Вышибая двери - Максим Цхай

Всё я люблю больше всего. Люблю родителей, сестру, друзей. Это всё — одна любовь.

Если представить ее как большой медовый пирог — он ваш, друзья, любимые и родные, весь и целиком. И каждый возьмет кусок. Или два, если ты сладкоежка. Все будут его есть, и мне будет приятно. Потому что пирог‑то принес я. Для вас.

Но главная любовь — это, конечно, любовь к женщине. Потому что она настолько поглощает тебя всего… что в стороне не остается и эгоизм. Как это возможно? Ведь это антипод любви. А на самом деле именно эгоизм и делает эту любовь особенной среди всех. Я хочу быть с этой женщиной. Только я. И только с ней. Ни с кем не хочу делить. И ни с кем не хочу делиться. Потому что она — моя. А я — ее. Только ее. У мужчины любовь без желания обладать — не любовь. Нет, мне тоже всегда льстит, когда на вечеринке рядом со мной самая красивая женщина, это на самом деле приятно. Особенно если женщина — любимая. Но это так, игра, киндершпиль… И это даже не эгоизм, нет, это… мир для двоих. Потому что я думаю, глядя на нее, как приведу сейчас ее к себе домой, смою косметику, вытру носик, заверну в простынку и утащу к себе, в свою постель.

А солнце я тоже люблю. Пусть светит всем, ярко. И ветер с моря пусть щекочет ноздри и зовет в путь не только меня. От него не убудет. С друзьями в пути даже лучше. Но моя женщина пусть светит только мне. Только. Мне. И зовет в путь меня одного. Не важно, я один на нее смотрю или смотрят на нее с восхищением многие. Самая красивая она или нет. Пускай и никто не смотрит, так даже лучше.

…Я вижу тебя. Твои волосы, ложащиеся на плечи черным свободным крылом. Я вижу твое лицо, нежное, как у ребенка, и печальное, как у женщины, прожившей три жизни. Снова тону в зеленом сиянии глаз. Я вижу тебя снова и счастлив так, что сердце начинает рваться из клетки ребер.

И сожалею в эти мгновения только об одном: чтобы увидеть тебя так ясно, мне нужно закрыть глаза.

Проснулся в шесть утра. В последнее время сплю урывками, режим скачущий. Взял еще и дневную работу, поэтому иногда поспать не удается сутки напролет. Впрочем, сил много, и я этого не замечаю практически. Я люблю работать, только сам на себя, конечно, тогда это не утомляет.

Работать люблю, отдыхать люблю, спать люблю, дурака валять люблю…

А вот проснулся от холода. Леденящего, от которого не спасал шерстяной плед. Пустяк дело, если бы… Если бы холод не шел изнутри.

Холодно, очень холодно на душе. Сыплет мерзлая крошка, словно кто‑то выскребает стальным ножом огромную, вполнеба, ледяную булку. Холодеют руки, грею их о кружку с кофе. В доме все дышит холодом, не хочется прикасаться к предметам — они жадно, как утопающие за спасителя, хватаются за твое тепло, и оно уходит в них безвозвратно.

В аду, наверное, не жар, а вот такой мертвящий безнадежный холод. Вечный. Не боль страшна. Страшны отчаяние и безнадежность. Можешь повесить свои медали на стену и вдохновляться ими, они приободрят тебя, но не согреют. Можешь искать тепла в друзьях, но это все равно что подойти к дорожному костру, согреть ладони и снова уйти в морозную ночь.

Холод. Мертвящий, ледяной. Он приходит неожиданно и в последние годы — часто. Словно какое‑то неведомое жуткое существо шлет мне приветы, дескать, я помню о тебе, и когда‑нибудь…

Знаете, что я вам скажу? Природу не обманешь. Время заводить детей.

Сегодня сообщили, что в Ренебурге албанцы, положив тюрштееров, снесли дискотеку. Так. В совпадения я не верю. Практически одновременно в двух городах начинаются проблемы с албанцами. Бесмир с бригадой выехал в Ренебург. Должны наказать отморозков, и наказать страшно, чтобы неповадно было, иначе… В администрации говорят, что уродов, скорее всего, кончат. Поделом. Впрочем, не исключено и то, что под Бесмиром шатается трон. Если начался передел сфер влияния, это кранты.

Я не буду пешкой в их игре, не согласен быть и офицером. Но уйти не смогу. Это глупо и смешно, да только я привык считать танцхаус своим вторым домом. И с администрацией мы живем, как небольшая, вечно ссорящаяся, но семья. Уйти и бросить танцхаус сейчас — предательство. Ганс не найдет себе такого шефа охранников, как я, особенно теперь. Начхать на деньги. Начхать на положение. Единственное, что для меня значимо, — это самоуважение. Я не хочу его терять и не потеряю.

