Рабыня благородных кровей - Лариса Шкатула

Ингрид успокоилась. И попросила у Милонеги разрешения походить к ней, поучиться, как хозяйство вести. Та было сперва растерялась, а потом повеселела:

— Что ж, матушка, приходи. Может, князьям и у бояр есть чему поучиться…

Княгиня услышала в её голосе некую недосказанность, но справедливо рассудила, что в одночасье она со всем не разберется. А пока будет присматриваться да приглядываться.

Позже она поняла, что ничего заковыристого в словах Милонеги не было. Бояре издавна ворчали, что князь больше слушает своих дворян, забывая, что бояре всегда князю верой-правдой служили.

Ингрид не просто с хозяйством знакомилась, а и челядь поближе узнавала. Появились у неё свои любимцы — те, с кем не чувствовала она себя более чужестранкой, но почитаемой госпожой.

За этими её знакомствами Всеволод следил не без пристрастия.

— Себя со слугами не теряй, — строго говорил он. — Повелевай, а не проси. Челядь не любит слабых господ. Будет тебе в глаза льстят, насторожись. Неладное чуй. Али худое задумали, али нерадивость свою хотят скрыть. Жаждут, чтобы ты до них унизилась, опростилась, тогда уже и не разберешь, кто слуга, а кто хозяин…

Ингрид только что отпустила Глину, который когда-то был неплохим дружинником, но поскольку из всей дружины один умел считать и писать, был назначен на хозяйство.

Поначалу слезать с коня он не хотел. Все пытался доказать князю, что в дружине есть люди, которые умеют считать не хуже его, и свои знания они просто скрывают, а у него не язык, а помело, вот и наговорил на свою голову!

Князь его слушать не стал, и с того дня ни разу не пожалел о своем решении.

Теперь Глину опять отправляли в дружину, и, услышав такое, он слегка растерялся. Так, наверное, чувствует себя кот, когда-то принесенный из амбара, где ловил мышей, в господский дом. Теперь же, после беззаботной жизни и дармовой еды, его вдруг опять возвращают в амбар!

Глина от сытой беззаботной жизни погрузнел, оплыл, как свеча, и теперь предвидел, сколько насмешек от товарищей ему придется перенести, пока он опять станет прежним умелым и удачливым воином.

Ингрид убедилась, что Глина вел хозяйство честно, ничего испорченного али неучтенного она не нашла, но согласилась с Милонегой, что получалось у него это без огня, по обязанности…

Князь приставил к жене для услуг дворовую девку. Не из простых, из знатных свенов (Свены — шведы.). За два года жизни на Руси девка прижилась, говорила по-русски почти правильно и прозвище имела по происхождению Свенка.

Она оказалась для Ингрид сущим кладом, потому что была шустра, умна и, чего греха таить, любила подслушивать, оттого и знала почти обо всем, что творилось в Лебедяни. И эти знания Свенка охотно сообщала своей новой госпоже.

Теперь Свенка подглядывала и подслушивала не ради своего любопытства, а ради юной княгини, которая, как и она сама, была одна-одинешенька. Князя в расчет челядинка не принимала. Мужчина, он и есть мужчина!

Она рассказала Ингрид о бывшей жене князя, какая та была «верткая», на лошади как влитая сидела. И что князь с боярами Астахами и поныне знается. Они ему на новую женитьбу не пеняют, а лишь вместе по пропавшей Настеньке тоскуют.

С некоторых пор князь стал бывать там редко. Да и к знахарке ездил, она его тоску по жене отвела.

Глава двадцать шестая. Аваджи меняет кожу

Аваджи едва вошел в юрту, как проговорил с возмущением:

— Лучше впасть в нищету, голодать или красть,

Чем в число блюдолизов презренных попасть!

Лучше кости глодать, чем питаться халвою

Со стола у мерзавцев, имеющих власть! (Стихи Омара Хайяма, персидского поэта и математика.)

Анастасия поняла: раз её обычно спокойный супруг среди дня приходит, дает волю гневу, да ещё и произносит рубаи (Рубаи — в поэзии народов Востока афористическое четверостишие.), которые прежде она слышала от него лишь по ночам, значит, он стал свидетелем чего-то, возмутившего его.

Она слышала голоса нукеров, вернувшихся из набега, свист плетей, крики избиваемых людей… Но Аваджи к подобному зрелищу не привыкать. Что же его так разгневало?

Он будто опомнился и прижал её к груди.

— Прости меня, голубка, я повел себя, как вздорная крикливая женщина!

— И кто они, эти презренные блюдолизы? — серьезно спросила она. Кто-то из нукеров Тури-хана? Неудачным оказался их поход?

