Рабыня благородных кровей - Лариса Шкатула

— Пусть Свенка выйдет! — вдруг проговорил холоп, и княгиня увидела, как под его мохнатыми бровями недобро сверкнули глаза.

Ингрид на мгновение стало страшно, но она тут же и рассердилась на собственный испуг: что позволяет себе дерзкий холоп?!

— Никуда она не выйдет, — холодно сказала княгиня. — И я не позволяю слугам так с собою говорить. Может, ты хочешь отведать плетей? Я прикажу отвести тебя на конюшню.

Желание сделать Литвина ключником исчезло у неё без следа. А ещё она подумала: неужели кто-то из кузенов шепнул ему, что дочь Витольда безмозглая, трусливая овца, так что её можно испугать всего лишь приказным тоном человека, недостойного входить в княжеские палаты!

Она кивнула Свенке, и та села на скамеечку у ложа госпожи.

— Я слушаю тебя, — сухо кивнула она Литвину.

— Но это княгине было угодно позвать меня к себе.

Ага, кажется, он понял свое место. Но княгиня ошиблась, замешательство холопа длилось недолго. Он вперил в Ингрид яростный взгляд и раздельно произнес:

— Да будет тебе известно, я — рыцарь Ордена меченосцев!

Внешне Ингрид осталась бесстрастной, но украдкой она сцепила руки, чтобы Литвин не заметил охватившую её дрожь.

В землях Литвы рыцари Ордена пользовались дурной славой. Они были жестоки, безжалостны и ради захвата для себя все новых земель не останавливались ни перед чем, нападая на людей, точно бешеные псы.

Не очень разбираясь в политике, Ингрид догадывалась, что её отец недаром пошел на союз с русскими — только они могли противостоять меченосцам, наряжавшимся в белые плащи с изображением красного меча и такого же креста, чтобы напомнить: они воюют под флагом святой церкви.

Тогда что делает в Лебедяни этот рыцарь? Она невольно скосила глаза на дверь — как назло, Всеволод замешкался на конюшне.

— И что нужно от меня рыцарю? — надменно спросила Ингрид.

Видимо, он решил не обращать внимания на Свенку и сказал, усмехаясь ей в глаза:

— Ты должна помочь мне выбраться отсюда.

— Я ничего не должна Ордену, — голос Ингрид был ровным и спокойным, что стоило ей немалых усилий. — Но я все же пойду навстречу его рыцарю и не позову на помощь слуг, которые прикончат его на месте.

Несмотря на искалеченную ногу, Литвин метнулся к Свенке, рванул её к себе и приставил к горлу неизвестно откуда взявшийся клинок.

— Посмотри, княгиня, чтобы достать его, мне пришлось задушить княжеского дружинника. То же будет с твоей прислугой, если ты надумаешь закричать.

Ингрид вспомнила, как сокрушался Всеволод, когда в один из дней его дружинника, стоявшего на страже у городских ворот, наутро нашли мертвым.

Старшина дружинников, как заправский охотник, тщательно осмотрел то место, где лежал убитый, и решил: кто-то подкрался к стражу, когда он попросту заснул! Дружинники пришли к мнению, что в город пробрался вражеский лазутчик. То ли татарин, то ли половец. Мало ли их по степи шныряет?

Старшина предложил князю, чтобы тот наказал его. Всеволод удивился:

— Ты просишь наказать самого себя?

— Прошу, потому что выходит, плохо учу молодых. Я ли не повторяю им день за днем, что спать на часах грех, а вот поди ж ты! И знал ведь я, что он с Плешаковой Авдотьей до рассвета гулеванит. Какой же из не выспавшегося дружинника страж?

Потужили-погоревали, убитого дружинника похоронили, а никому и в голову не пришло, что вражеский-то лазутчик никуда не делся, а здесь на княжеском подворье так и живет!

Медленно отступая к двери и волоча за собой упирающуюся Свенку, Литвин не сводил глаз с молодой княгини, но не заметил на её лице и следов паники, только гнев. Перед ним была истинная дочь Севера. Такую и он бы хотел иметь своей женой, да не ссудил бог!

— Зря ты так, Ингрид Витольдовна! Я ведь все о тебе знаю. Замуж пошла по воле отца. Мужа впервые увидела в церкви, а князь до сих пор любит первую жену… Ты здесь чужая!

Его слова нашли бы отклик в душе Ингрид… два месяца назад, когда она только вступила на чужую землю. Всего два месяца. Но они перевернули всю жизнь литовской княжны.

— Как твоя нога, ангел мой? — услышала она веселый голос Всеволода.

Князь вступил в свои покои, а в это время за его спиной Литвин исчез в дверном проеме вместе со Свенкой.

— Всеволод, любовь моя, поспеши! Холоп Литвин — лазутчик рыцарей-меченосцев! Он захватил Свенку, и у него кинжал!

За дверью послышался короткий женский вскрик.

