или пусть доверие. Вопросы от этого не меняются. Я что-то уясняю для себя. Вы — для себя. По мотивам, например. Собственно, что бы вы о странных свойствах организма вашего друга ни говорили, для нас с вами это никакого значения не имеет, верно? Допустим — повторяю, допустим — из этого вовсе не следует, что я на самом деле поверил вам и матери Гринберга… Допустим, у него сердце было из одной реальности, почки из другой… гм… я как-то плохо это себе представляю, ну, не важно. И где-то на Альфе Центавра кто-то взял и вашего друга…