Парижская страсть - Жан-Поль Энтовен

— Она ждет тебя! Она ждет тебя! Она ждет тебя!

Значит, я попал в кошмар, который напугал Аврору в Везлэ? И кто может мне поручиться, что, рассказывая когда-то свой сон, она не предсказывала момент, который мне предстояло пережить? Но я ошибался. Им просто любопытно было поглядеть на вновь пришедшего. Окажусь ли я в их вкусе? Не испорчу ли праздник? Время вязало и перевязывало свое полотно, повторно используя существа, предметы, сновидения, ночи. Оно жонглировало желаниями и жизнями, само не зная, для чего. В этой волнистой зыби открывались водовороты, только и ждавшие случая поглотить меня.

Орсини размахивал своим рисунком, как трофеем. Оркестр начал арию, бравурность которой наводила на мысль о цирке. Анжелика вынула свою золотую коробочку и жадно поднесла к ноздрям. Потом указала мне на лестницу, на верху которой слуга подал мне знак следовать за ним. Он шел впереди меня по длинному коридору. И оставил меня перед комнатой, дверь которой была приоткрыта.

90

Закрывая эту дверь, я не знал, чего хочу. Овладеть Авророй и таким образом взять реванш? Возненавидеть ее? Снова полюбить? Подчинить себе? Я мог бы навязать себе любое из этих желаний и принять его логику. Но все это показалось мне одинаково бесполезным, как только я шагнул в темноту. Фонари перед подъездом качались от ветра, и их тусклые лучи метались по комнате, выхватывая из тьмы зеркала и высокий потолок. Стоявшая на столе лампа, покрытая шалью, освещала мебель и ничем не примечательные обои. Два угловых окна выходили на балкон с цветами — Аврора показала мне его, когда я ранней весной привозил ее в Сен-Клу. Дверь с ромбовидными стеклами гасила звуки оркестра. Это была почти тишина. И посреди этой тишины, на кровати, ждала Аврора.

Она была голая. Как статуя, только живая. Повязка, с узлом на затылке, закрывала ей глаза. Почувствовав мое присутствие, она неуверенно протянула ко мне руку. И эта рука поманила меня присоединиться к ней. Я не смел вздохнуть. Я следил за каждым своим движением. Подойдя к кровати, я все-таки успел заметить, что она аккуратно сложила свою одежду на стул. И эта аккуратность в момент падения, это нежелание помять белье перед согласием на унизительный ритуал вызвало у меня ужас. Это было доказательство привычки. Может быть, безразличия.

Я подошел к кровати, стал на колени. Она уже могла ощутить мое дыхание на губах, на подбородке, на плече… Я различал ее тело в темноте — и это была не та предрассветная темнота, которая облекала ее в нашей комнате Гранд-отеля. Здесь она терялась в темноте, предвещавшей ночь.

Мне показалось, что в ней что-то изменилось. Волосы стали короче? Плечи сделались более угловатыми? Она похудела? Ее бедра были более узкими, чем в моей памяти. Талия оказалась полнее, чем у Дорис. Ее ноги мне показались менее длинными, а щиколотки более тяжелыми. Я принял не без удовольствия каждое из этих разочарований.

— Как ты молчалив, — сказала она…

Я еще сильнее затаил дыхание. Она нащупывала рукой мое лицо, я думал, что, дотронувшись до меня, она назовет меня по имени. Но ее пальцы, которые, должно быть, касались стольких лиц, равнодушно прошли по моим бровям и векам. До этой секунды я никогда не сомневался, что можно узнать среди всех тело того, кого мы любим или любили. Улегшись рядом с ней, я ждал трепета, который бы выдал ее волнение. Но она приняла мои поцелуи, будто мое дыхание и мой язык были незнакомы ей. И поцелуи, которыми она мне ответила, свидетельствовали только о слепом вожделении. Я был, под ее губами, телом без лица и имени.

У любовников есть тайные ласки, о которых знают они одни. Я начал с того, что попытался воспользоваться чужими. Но, смущенный тем, что она меня не узнала, я решил, что мои уловки сработали слишком хорошо, и приоткрылся. Как она могла не узнать меня, если я проводил ногтем по ее зубам? Или целовал ее колени способом, который она раньше нашла таким своеобразным? Скоро мои жесты, мой ритм, манера, которой я сжал ее затылок, стали такими, какими они были всегда. Но Аврора не заметила этого.

Впрочем, она отдалась без стеснения. Она наслаждалась под своей маской. И без сомнений, в этой игре она получала больше удовольствия, чем когда видела меня. Ее тело отзывалось на мои ласки. Она произнесла несколько слов, которые я никогда от нее не слышал. Она постанывала, наконец, как любовница нетерпеливая и удовлетворенная. Так вот чего она добивалась, ввязываясь в эту игру! Почему ей нужно было опуститься до такого, чтобы достигнуть удовлетворения, которое она себе запрещала, будучи со мной? Мы кончили порознь. Все было очень буднично.

91

Тогда, прижавшись к ней, я подумал, что наша история могла бы продолжаться подобным образом. Время от времени Анжелика могла бы вносить мое имя в свою записную книжку. Она бы назначала встречу. И я бы приезжал в Сен-Клу или в другое место, чтобы провести время с женщиной, убежденной, что давно рассталась со мной. Мы могли бы оба стареть так, вместе и поодиночке. Аврора бы ничего об этом не знала. Судьба могла бы придумать для нас абсурдную страсть слепого и немого. Эта перспектива заставила меня улыбнуться. И эта улыбка открыла дорогу ненависти.

92

— Какой ты молчаливый, — повторила она. — Будто боишься…

Да, я боялся. Близость Авроры вдруг показалась мне угрожающей. Эта женщина решительно меня предала. Она множество раз меня обманывала и одурачивала. Она меня использовала как подопытного кролика, выясняя, какие чувства ей подходят. Она меня связала, сделала слабым и — бросила. И все закончилось этой постыдной церемонией, будто плевком в лицо.

Мстить? Но как я мог отомстить? С какого момента существо теряет право любить, не любить, а потом любить опять? Это — единственный закон? Последствия беспрерывной войны? У меня истощились мои запасы ненависти. Осталось только отвращение. Так и должно быть. Любовь перед тем, как исчезнуть, еще раз навязывает свои правила тем, которые хотят от нее освободиться.

Думаю, именно тогда у меня возникло желание ее задушить. Жестокое желание. Простое. Без примеси. Никакого бешенства. Только должный порядок чувств и идей. Мои руки уже легли на ее шею. Я почувствовал на ней маленькие пульсирующие жилки. Она умрет возле меня.

Аврора, бедная Аврора, вся обернутая своей кожей, на которой выступали капли пота, не знала, что сейчас умрет. Она не знала, что ее жизнь закончится в этой унылой комнате, где она, как благоразумная маленькая девочка, сложила на стул свою одежду. Она не знала, что зеркала, которые нас окружают и которые вспоминают, может быть, о ее анонимных спариваниях, сейчас вберут ее последнее отражение. Мне достаточно сжать, и еще сжать, и она обезумеет, но я ее не отпущу. Я навалюсь на нее всей своей тяжестью. Она будет постепенно агонизировать в моих руках. Я опущу ее веки. Она никогда не увидит глаз того, кто ее задушил. У меня нет выбора. Только понимает ли она, мой кошмар, что у меня нет выбора?