Еще и близким людям сны про меня снятся непонятные. Хотя они не в курсе практически. Вчера одной приснилось, что я живу в лесу и мне там хорошо. Звала она меня обратно, а я из леса вышел, с большим волком рядом, посмотрели оба на нее грустно и ушли обратно. Сегодня другая рассказала, что ей привиделся большой дом, из которого надо уйти, но в нем мужики какие‑то обо мне говорят и надо им на глаза не попасться; открывает она окно, а туда влетает ворон и садится на стол.

Видно, что‑то происходит в астрале.

Турок Али, узнав о конфликте с Альмисом, нашел его телефон и предупредил, что если с моей головы упадет хоть волос, то он, Али, придет к албанцу в гости.

Да, кстати, благодаря этому напряженному времени я наконец‑то совсем бросил баловаться пивом и курить. Пиво сменил на кофе, а сигареты — на жвачки. Не до того, нужно быть в форме.

Ну что ж, если не брать во внимание албанскую мстительность, то вроде бы пока все рассосалось. Слава богу, вторую неделю тишина. Да будет так и в дальнейшем. Наверное, помнит, собака, сто с лишним килограммов живого веса, придавившие его к полу, и мою руку на своем горле. Интересна реакция знакомых албанцев. Они все, как по команде, стали меня сторониться. Это не страх, нет. Это… Похожая реакция бывает у одноклассников, когда ты, старый приятель, вдруг взял и школу поджег. Вроде оно и не жалко, и здорово даже, но как‑то неуютно теперь с тобой. Вот совершенно такое же выражение лица у албанской молодежи. Чинно здороваются и тут же исчезают на другом краю дискотеки. Ну и к лучшему. Дистанция тоже должна быть.

Бесмир навел в Ренебурге шороху. Без особого кровопролития, так как оказалось, что это был не снос танцхауса, а просто большая драка. Его вызвали только потому, что число дравшихся албанцев превысило критическое — их там оказалось более десяти человек. Тюрштеерам попало заодно с другими.

Бесмир нашел всех отморозков. Те били себя в грудь и посыпали голову пеплом. Собрав это раскаянно воющее стадо, Бесмир держал речь, краткий смысл которой таков: «Если еще раз увижу кого‑то из вас возле этого диско, у него останется самый важный выбор в жизни: либо он добровольно летит в Косово, либо… остается в Германии навечно». Профилактика всегда лучше хирургического вмешательства.

Ну что ж, из всего можно извлечь бонусы, если захотеть. Я действительно бросил курить и пить пиво. И не тянет даже. Зато с перепугу приналег на штангу и раскачался так, что уже не на битюга похож, а на небольшого уютного слона.

Сидя под утро с друзьями в ночном кафе, даже не понял, а как‑то всем нутром ощутил, до боли, до скребущей тоски: если встретил единственную, именно свою женщину, бросай все ради нее, плюй на все — на карьеру, на деньги, на обстоятельства. Закрой глаза на здравый смысл, на ее прошлое, совместное будущее и логику жизни.

Вцепись в нее всей душой, руками, зубами, как волк овце в холку, за волосы ее за собой тащи. Пусть орет и кусается — потом забудет, станет целовать и плакать от счастья. Не слушай ее вопли и истерики, она дура. Не отдавай. Не теряй. Не жалей.

И будешь счастлив. Со временем, конечно, забудешь об этом, но все равно. А если нет, жалок ты. Потому что жалкой будет жизнь — при карьере, при деньгах, при здравом смысле, — если с твоей женщиной кто‑то другой.

Вот чего у мусульман не отнять, так это умения по–настоящему дружить.

Моему охраннику позвонил Альмис. Спрашивал, не сержусь ли я, и просил прощения за свое плохое поведение. Мол, был выпивши и не сознавал, что делает. Просил передать большой привет нашему общему другу Али.

А ведь всего месяц назад он клялся среди своих, что мне не жить! И тут такой поворот! От пафосных обещаний кровной мести до «прошу прощения, что вам пришлось меня отлупить…» — неделя времени. А с этим раздолбаем Али, похоже, шутки плохи… И это при том, что самому Али в мою дискотеку вход запрещен.

Прочел о небывалом экономическом подъеме в Германии… Ура! Я за. Осталось только его найти. В кармане у себя искал, по Кобленцу ходил… не нашел! Впрочем, в последнее время в Кобленце не то что экономического бума, лишней урны не найти. Количество их раза в три сократили, экономит город. Но к подъему это, понятно, отношения не имеет. Интересно, где он все‑таки? Наверное, прочно застрял в СМИ.

В соседнем городе убили полицейских. Мужчину и женщину. Обоим прострелили головы, забрали оружие — и тю–тю. Власти закрыли город, не выехать, не въехать, и все равно убийц не нашли. Ну–ну… Может, поищете теперь под Таллином или Пловдивом?