Князь все понял с полуслова и выбежал из опочивальни. Время, в течение которого его не было, показалось Ингрид вечностью.

— Крепись, Инушка, — сказал он жене с тяжким вздохом. — Умерла твоя Свенка. Шею свернул ей супостат! Ускакал, ты не поверишь, на Злынке. Выслал за ним погоню. Не догонят — так и то утешение, не будет впредь на конюшне кобылы, с которой ты вдругорядь упадешь.

— Жалко Свенку, — всхлипнула Ингрид, прижимаясь к Всеволоду, — знал бы ты, семеюшка, (Семеюшка — муж (старорус.).) какого я страху натерпелась!

— А что он от тебя хотел?

— Хотел, чтобы я ему помогать стала, поскольку ему своя, а русским чужая.

— Какая же ты чужая? Ты теперь не просто княгиня Ингрид, ты — русская княгиня, потому что тебе жизни русских людей доверены… Насчет Ордена ты не ошиблась?

— Он сам это сказал.

— Вот так подарочек мне батюшка преподнес! — хмуро качнул головой Всеволод. — И я тоже хорош: непроверенного человека на конюшню поставил. А ежели бы он надумал лошадей отравить?.. Великую услугу Лебедяни оказала ты, княгинюшка!

— Да что я такого сделала? — смутилась Ингрид.

— Перед соблазном устояла. Кинжала не испугалась! — Всеволод прикоснулся губами к её лежащей поверх одеяла руке, а княгиня поцеловала его в склоненную макушку.

Глава двадцать девятая. Ханская зависть

Холодный пронизывающий ветер зло толкался в стены юрты, завывал, точно живой, и круглая глиняная печь, сложенная Аваджи, тоже глухо гудела.

Пламя светильников колебалось, бросая на войлочные стены черные тени, но люди, сидевшие в юрте на теплом шерстяном ковре, не обращали никакого внимания на непогоду за её стенами.

Четыре человека от четырех разных народов, волею судьбы соединенные вместе, сидели за общим ужином и не испытывали друг к другу никакой неприязни: уйгур и алан, уруска и булгарка. Два друга, две подруги. Две семьи.

Они сидели за одним столом, шутили, смеялись и, пусть на краткий миг, ощущали себя близкими друзьями, не зависящими от жестоких неправедных отношений, что царили между людьми за стенами их юрты.

Юрта юз-баши стояла нынче в уртоне — кочевом поселке на дороге, по которой многотысячное монгольское войско упрямо шло на северо-запад. Выбранный на курилтае один из царевичей-чингизидов Бату-хан вел своих джигитов покорять Вселенную, для чего вначале решил полностью подчинить себе такую большую и богатую страну, как Русь.

Самоуверенный монгол хотел не просто сделать своими данниками самых великих русских князей, но и заставить их целовать кончики своих сапог, и даже землю, по которой ступала нога джихангира!

Его воины, с помощью которых Бату собирался покорить мир, обременяли себя мыслями куда более низкими: где достать корм для коня, где поесть и погреться самому, как в очередном сражении сохранить свою жизнь и как раздобыть себе место для ночлега.

При появлении поблизости какого-нибудь селения перед воинами возникал ещё один вопрос: как бы урвать добычу побогаче.

Юрта на двоих юз-баши была одна, но Аслан и Аваджи знали, что многие нукеры не имели и такого! Большинству из них приходилось спать у костра, завернувшись в бараньи тулупы и вообще в любой мех, который мог подарить хоть какое-нибудь тепло.

Но юз-баши все же не рядовой нукер, потому если хан имел несколько верблюдов, чтобы перевозить свои юрты и юрты для жен, то оба юз-баши смогли достать для своих нужд одного верблюда.

Теперь на нем ехали Заира, Анастасия с маленьким Владимиром, и ещё оставалось место для разборной юрты и кое-каких горшков и котлов для приготовления пищи.

На привалах юрту устанавливали быстро. Женщины начинали тут же готовить горячую похлебку, а у мужчин хватало забот походных — каждому приходилось заботиться о ночлеге и корме для своей сотни.

Сближало обе семьи ещё и то, что обе женщины — бывает же такое! — были беременны. Заира — первым ребенком, Анастасия — вторым.

Маленький Владимир уже вовсю смеялся, а теперь и сидел со взрослыми на ковре, привалившись к боку Аваджи — с двух сторон малыша поддерживали подушки. Сидеть прямо пока никак у него не получалось.

Аваджи чувствовал себя счастливым, как никогда, хотя тревога за их с Аной будущее острыми шипами нет-нет, да и проскальзывала между лепестков его нынешней цветущей жизни.

Но молодой муж стал бы тревожиться ещё больше, если бы знал, какой у них с Асланом завелся враг. Он не только сам их смертельно ненавидел, но изо всех сил старался, чтобы такие же чувства к ним испытывал куда более могущественный человек. А это был ханский прихвостень Бучек.