— Видно, здорово потрепали наших аланы! — проговорил Аваджи, принимая из рук Анастасии пиалу с кумысом (Кумыс — кислый напиток из кобыльего молока). — Конечно, они — народ малочисленный, но каждый из аланов бьется как десять нукеров. Их не заставишь сдаться. Аланов можно лишь убить! А ещё лучше вырезать всех, включая грудных младенцев, ибо едва они вырастают, как начинают с нами сражаться и мстить за своих убитых отцов…

— Зачем ты мне это говоришь? — тихо спросила Анастасия.

Она понимала, что её муж — воин, и убивать тех, кого хан считает врагами, его работа, но не могла слушать Аваджи без внутреннего трепета. Наверное, она хотела невозможного, но ничего не могла с собой поделать.

Он горько усмехнулся.

— Еще немного, и под твоей рукой я стану мягче воска… Думаешь, я эти слова от сердца говорю? Я повторяю лишь то, что внушают нам наши мудрые полководцы. Они считают, что аланов не покорить, их надо уничтожать, но снова и снова пробуют о них свои зубы, рискуя сломать их вместе с головой…

— Но ведь не это тебя так расстроило?

— Тури-хан привез для себя из набега девушку-аланку. Решил, что она захочет ублажать его тут же, в ханском шатре. А недавно у неё на глазах убили отца и братьев, а мать изнасиловали…

Анастасия вздрогнула; её рука, державшая пиалу с кумысом, дернулась, и напиток пролился на ковер.

— Не надо было мне это рассказывать, — с раскаянием проговорил Аваджи.

— Нет, я хочу знать, говори, — сказала Анастасия, присаживаясь у его ноги.

— Как бы хан мне ни благоволил — а в последнее время он слишком уж это всем показывает, — на самом деле у него теперь совсем другой в любимцах ходит. И звать его Бучек. Он хану и прежде старался угодить, а когда спас светлейшего от аланки, которая на него с кинжалом бросилась, вовсе перестал от хана отходить…

— С кинжалом? А где же она его взяла?

— Видимо, на себе прятала.

— Этот Бучек её за руку схватил?

— Какое там! Бичом достал. То, что он умеет делать, другим нукерам не удается. Уже и пробовали, и об заклад бились… На моих глазах он рабу-китайцу бичом горло разорвал…

Почему-то сегодня Аваджи волей-неволей ей такие страхи рассказывает, что её оторопь берет!

— Аланку убили?

— Лучше бы убили! Для Тури-хана он девушку в целости сохранил. И ещё держал её, пока хан свое желание удовлетворял. Старику теперь все больше чужого страха нужно для возбуждения. Чтобы мужчиной себя почувствовать, а тут вот она — его убийца…

— Но ты говорил, блюдолиз.

— Так ведь он рот не закрывает: хан — самый справедливый, самый мудрый, самый сильный… Тот так расчувствовался, что Бучеку эту аланку и отдал.

— Что же он с нею сделает? — прошептала Анастасия.

— Что-нибудь страшное, чтобы хану угодить.

Анастасия подумала, что если и дальше будет размышлять об этом, сойдет с ума.

— Давай-ка мы с тобой сходим, Аслана проведаем, — предложила она; рядом с нею было так мало человеческих лиц, которые она хотела бы видеть, и Алан с Заирой как раз относились к этому меньшинству.

— Пойдем, — легко согласился Аваджи, ему тоже захотелось переключить свое внимание на что-нибудь другое. В последнее время пребывание среди своих нукеров давалось ему все труднее.

Из юрты третьей ханум во время всех передряг почти ничего не вынесли. Она стояла несколько в стороне от других и имела самый скромный полог. Но при том эта юрта все ещё производила впечатление роскошной, с её шелковыми занавесями, расшитыми золотыми драконами и лилиями, ворсистыми бухарскими коврами и множеством ярких подушек.

Теперь на лежанке вместо Бибигуль, роскошной рыжеволосой женщины, раскинулся нукер хана, раненный в сражении и небрежно попирающий ногами груду так любовно собираемых ханум разноцветных подушек. И в кольце его могучих рук лежала девка из желтой юрты Заира, которая прежде не осмелилась бы и близко подойти к юрте ханум.

— Вижу, наш раненый джигит силу набрал! — проговорил Аваджи, усаживаясь рядом с Асланом на место, с которого поспешно вскочила Заира.

Молодая женщина не перед сотником суетилась, а метнулась к Анастасии, чтобы принять из её рук маленького Владимира.

— Расскажи крестной мамочке, как живется маленькому Владимиру? заворковала она. — Опять мамка связала тебя, точно полено какое!

Этот вопрос был одним из немногих, в чем молодые женщины никак не могли прийти к согласию. Анастасия, чьи предки туго пеленали младенцев, поступала так же, Заира же считала, что связанные младенцы медленнее растут.